— Вот это лучше? Или синее? — Миртл озадаченно хмурится, из-за чего на лбу возникает милая морщинка, и с вопросом смотрит на меня. Тяжело вздыхаю, забирая из ее рук мобильник, и всматриваюсь в изображение розового платья. Как по мне, слишком уж вульгарное и вычурное, с этим вот глубоким вырезом и обтягивающим всю фигуру фасоном. Перелистываю, рассматривая более закрытое синее платье, но, взглянув на ожидающую моего ответа Аддингтон, неловко улыбаюсь, отдавая ей мобильник.
— Розовое, Миртл, — киваю в подтверждение своих слов, — выбирай розовое.
— Спасибо, Филис! Я не могла определиться с платьем на зимний бал так долго, но сердце все же лежало к розовому! Теперь точно закажу его! — она так эмоционально возбуждена в данный момент, что я с наигранной улыбкой смотрю на нее и шепчу сидящей рядом Даниэлле, стараясь не привлекать внимание Миртл:
— Какого черта с ней происходит?
Девушка приподнимает уголок алых губ и, повертев в руках учебник по истории, тихо отвечает:
— Думаю, Найл просто не так хорош в постели, — и, хихикнув, вновь утыкается в книгу. Закатываю глаза и поправляю выбившиеся из хвоста пряди, одновременно недовольно ворча:
— Почему все темы обязательно сводятся к этому? Неужели больше не о чем поговорить?
— Таков возраст, сладкие щечки, — Эшли, сидящая напротив, пожимает плечами, захватывая ложкой свой йогурт. Фыркаю, оглядываясь: школьная столовая полна подростками, занимающимися своими делами, и мне очень тяжело поверить, что у всех у них в голове только половое развитие.
— Не правда, — рассматриваю нашу женскую компанию: Эшли, худеющая к зимнему балу, быстренько уплетает йогурт; Даниэлла, готовящаяся к экзамену по истории, пытается выучить отмену рабства в Америке, но пока у нее это не очень получается; Миртл, как обычно, наплевав на экзамены, ведь оценки никогда ее не интересовали, и всякие там диеты (когда природой дана роскошная фигура об этом заботиться и не надо), озабоченно оформляет заказ платья. Лишь я сижу без дела, скучающе вздыхая время от времени: Клэр не пришла в школу, как и мальчики. С ними все понятно: дела стаи и все такое, как я поняла это вчера по их приходу к Стайлсам, но вот что с розоволосой ведьмой? На звонки ведь, коза, не отвечает.
— Правда, — Миртл мило улыбается, мельком оторвавшись с экрана телефона на меня, — я тебе гарантию даю: каждый в этой столовой больше всего заботится о том, как потеряет девственность, или кем похв…
— Не сходите с ума, — перебиваю девушку, — я же не думаю об этом, верно?
— А вот это неправда, Лагард, — Даниэлла, не поднимая глаз от учебника, с иронией лепечет:
— И только не говори, что не думаешь о том, как Стайлс берет тебя. Например, в машине, или на столе в его комн…
— Заткнись, Даниэлла, — шикаю в ее сторону, чувствуя, что щеки заливаются румянцем, отчего накрываю их прохладными ладонями, — как раз таки об этом я и не думаю, даже не надейся.
Вру ли я? Еще как.
— Врунишка Филис, — Эшли лучезарно улыбается, указывая на меня ложкой, — ты же спишь с ним на одной кровати. Это тебя не возбуждает?
— Да что вы несете, ненормальные? — восклицаю на всю столовую, отчего к нам обращается множество взглядом, и тут же тихо шиплю:
— С чего ты вообще взяла, что я сплю со Стайлсом? То, что он — мой Предназначенный, не значит, что я должна сп…
— Что? — Миртл моментально оборачивается ко мне, круглыми глазами смотря на меня, как смотрела бы на новенькую сумочку от «Шанель».
— Что? — передергиваю плечами, морщась, и отворачиваюсь в сторону входа. Даниэлла отрывается от книги и, насмешливо улыбаясь, легонько стукает меня ее по голове. Возмущенно открываю рот, но она не дает мне что-нибудь сказать:
— Бедный, бедный Гарри… — сквозь громкий смех я еле различаю слова, отчего хмурюсь, краснея еще больше. Слава Богу, Эшли мне все спокойно объясняет:
— Понимаешь, сладкие щечки, — девушка наклоняется ко мне почти через весь стол и тихо шепчет:
— Для Детей Луны секс — это не просто получение удовольствия, это — соединение вас, как Предназначенных. Вы как бы становитесь одним целым, ваша связь усиливается, вы дополняете друг друга, делитесь своей энергией и силой. Обычно после того, как Детей Луны связывают узы, оба становятся очень чувствительными и не находят себе места, пока… Кхм, ну, ты понимаешь. И волкам обычно в разы сложнее, чем волчицам.
— Так что, — Даниэлла обязана вставить свое слово, — искренне сочувствую Стайлсу и восхищаюсь его выдержке.
Демонстративно закатываю глаза, громко цокая языком. Все эти разговоры медленно из чувства дискомфорта и стеснения начинают вызывать во мне раздражение.
— Если так рассуждать, — иронично хмыкаю, не выдерживая, — значит, связывает отношения двух Предназначенных только это, и держатся они лишь на… На…
Запинаюсь, понимая, что сейчас опозорюсь. Моментально жмурюсь, слыша насмешливый голос Хилори, которая, естественно, не упустит возможности уколоть кого-нибудь:
— Неужели наши сладкие щечки стесняются говорить о сексе?
Закрываю красное, горячее лицо ладонями и неразборчиво бормочу:
— Нет, — закусываю нижнюю губу, чувствуя, как самое настоящее смущение хлещет меня по щекам. Даниэлла заливисто смеется, отчего мне хочется выть, а Миртл вдруг подает голос:
— Где ты тогда спишь?
Я глубоко вздыхаю. Сидеть с закрытым лицом вечно не получится. Медленно убираю ладони, тут же поворачиваясь к Миртл. Она удивленно смотрит на меня:
— Ты чего такая красная?
— Жарко, — показательно машу ладонью, — я сплю с Софией на одной кровати, это его младшая сестра.
Миртл вновь утыкается в телефон и глупый разговор заканчивается тем, что все возвращаются к своим делам. Я облегченно вздыхаю, оглядываясь, но как только взгляд натыкается на Китти, истинного ботаника и, по совместительству, мою соседку по парте на парочке предметов, то из меня, как на зло, резко вырываются быстрые слова:
— Китти, например, тоже не о чем таком не думает, я уверена.
Странно, что девушка решительно идет именно к нашему столику. Даниэлла, выглядывая из-под книжки, успевает шепнуть мне кое-что перед тем, как Китти становится рядом с нами:
— Поверь мне, Лагард, из всех именно у целомудренной Китти самые грязные мыслишки.
Недовольно шикаю в ее сторону. Ну что за чушь?
— Девочки, привет, — Китти слегка улыбается, глядя на нас сквозь стекла очков серыми глазами. Я киваю, улыбаясь в ответ, а Миртл вдруг произносит:
— Юбка ужасная, Китти, никогда не одевай ее больше, — толкаю Аддингтон в бок и с извинением смотрю на непонимающе хмурящуюся девушку. Она поджимает губы, а потом, как будто опомнившись, внимательно смотрит на меня.
— Филис, миссис Черч попросила тебя подойти. Кажется, она хочет пригласить тебя в команду для участия в каком-то конкурсе.
Удивленно открываю рот. Странно, что сама учительница не подошла ко мне, но я тут же чувствую, как радость обхватывает мое сердце: это отличный повод провести больше времени вне дома Стайлсов.
— Сейчас подойти? — вскакиваю с места и быстро надеваю рюкзак на плечи. Китти кивает в ответ.
— А где он будет проходить? — Эшли задумчиво смотрит на девушку, когда я к ней подхожу. Моментально чувствую… Это тяжело объяснить. Похоже на то, что я чувствую к Стиву — родственная связь, только более высокая и расплывчатая.
Китти — волчица.
— В Споте, я думаю, — неуверенно отвечает она, опуская голову. Смит хмурится, а Китти разворачивается к выходу из столовой. Я следую за ней, слыша за спиной насмешливый голос Даниэллы:
— Грядет нечто интересное.
Мы выходим в коридор, и я, сгорая от любопытства, тут же задаю вопрос:
— Что такое «Спот»?
Китти, вежливо улыбаясь, опускает глаза и тихо отвечает:
— Соседний городок, Вы не знали?
— Боже, — скулю, закатывая глаза, — не обращайся ко мне «Вы»! Я что, похожа на бабульку? — улыбаюсь, глядя на девушку, но она тут же серьезным голосом произносит:
— Но Вы же Предназначенная сына мистера Стайлса…
— Это ничего не меняет, прекрати, — останавливаю ее перед дверьми в кабинет миссис Черч. Китти кивает, а я смотрю прямо в ее глаза.
Я мечтала быть особенной, а, оказалось, это далеко не то, что мне нужно.
****
Филис улыбается отражению в зеркале: в глазах привычный блеск, щеки вновь обрели румянец и мягкая, нежная энергия исходит от нее. Впервые за последние две недели она чувствует легкость: во взмахе ресниц, в каждом движении и даже сам воздух в этом холодном доме Стайлсов стал легче.
— Филис, ты же будешь приходить ко мне? — София, понурившая голову, тихо бормочет под нос. Лагард улыбается: сестренка Гарри — хорошая девчонка, только вот приучили ее получать всегда то, чего хочет, отчего она и стала такой требовательной. А еще София привязалась к ней, но вот сама Филис — не очень. Она думает, что это из-за того, что все и всё, что находится в ледяном доме Стайлсов — не вызывает в ней ничего светлого, хотя бы потому, что они связаны с Гарри.
— Конечно, — девушка кивает, застегивая рюкзак. Все свои вещи она сложила за пару минут, а оно и не удивительно: изначально Филис не брала с собой много всего, не рассчитывая оставаться в доме Стайлсов надолго.
— Почему ты уезжаешь от нас так быстро? Тебе не нравится у нас дома?
— Мы договаривались, что я буду жить здесь несколько дней, — Лагард пожимает плечами, — и они прошли.
Она смотрит на девчонку, положив руки на талию: София сидит на своей высокой кровати, внимательно наблюдая за сборами, и зеленые глазки так и просят Филис остаться, но она неприкосновенна.
— К тому же, мне надо уехать, ты же знаешь, — говоря это, Лагард чувствует, как приятно дрожит сердце от волнения: наконец-то, она может покинуть этот треклятый Эддингтон и не видеть Стайлса хотя бы пару дней.
— И куда же ты решила свалить, Лагард?
Вздрагивает. Резко оборачивается, хмурясь.
— И почему я не знаю об этом?
Филис с неприязнью оглядывает Гарри: высокий парень стоит, облокотившись о косяк, и с усмешкой смотрит на нее, сложив руки на крепкой груди. Первый раз видит его в школьной форме: белая, мятая рубашка выглядывает из-под зеленой жилетки, рукава закатаны — типичный «плохой» парень. Лагард думает о том, чтобы подарить ему расческу, или хотя бы резинку — кудряшки в полнейшем беспорядке, как будто парень только проснулся.
— У меня конкурс в Споте, — сухо отвечает она и тоже складывает руки на груди. Кудрявый с иронией приподнимает брови и с наигранным удивлением сладко лепечет:
— Да ты что? — и улыбка резко слетает с розовых губ. — Ты никуда не едешь.
— Что? — Филис моментально впадает в ступор. С возмущением следит за Стайлсом: тот разворачивается, поправив рюкзак на одном плече, и быстро выходит из комнаты сестренки. Лагард тут же бросается за ним вслед и нагоняет в коридоре, схватив за запястье, но руку как будто обдает током: теплые, вибрирующие волны по пальцам ползут прямо в грудь.
Чертовы узы Луны.
Она тут же отпускает его.
— Ты не имеешь прав…
— Имею, — тут же обрывает ее Гарри, внимательно наблюдая за девушкой: Филис гневно топает ногой, как ребенок, и тыкает ему в грудь пальцем.
— Я поеду туда. У меня конкурс.
Стайлс нагло улыбается, откидывает ее руку и шепчет, явно получая удовольствие от всего этого:
— Ты не едешь в Спот, дорогуша. Стая, которая напала на нас вчера, живет там.
Филис удивленно открывает рот. Ей хочется возразить, сказать что-нибудь против, но резко посерьезневшие глаза Гарри не дают вымолвить и слова. Она поджимает губы, начав нервно дергать ногой, и, ища хоть какие-нибудь отговорки, тихо говорит:
— Но Луи, Эшли и Клэр поедут со мной.
— Нет, — резко отвечает Стайлс и быстрым шагом отходит от нее, направляясь в свою комнату. Лагард задерживает дыхание. Ее до трясучки раздражают эти приказания, указы и запреты. Еще больше она ненавидит то, что каждая клеточка тела и глубоко зарытые инстинкты в сердце хотят подчинятся этой диктатуре. А вот разум, все мысли — они противятся.
Но сильнее всего… Филис хочет вырваться из оков хвойного леса Эддингтона, из оков Луны и стаи Гарри.
— Пожалуйста, — тихо шепчет, глядя на широкую спину, но Гарри продолжает идти, оставляя за собой тонкий шлейф сладковатого одеколона. Он уходит, как и уходит от Лагард возможность покинуть Эддингтон хотя бы на пару дней.
— Ну… Ну… — она судорожно пытается придумать что-нибудь, вертя головой в стороны — может… Может, поедешь со мной? Стайлс, прошу!
Гарри останавливается. Как и сердце Лагард.
Филис не знает, почему внутри вдруг вспыхивает радость. Невольно губы медленно растягиваются в широкую улыбку и она срывается с места, становясь перед хмурым, как туча, Стайлсом. Тот, вопросительно приподняв бровь, смотрит на нее, когда Лагард вдруг начинает прыгать на месте и, как ребенок, хлопать в ладоши.
— Ты согласен? Согласен, да? Скажи, что ты согласен, Стайлс!
Гарри непонимающе хмурится, оглядывая ее с ног до головы взглядом, так и говорящем: «Идиотка.» Филис замирает вновь. Она готова терпеть его присутствие, но только бы уехать отсюда. К сожалению, естественно то, что Гарри Стайлс никогда не согласится ни на что, если оно противоречит тому, что уже было им сказано.
— Нет? — Лагард сглатывает, хмурясь под стать парню. Он внимательно вглядывается в ее глаза с легкой усмешкой и Филис становится жарко: мягкое тепло двух зеленых фонариков обволакивает кожу и касается самых чувствительных точек. Она сжимает ноги вместе, чувствуя невероятное смущение и волнение, но продолжает смотреть в ответ. Ведь ей нужно, ведь ей надо выбраться из Эддингтона.
— Господи, Лагард, ты такая глупая… — Стайлс тяжело вздыхает, качая головой в стороны, и, толкнув ее плечом, уходит. Теперь окончательно. Филис с облегчением накрывает руками грудь и прикрывает глаза.
Он согласен.
И, как бы сильно Филис Лагард не хотелось находится рядом с Гарри, если выпала возможность вырваться из Эддингтона и его лунных цепей, то она воспользуется ею. Даже если чертов Гарри Стайлс будет рядом. Хотя… Что скрывать? Если он будет рядом, то ей будет спокойнее.
— Что здесь происходит? Можно поинтересоваться? — серьезный голос миссис Стайлс заставляет девушку распахнуть глаза. Она смотрит на женщину, остановившуюся в коридоре с корзиной для грязного белья, видимо, направляющуюся как раз таки устроить стирку. На ее лице наигранная улыбка, да только суровые глаза и строгий голос выдают ее настоящие чувства.
Энн Стайлс точно не была человеком, к которому Филис питала симпатию. Как бы вежлива и отзывчива она не была, Лагард чувствовала в каждом ее движении фальшь и скрытую неприязнь.
— Гарри и я едем в Спот, — но девушка уж слишком рада, — у меня конкурс.
Грохот.
Филис вздрагивает, бросаясь помогать женщине собирать разбросанные по всему полу вещи. Но та и не собирается поднимать корзину: стоит, пустым взглядом упершись в никуда, и губы ее слегка дрожат. Лагард замирает, вот так сидя на коленях с какой-то кофтой в руках, и удивленно приоткрывает рот.
— Гарри едет с тобой? В Спот? — тихо, словно не веря своим словам, произносит миссис Стайлс. Девушка медленно кивает. Тогда женщина резко делает шаг вперед, обходя ее, и направляется в комнату Гарри. Филис так и продолжает сидеть на полу, лишь с изумлением провожает взглядом мать кудрявого. И боязливо передергивает плечами.
Тайны, что плотным туманом окружали Филис, начали рассеиваться, а теперь вдруг вновь непроглядной пеленой застелили ей глаза.
****
Филис просыпается затемно. Полная тишина тонким звоном отдается в ушах. Снаружи царит пугающая темнота. Рядом не спит София: рядом Бадди, тихо посапывая, свернулся в клубочек. Нету розовых обоев и цветастых штор: вокруг деревянные стены и большое окно, открывающее вид на бесконечный, темный лес. Лагард вдыхает родной запах: ей не верится, что когда-то столь ценное слово «дом» относилось к Шарлотту.
А теперь Филис дома. В Эддингтоне, в маленьком домике стариков Лагардов.
Повсюду стояла непробиваемая тишина. У Стайлсов тоже было тихо, но та тишина — ледяная и по-странному пустая. Здесь же она мягче, теплее. В полной тишине девушка быстро собирается: надевается теплый спортивный костюм, небольшая сумка заполняется вещами, рюкзак книгами, а грудь терзающим волнением.
Правильно ли она поступила, позвав Стайлса? Филис не хотела этого, а мечтала о том, чтобы выбраться из душащего Эддингтона, но, оказалось, одно неосуществимо без другого.
Тихо она спускает лестницу и бесшумно идет по коридору в комнату стариков. Аккуратно открывает темную дверь, сразу же ощутив запах старых книг и освежителя воздуха со вкусом ванили. С самого детства эта комната казалась Филис самой запретной и загадочной комнатой всего дома и даже сейчас, осторожно шагая по скрипучему полу и разглядывая в темноте деревянную мебель, она чувствовала, как крохотные частицы чего-то волшебного почти незаметно летали в воздухе.
Бабушка спала, подложив обе ладони под щеку. Девушка улыбнулась: тоже переняла эту привычку. Дед, спиной повернувшись к жене, тихо сопел. Филис замерла, наклоняясь над старушкой, и взглянула на него.
Самый близкий и дорогой Великан вроде бы на расстоянии вытянутой руки сейчас и одновременно так далеко теперь.
— Бабул…
— Что такое, дорогуша? — хриплый шепот дедушки перебивает ее собственный. Лагард одергивает руку от плеча бабушки, боясь ее разбудить уже понапрасну, и осторожно смотрит в блестящие во мраке карие глаза.
— Я. Эм… — теряется перед собственным дедушкой и тут же грызет себя за это. Тот тяжело вздыхает и Филис видит проскользнувшую в карих глазах боль. Ей хочется сразу же извинится, несмотря на внутренний страх, но старик заговаривает первым:
— Иди. Я передам, что ты уехала.
— Спасибо, — тихо отвечает девушка и, заправив прядь волос за ухо, выпрямляется, также аккуратно выходя из комнаты. Закрывая дверь, видит, как сжимается в позу эмбриона на кровати дед, и резко закусывает губу до крови.
Не хочет причинять ему боль, но и этот неконтролируемый страх убрать никуда не может.
Филис подносит руку к губам: бордовая капля тут же оказывается на указательном пальце. Она стирает остатки крови и быстрым шагом покидает дом, резко останавливаясь на веранде. Холод моментально щипает открытые участки кожи: лицо и руки. Даже плотный пуховик и шапка не защищает ее. Мороз такой, что начинают дрожать зубы, а еле заметный туман и непроглядное, черное небо без единой звезды говорят об одном — скоро пойдет снег.
Циферблат часов на запястье показывает ровно семь утра. Значит, через минут десять должен приехать автобус со всеми остальными, который довезет школьников до Спота. Лагард ожидает, что тишина разрушится гулом этого самого автобуса, но никак не треском чьих-то шагов со стороны леса. Она тут же напрягается, не понимая, почему внутри не возникает страх, но ответ приходит сразу же.
Два зеленых фонарика загораются в лесной темноте.
Шоколадный волк грациозно шагает к ней, выходя из самой гущи леса. Филис вздрагивает, отмечая, что такого сильного страха, как раньше, уже нет, только вот она не уверена, что когда-нибудь привыкнет к волчьему обличью Детей Луны, а в особенности Стайлса. Тот подходит к ней, громко выдыхает, пуская из носа пар, и наклоняет голову в сторону, внимательно разглядывая каждый сантиметр ее лица.
Лагард неловко улыбается, натягивая рукава куртки на самые пальцы.
— Стайлс, — неуместно хихикает, — думаю, люди не поймут, если волк зайдет в автобус, понимаешь?
Волк тут же недовольно фыркает и… Треск эхом разносится по округе. Филис резко оборачивается, жмурясь, ведь неожиданно осознает, что это был треск костей. Не желает смотреть на то, как Гарри перевоплощается, поэтому терпеливо ждет около минуты, а когда оборачивается, то замирает.
Гарри. Чертов. Стайлс.
Филис тяжело разобраться в своих чувствах. Она внимательно смотрит на красивое, румяное от холода лицо, в светящиеся зеленые глаза, на слегка приоткрытые розовые губы, чуть нахмуренные брови, ярко выраженные скулы. Просто само ощущение, энергия, исходящая от высокого парня, одетого в темно зеленую замшевую куртку и серую шапочку, из-под которой вылазят во все стороны непослушные кудряшки, — они… Волнуют. Завораживают. Притягивают.
Лагард хмурится, поджимая губы, и сглатывает. Стайлс в это время оглядывается по сторонам, поправляю свою шапку, но она то видит, как напряжены под курткой руки. И тогда она понимает: он чувствует то же самое. Пытается скрыть? У него прекрасно получается, только он забыл: теперь чувства у них на двоих.
Присутствие Гарри похоже на наркотик, но дело не в зависимости. Дело в том, что, когда он, весь такой красивый, стоит рядом, то сдержаться — почти невозможно. Либо Филис просто слишком слабая, чтобы держать себя в руках.
Она резко подается вперед, просовывает руки под расстегнутую куртку и крепко прижимается к твердой груди. Чувствует, как замирает Стайлс, опешив, отчего жмется к нему еще ближе и жмурится. Слишком стыдно признавать. Слишком хорошо. Слишком тепло. Слишком вкусно. Слишком близко.
— Лагард, порой мне кажется, что у тебя, действительно, проблемы, — удивленно хрипит парень, явно не ожидавший такого от Филис. Кладет горячие руки под куртку прямо на ее поясницу, отчего у Филис по коже идут мурашки. Он одним движением буквально вдавливает ее в себя, заставляя задержать дыхание, и утыкается носом в макушку, глубоко вдыхая. Молчит.
Лагард крепче сжимает в пальцах его свитер, медленно выдыхая. Поднимает голову, касаясь лбом его челюсти, и сглатывает. Такое чувство, будто Гарри — источник ее энергии.
— Я ненавижу это, — шепчет Стайлс. Филис вздыхает, не ощущая обиды: она и сама не в восторге от лунных уз.
— Почему я должен чувствовать это? — Гарри касается губами ее волос, слегка поглаживая кожу девушки пальцами, — почему Луна решила все за меня?
— Она не спрашивала никого, — тут же отвечает Филис. Стайлс замирает, и она чувствует, как твердеют кубики пресса, отчего застывает сама.
— Ты быстро смирилась, — кудрявый усмехается, а Лагард хочется кричать о том, что она никогда не примет то, что ей предназначено, — похвально.
— Не правда, — Филис прикрывает глаза, выпуская тихое, протяжное мычание, когда парень наклоняет голову, носом проводя по ее уху, слегка задевая щеку, и глубоко вдыхает, с явным удовольствием ощущая ее запах.
— К-кстати, — Лагард запинается: настолько прикосновения Гарри приятны, — я должна поблагодарить тебя, — голос дрожит от переизбытка чувств.
— За что же? — Стайлс тут же как-то удивленно усмехается, опускаясь к ее шее, и продолжает медленно наслаждаться мягким ароматом: лавандой, чем-то сладким и очень-очень нежным.
— За то, что я заставляю тебя чувствовать это? — и он довольно улыбается, ощущая, как резко сжимается девушка в приступе смущения. Знает, что она думает о том, какой же он самоуверенный индюк, но просто не может прекратить загонять Лагард в краску: уж слишком приятное зрелище.
— Я знаю, что ты оттягивал момент, чтобы рассказать мне обо всем, — Филис сглатывает, ощущая на своей коже горячее дыхание парня, и пытается разглядеть верхушки елок в темноте, чтобы отвлечься, — и не позволял многим разболтать все раньше времени. Давал мне возможность побыть человеком подольше, да?
Он хмурится. Резко отстраняется от нее, внимательно смотря в карие глаза, и медленно убирает свои руки. Тут же видит, как жалобно поджимает губы Лагард, сам с трудом отрывается от столь желаемой Предназначенной, но чувство, что его вот так просто разоблачили в том, что он долго скрывал, считая слабостью, дает пощечину. Резкую, болезненную.
— Не слишком ли много берешь на себя, Лагард? — он с иронией приподнимает бровь. Филис чувствует легкий укол обиды, но тут же тихо отвечает, опуская голову:
— Я чувствую.
Гарри замирает. Лагард чувствует, как сильно он напрягается и поднимает взгляд, слегка хмурясь. Хочет сказать что-то, но не дает это сделать громкий сигнал, резким звуком оглушивший обоих. Филис вздрагивает от неожиданности, поворачивая голову в сторону горящих фар, и судорожно вздыхает: испугалась. Прижимает руку к груди, прикрывая глаза, но прийти в себя не дает хриплый голос Стайлса:
— Пошевеливайся, Лагард.
После этого с ее плеча снимают спортивную сумку. Филис открывает глаза, щурясь от света фар, и быстро идет вслед за Гарри. Двери заполненного сонными подростками автобуса открыты. Кудрявый заходит первым, а Лагард, потрепанная чувствами и желанием утонуть в его руках, идя следом, спотыкается о ступеньку входа. Гарри ловит ее одной рукой, таща за собой, и недовольно ворчит:
— Куда ты смотришь, дубина? У тебя, вообще, мозги есть?
Когда все взгляды останавливаются на них, Филис неловко улыбается, слыша бормотание парня, и следует за ним вслед, умирая от смущения, но умудряется здороваться со всеми. Неожиданно Гарри останавливается, и она резко врезается в его плечо, тут же заскулив от боли. Хватается за свой нос, осознавая, как неуклюже она смотрится со стороны, отчего прикрывает глаза, мечтая провалиться сквозь землю. Стайлс тем времени засовывает ее сумку на полку и идет дальше, из-за чего Филис приходится вновь тащится следом. Они доходят до середины и тогда она замечает знакомые лица: Эшли тихо сопит на плече улыбающегося Луи. Он беззвучно смеется, качая головой в стороны, и Лагард видит, как его губы шепчут: « Сладкие щечки!» Клэр сидит на сидениях перед ними, и, не удивительно, что одна.
Филис с облегчением вздыхает и поддается в сторону подруги, с вопросом в глазах наблюдающей за всей этой картиной, как сильная рука тянет ее в противоположную сторону.
— Не так быстро, дорогуша, — тихо шепчет ей на ухо Гарри, посылая по коже мурашки, и усаживает ее на сидение у окна. Лагард лишь с недоумением следит за тем, как парень пожимает руку Томлинсону и садится рядом, а затем с мольбой смотрит на недовольное лицо Адамсон.
«Клэр, спаси меня.»
Розоволосая закатывает глаза, отворачиваясь к окну, и складывает руки на груди. Филис задерживает дыхание, когда автобус трогается и она понимает, что ближайший час проведет рядом с Гарри.
«Как я спасу тебя от твоего Предназначенного, Лагард? Хочешь, чтобы он открутил мне башку? У него же проблемы с головой.»
Кларисса поворачивает к ней голову, наигранно улыбаясь, и Лагард тяжело вздыхает, смотря на подругу.
«И ты оставишь меня с ним?»
Ведьма пожимает плечами: «Удачной поездки, Филис, поговорим в Споте.»
— О нет, — шепчет Филис, привставая на сидении, и с надеждой смотрит на отворачивающуюся от них Клэр, — не смей! Нет-нет-нет!
— С тобой все в порядке, Лагард? — Гарри вопросительно приподнимает бровь, глядя на нее, и прерывает тихий шепот. Девушка тут же усаживается обратно. Сглатывает.
— Вполне, — отвечает, откидываясь на спинку сидения, и прикрывает глаза. Все далеко не в порядке.
Гарри вкусно пахнет: сладковатый одеколон вперемешку с запахом леса дурманит. Филис, теребя пальцы, молча сидит на протяжении двадцати минут. Стайлс в это время ковыряется в телефоне, а Лагард не может и пошевелиться: его энергия не дает ей дышать. Она успевает тысячу раз пожалеть о том, что сама позвала парня с собой, вспомнить глаза матери и осознать то, что эта поездка точно будет запоминающейся.
— Лагард? — глубокий голос Гарри вырывает ее из омута мыслей. Филис поднимает на него взгляд, тут же смущаясь: два зеленых фонарика в который раз пытаются переворошить душу.
— У тебя есть наушники?
— Да-да, — сразу же бормочет она, доставая их из кармана. Быстро передает Стайлсу и вновь отворачивается к темноте за окном. Слышится тяжелый вздох, после которого короткое шуршание: кудрявый подключает наушники к телефону и неожиданно его пальцы касаются ее уха под шапкой.
— Надевай, — не спрашивая, бросает Гарри. Филис, опешив, непонимающе смотрит на него пару секунд, пока парень определяется с выбором песни, а потом под выжидающий взгляд надевает наушник. Ухо тут же заполняется спокойная, приятная мелодия… Из семидесятых?
— Джаз? — хмурится Лагард, на что Стайлс с непониманием отвечает:
— А что не так?
— Нет-нет, — тут же поправляет себя Филис, пытаясь скрыть улыбку, — все нормально.
И она отворачивается к окну. Гарри не выглядит, как парень, которому нравятся песни Луи Армстронга, а тот, у кого плейлист — сплошной рок. Но нет, реальность такова, что Гарри Стайлс сидит и медленно покачивает голову под мелодию фортепиано, барабанов и контрабаса, слившихся в одно целое. Это доказывает, что судить по внешности — глупо и бессмысленно. Такое явление можно сравнить с солнцем: здесь, с Земли оно кажется совсем безобидным, ведь согревает, дарит тепло и освещает всю красоту этого мира, но стоит к нему приблизиться, как оно сожжет тебя до тла за считанные секунды. Или с розой: она кажется такой колючей и злой издалека, что никакого желания смотреть на ее цветок не возникает, но, приглядевшись, ты можешь увидеть всю ее красоту и хрупкость, которую она скрывает за острыми шипами.
Филис даже не заметила, как посветлело на улице. Только вот небо так и оставалось будто бы застеленным мутным туманом. Все говорило о том, что скоро пойдет снег. А вскоре Лагард, действительно, заметила, как плавным танцем на землю под чарующую мелодию джаза начали опускаться снежные хлопья.
Филис вскакивает на месте, прильнув к окну, и ладошками упирается в стекло. Большими глазами с детским восторгом разглядывает снежинки, громко выдыхая на стекло, и, резко повернувшись к Стайлсу, громко восклицает:
— Гарри! Гарри, смотри! Пошел снег!
Улыбаясь, она вновь отворачивается к окну, и жадно впивается взглядом в падающий снег. Лагард не видит, как приподнимается уголок губ Гарри, не слышит тихий шепот: «Ребенок», лишь чувствует, как парень приподнимается, опираясь на руки по обеим сторонам от Филис, и прижимается к ней со спины. Кудрявая голова Стайлса неожиданно появляется рядом с ее и тихий хриплый голос шепчет:
— Зима, наконец, пришла, Лагард, — и он выдыхает горячим воздухом прямо в ее шею. Девушка вздрагивает, резко поворачивая голову к нему и утыкается холодным носом в теплую, мягкую щеку. Внимательно наблюдает за тем, как два зеленых фонарика следят за снегопадом, а в них самих отражаются миллионы снежинок.
— Тебе нравится снег, — тихо произносит, сухими губами задевая кожу щеки, — я помню.
Стайлс слегка улыбается, переводя взгляд на нее. У Филис такое ощущение, словно она стоит на краю открытой двери в самолете и собирается прыгнуть с парашютом. Такой же адреналин бурлит в крови, так же сходит с ума сердце и волнение кипит внутри.
— А тебе закаты, — он впервые такой открытый и спокойный перед ней, — я тоже помню.
Резко, неаккуратно и неуклюже Филис целует Гарри в щеку.
Стайлс замирает, пустым взглядом глядя на нее, а от того, что ничего разобрать в его глазах невозможно, она густо заливается краской. Отодвигается ближе к окну, отворачивая лицо, и жмурится.
Кудрявый продолжает так же внимательно на нее смотреть удивленными глазами, потом шире улыбается и медленно садится обратно. Усмехается своим мыслям, а у Филис горят не только щеки, но и все тело. Смущение сковывает движения, отчего она упорно не смотрит в его сторону всю дорогу, вновь до крови закусывая губу.
Автобус окончательно останавливается спустя тридцать минут. Лагард вскакивает с места, буквально перепрыгивая через ноги Стайлса, и выбегает на улицу. Мороз резко ударяет по горячему лицу, но Филис рада его остужающему эффекту. Пока выходят остальные, она шепчет себе под нос: «Идиотка» и ищет взглядом Клэр. Но первым появляется Стайлс с ее сумками и своим рюкзаком. Он становится рядом, молчит, даже никак не издевается, пока они ждут розоволосую. Она, настороженно оглядываясь, подходит к ним и они дожидаются веселых Эшли и Луи.
— Как вам дорога, ребятки? — Луи ярко улыбается, разминаясь, а Клэр угрюмо бормочет:
— Превосходно.
— У нас все замечательно, — Гарри как-то странно улыбается Томлинсону, — Филис, я все хотел спросить: что за помаду ты используешь? — и он издевательски усмехается, глядя прямо ей в глаза.
Лагард шокировано открывает рот.
— Ах ты, мерзавец! — восклицает девушка, наклонившись, и захватывает обеими ладонями огромную охапку снега, тут же швыряя ее прямо в лицо Гарри. С такой же нахальной улыбочкой оно замирает, покрываясь снежным слоем, а Филис не выдерживает: в голос хохочет, хватаясь за живот, вынуждая Луи так же сгибаться от смеха.
— Лагард, — вдруг почти рычащий голос раздается за спиной Гарри. Лагард наклоняется, глядя через парня на Клэр, и неловко улыбается.
— Оу-у-у-у, — тут же тянет она, отступая назад. Вся розовая голова Адамсон — белая из-за снега, что прилетел через Гарри.
Неожиданно в голову Филис прилетает снежок.
Она шипит, оборачиваясь, но позади никого нету. Зато злобная улыбочка Клэр, стряхивающей с волос снег, говорит все за себя.
— Магию использовать нечестно! — топает ногой Филис, тыкая в нее пальцем, но когда в грудь попадает еще один снежок, то она не выдерживает и валится прямо на Эшли. С криком они летят в сугроб под громкий смех Гарри, Луи и. Клэр. Она тоже смеется, прикрывая рот ладошкой, и невольно Лагард обращает на это внимание.
— Правильно, дорогуша, — сквозь смех произносит Стайлс, потирая ладошки, — магию использовать нельзя.
Филис привстает, поправляя съехавшую шапку, и с вызовом смотрит на довольного парня. Тот пожимает плечами, но голос вдруг подает Луи:
— Ну, чувак, тогда поиграем, — он улыбается, залепляя ладошкой, полной снега, прямо по лицу Гарри, и Филис радостно вскрикивает, поднимаясь на ноги, но Эшли вдруг хватает ее за ногу и она снова падает на спину.
— Какого черта, Эш? — шипит Лагард, глядя на смеющуюся девушку, но та молча поднимается и невинным голоском лепечет:
— Я не использовала магию.
Филис поднимается с места, бежит за Смит, но сбивает Клэр, а следом за собой тащит Гарри, хватаясь за его куртку, когда тот в свою очередь, «намыливая» лицо Луи, не успевает отпустить парня. Все они падают в огромный сугроб прямо перед гостиницей, из-за чего многие кидают на них взгляды, но те, словно малые дети, слишком увлечены игрой: Клэр валит на спину Эшли, Луи с Филис хватают Гарри и Лагард, злобно смеясь, сыпет снег ему за шиворот.
— Ты заслужил, Стайлс! Это тебе за все мои страдания! — и она, сдерживая парня за плечи, опускает ладони полные снега практически под куртку. Кудрявый вроде и пытается вырваться, да только Филис чувствует, что он и капельки не прикладывает своих сил
Миссис Черч, подсчитывающая учеников, замирает, глядя на снежный бой: вроде, уже взрослые люди, а валяются среди сугробов, громко смеются и кричат абсолютно детские слова и угрозы. Она впервые видит Клэр, хмурую и молчаливую обычно, такой активной и открытой сегодня, а сын альфы, как казалось, самый серьезный юноша среди своих сверстников — простой парень сейчас.
— Ребята! — группа подростков замирает, поворачивая головы к женщине. Та улыбается и пальцем указывает на гостиницу:
— У нас заселение! Проходим! Все проходим!
Медленно они поднимаются, отряхиваются и, все еще смеясь, двигаются в сторону будущего жилья на два дня, захватив сумки, брошенные в снегу.
— Мы сделали тебя, Стайлс! — восклицает радостно Филис, давая пять Луи, на что Гарри лишь пускает насмешливый смешок.
— Это еще не конец, Лагард.
— Клэр, извини, если сделала больно, — Эшли хохочет, слегка кулачком ударяя ведьму в плечо, но та улыбается. Странно видеть на ее лицо улыбку, но она, действительно, согревает.
— Все нормально, — быстро отвечает ведьма. Неожиданно раздается мелодия звонка и впереди идущим Луи, Гарри и Филис приходится остановиться.
— Да, отец? — голос у Стайлса резко становится серьезным и твердым. Луи кивает Лагард и проходит дальше, вслед за ним идут Кларисса и Смит, а Филис остается со своим Предназначенным.
— Сейчас? — он поднимает хмурые зеленые глаза на Филис и, зажав телефон плечом, начинает рыться в своем рюкзаке. Лагард помогает ему поддержать его, пока кудрявый достает фотоаппарат и вновь кивает голосу в трубке.
— И сколько? — Гарри задает еще один вопрос, щурясь, и смотрит на девушку. Переводит взгляд к стоящим у его ног сумке и рюкзаке, безмолвно говоря взять их, и Филис слушается: одевает рюкзак и сумку, замерев, когда слышит щелчок камеры. Он ее сфотографировал?
— Понял, — коротко отвечает Стайлс и бросает трубку. Фотоаппарат вешает на шею Лагард, приказывая пальцем:
— Береги, как зеницу ока, Лагард, и только попробуй его посеять.
Она кивает, когда он вешает на нее еще и свой рюкзак, нахально улыбаясь:
— Ничего, похудеешь.
Филис возмущенно открывает рот, но Гарри вновь не дает сказать и слова:
— Не знаю, когда вернусь, — вздыхает, отводя взгляд в сторону, — что-то случилось на грани. Но я вернусь. И никому, даже Клэр, ни слова, понятно?
Эти слова как-то успокаивают.
— Иди, — он кивает в сторону гостиницы, и Филис, замерзшая, встрепанная и немного шокированная столь быстро развивающимися событиями, уже поворачивается, уходя, как парень резко останавливает ее.
Резко. Быстро. Четко.
Гарри разворачивается, уходя, а Лагард замирает. Удивленно моргает, глядя ему вслед, и выдыхает, опустошая всю грудь.
Он поцеловал ее? Да, почти грубо прикоснулся мокрыми, холодными губами к ледяной щеке, согрев не только то место.
****
— Вот черт, — Филис тихо выдыхает, прикрывая глаза ладошкой. Эта поездка все больше превращается в какое-то мучение: теперь Стайлс живет с ней. Прекрасно. Она видела его каждый божий день на протяжении последних дней, так теперь он с ней и тут, в Споте.
Она не может отыскать Гарри взглядом, как бы не старалась. Холодной рукой проводит по красной щеке, захватывая снег, запутавшийся в волосах у виска, и, морщась, пытается вытащить его. В итоге, бросает это дело и, поправив спортивную сумку на плече, идет к миссис Черч, чтобы забрать свой ключик. Одновременно смотрит на Клэр, стоящую рядом с какой-то девушкой, и напряженно оглядывающуюся по сторонам, внимательно впивающуюся в каждого взглядом.
«Все хорошо?»
Розоволосая тут же резко переводит взгляд к Филис, настолько пронзительный и холодный, что его не сложно заметить среди множества других. Щурится, рассматривая подругу, и вдруг Клариссу зовет ее будущая соседка по комнате: ведьма отворачивается, а вскоре и вовсе теряется в толпе, но наполненный сарказмом голос все же звучит в голове:
«Замечательно, Лагард, лучше некуда.»
Филис не может выкинуть из груди преследующее ее чувство, что Клэр как-то особенно насторожена. Обычно ведьма и ведет себя так: сосредоточенно смотрит на каждого, ищет ответы в чужих мыслях, много молчит и предпочитает оставаться в стороне, но сегодня все это увеличилось стократно. Слишком… Подозрительно.
«Клэр?»
Лагард подходит к миссис Черч и улыбается, на что молодая женщина отвечает такой же лучезарной улыбкой. Уставшие глаза и испарина пота на лбу говорят о том, что работа с подростками явно ее выматывает, но она стойко держится: всем улыбается, активно общается с каждым, умудряясь расселять учеников в нужные комнаты и раздавать им ключи.
— Вам помочь, миссис Черч? — Филис вопросительно смотрит на учительницу, готовая провести как можно больше времени вне общества Гарри, но та отрицательно кивает и кладет руку на плечо девушки:
— Все нормально, — она улыбается еще шире, — какой у тебя номерок?
— 323, — отвечает Лагард, вспоминая голос Стайлса, и невольно оглядывается, но знакомой кудрявой макушки поблизости не наблюдается.
— Отлично, — разглядывая висящие прямо на ее пальцах ключи, тихо произносит миссис Черч. Через пару секунд в руки Филис попадает один из них, а в голове холодный, острый голос вдруг заговаривает:
«Что такое, Лагард? Туалет на втором этаже.»
— Где Гарри? — одновременно с голосом Клэр говорит учительница. Филис промаргивается, пытаясь разобраться в смешивающихся голосах, и, глупо улыбаясь, отвечает женщине:
— Эм… Он отошел на пару минут.
— Тогда ступай в комнату, — миссис Черч в который раз измученно улыбается, — и не шумите, детки.
Лагард кивает, разворачиваясь, и бросает вслед короткое «Обязательно!», пробираясь сквозь толпу подростков, а вместе с тем мысленно шепчет: «Чего ты боишься, Клэр?»
Никто не отвечает.
Филис поднимается по лестнице, попадая в пустой коридор, и неуверенно шагает почти в самый конец. На белой двери, каких здесь великое множество, красуется золотая табличка: «323.» Девушка медленно открывает дверь, проходит в опрятную, небольшую комнатку, в мягких коричневых тонах и приятным запахом персика, где находится шкаф, столик, большое зеркало над ним и… Двуспальная кровать. Двуспальная.
Невольно она бьет себя ладошкой по лбу и от безысходности почти скулит. Бросает сумку прямо у входа, скидывает с плеч рюкзак и, сделав пару больших шагов, лицом приземляется в подушки. В комнате, на удивление, довольно прохладно, отчего не возникает желания снимать куртку, пускай и мокрую.
Никто все еще не отвечает.
Тяжесть осадком оседает внутри. И в голове, и в груди — вдруг становится тяжело.
Филис переворачивается на бок, удобнее подпирает подушку и поджимает губы. Придется спать на полу? Или, может, получится переночевать у Клэр? Хотя, Стайлс уж точно не допустит, чтобы его Предназначенная провела ночь в чужой комнате. Тогда что делать? Лагард закатывает глаза, мысленно отвечая на свой вопрос: «Не нужно было звать Гарри изначально.» А теперь поздно что-то менять, Филис, молодец.
Тревожные мысли в какой-то момент становятся не такими уж и тревожными. Волнение уходит на второй план. Мягкая подушка под головой успокаивает, а идеальная тишина в комнате медленно убаюкивает. Здесь, как никак, теплее, чем на улице, и это тепло действует на Филис таким же опьяняющим эффектом. Глаза закрываются. Дыхание выравнивается. Сознание уходит в полную темноту.
«Себя, Филис. Я очень боюсь себя.»
Хриплый голос тонет в тишине мыслей.
****
Руки слегка подрагивают, отчего она прячет их в карманы. Постоянно оглядывается: все кажется, что кто-нибудь из стаи вот-вот и настигнет ее, начнет подозревать. Но тут же себя успокаивает: ложь слишком правдоподобна. Пытаясь отвлечься, рассматривает лес вокруг: темный, хмурый, удивительно тихий сегодня. Либо это рядом с сумасшедшей ведьмовской семейкой все становится еще более хмурым.
Тишина здешней части леса особенная: застывшая в те самые времена, когда на свет только появились предки Адамсонов. Ветер тут шепчет заклятия голосами ведьм, а земля напитана их снадобьями. Вороны кружат над ведьминским домом, разрывая себе горло в громких криках: следят за каждым, кто ступит на землю их покровительниц, и тут же, взмахнув черным крылом, сообщают им об этом. Темный, старинный дом под охраной — природы, духов предков и крепкой магии.
Девушка хмурится, делая шаг назад. Большие, резные окна смотрят на нее, высокие стены словно дышат, а покачивающиеся в отсутствие ветра засушенные травы, подвешенные над дверью, говорят о том, что хозяева знают о приходе гостя. И одна из хозяек решает открыть высокую, темную дверь.
— Не думала, что дочка альфы придет за помощью ко мне, — Клэр насмешливо приподнимает уголок тонких губ, опираясь плечом о косяк входной двери, — к ведьме-отшельнице, расколовшей великую дружбу Томлинсона и…
— Хватит, — Джемма резко обрывает молодую ведьму, — я пришла не за этим.
Холодный порыв ветра ударяет в затылок. Стайлс замирает, разглядывая Клариссу Адамсон: высокая, худощавая, с этими никуда не годящимися розовыми волосами, в карих глазах которой один лишь холод. Пропахшая травами, магией, старыми многовековыми книгами с заклинаниями и лесом, которому она принадлежит — истинная ведьма. Та, кто ей нужен.
— А за чем же? — Клэр строит из себя дурочку: издевательски улыбается, наклоняет голову в сторону, с вопросом поднимает бровь, получая удовольствие от того, что может сейчас держать дочку самого альфы на пороге.
Джемма цокает языком.
— Ты знаешь, — сквозь зубы шепчет, сжимая руки в кулаки в карманах. Адамсон пуще прежнего играет роль непонимающей происходящее: удивленно открывает рот. Она думает о том, как стыдно сейчас Джемме и, признаться честно, ничего не доставляет ей большего удовольствия, чем растерянный взгляд дочки Стайлсов, недавно с такой уверенностью указывающую пальцем на «предательницу.»
— Не знаю, — розоволосая шире улыбается, — о чем я должна знать?
Джемма тяжело вздыхает, хмуро глядя на нее.
— Я не могу уснуть уже пять дней, Адамсон, — голос у Стайлс тихий, почти неслышный, — и ты знаешь, что на волчий организм никакие лекарства и снотворные не действуют. Мне нужна твоя помощь.
Клэр молчит, внимательно вглядываясь в глаза цвета лесного ореха. Пустые, такие же проницательные, как у самой ведьмы, а одновременно абсолютно другие. Осматривает сестру Гарри с ног до головы: аккуратное черное платьице никак не сочетается с неопрятным пучком на платиновых волосах и почти незаметными, замазанными плотным слоем тонального крема темными кругами под глазами. Адамсон хмурится: внутреннее чутье затихло в самый неподходящий момент.
— Я помогу тебе, — решительно отвечает девушка, выпрямляясь, — но с одним условием.
Джемма удивленно приподнимает бровь, хмыкая, и складывает руки на груди.
— Мне нужно разрешение одного из члена альфы, чтобы пересечь Грань.
Платиновая блондинка еле сдерживается от того, чтобы не зарычать. Отводит глаза в сторону леса, замолкая на пару секунд, и облизывает бледные губы.
— Тянет ко старому, Адамсон? — хитро смотрит на ведьму, делая шаг к ней на встречу. Та резко отступает, с сарказмом улыбаясь, всматривается все глубже в глаза Джеммы, но молчит. Не может говорить, ведь знает, что если начнет, то никто ее не остановит.
— По рукам, — Стайлс наигранно улыбается в ответ. Клэр вопросительно приподнимает бровь, когда девушка подходит к ней вплотную. Запах дорогого парфюма, уж слишком сладкий на вкус ведьмы, тут же касается носа.
— Не боишься гнева своего отца? — Адамсон серьезно смотрит на Джемму, хоть голос и пропитан язвительной насмешкой. Та пожимает плечами, аккуратно кладя ладонь на лоб девушки, и прикрывает глаза, опуская голову.
— Я из семьи альфы, а, значит, могу сама выбирать, кому давать разрешение нарушать запреты, — смелая улыбка украшает розовые губы. Глаза открываются, вспыхивая своим собственным коричневым огнем, вызывающим и бесстрашным, а рука резким теплом отдает на коже Клэр. Та судорожно выдыхает.
Разрешение дано.
Теперь тот, кто получил след разрешения, может перейти границу, получив все права законопослушного Ребенка Луны. Для этого нужно получить это самое «разрешение» — невидимый, но ощутимый волками след одного из членов семьи альфы.
Джемма убирает свою руку, встряхивает ей, и решительно ставит руки на талию.
— Ну так что?
Клэр слегка улыбается, не пряча издевку в глазах, и шире открывает дверь.
— Прошу, — рукой розоволосая указывает пройти внутри. Джемма делает шаг внутрь и замирает.
— Но только никто не знает о моей просьбе, Клэр, — строго произносит она, глядя на ведьму. Та молчит, но Стайлс уверена: Кларисса Адамсон точно не из тех, кто может что-то разболтать, к тому же, в этом нет для нее никакой выгоды.
Клэр проходит по небольшой гостиной, а Джемма следует за ней, с любопытством рассматривая дом Адамсонов: он абсолютно обычный, не считая странных амулетов в каждом углу. Причем, они находятся везде: в коридоре, над скрипучей лестницей, у входа в комнату розоволосой. Стайлс хочется спросить, что это, но она все же молчит, не желая вступать в лишний диалог с молодой ведьмой.
Та, кажется, сама не особо хочет разговаривать с Джеммой. Безмолвно они проходят в комнату девушки: довольно-таки большое помещение овеяно тонким туманом. Очень странно пахнет: то ли какими-то травами, то ли мандаринами, с мягким оттенком чего-то сладкого. С потолка кое-где свисают засушенные травы, на рабочем столе вместо учебников валяются наполненные разноцветными жидкостями колбочки. На полу стоит приличных размеров клетка: Стайлс принюхивается и морщится.
— Зачем тебе кролики?
Клэр, опять-таки, не отвечает. Джемму это и не задевает: какое ей дело до чокнутой ведьмы, нужно лишь что-нибудь, что даст возможность уснуть. Крепко и надолго.
Внимательно платиновая блондинка следит за тем, как розоволосая копается в небольшом комоде: тонкими пальцами переворачивает разные баночки с разноцветными порошками, хмурится, ища на полке со старинными, ветхими книгами какие-то спрятанные между страницами листы бордового цвета, что, удивительно, не засохшие. Это длится около пяти минут. Джемма складывает руки на груди, нервно топая ногой, и закусывает внутреннюю часть щеки, собираясь поторопить ведьму, как та резко поворачивает к ней голову.
— Понюхай этот порошок, — Клэр подходит к Стайлс, — нужно вдыхать очень медленно, чтобы не задохнуться. Уснешь через пару минут и никакой конец света тебя не разбудит ближайшие пару часов.
Адамсон протягивает ей небольшую колбочку, заполненную темно зеленым порошком. Джемма сглатывает, аккуратно забирая снотворное, и чувствует, как дрогнет рука, когда она касается стекла.
Решайся. Это последняя возможность. Ты не можешь уйти. Ты должна спастись.
— Спасибо, — шепчет хрипло Стайлс, глядя в пронзительные глаза Клэр. Та кивает, складывая руки на груди, и взглядом указывает на дверь. Не проводит? Нет, Джемма видит, как продолжает девушка стоять на месте. Тогда она разворачивается и быстрым шагом выходит, чувствуя, как суровые карие глаза внимательно за ней следят: когда она спускается по лестнице, выходит из дома, идет по протоптанной тропе.
Стайлс боязливо оглядывается, пряча колбочку во внутренний карман куртки, и старый, величественный дом пропадает за спиной в гуще деревьев. А ей все кажется, что карие глаза следят за ней. И понимают, что она лжет.
****
Дверь с тихим скрипом отворяется. Аккуратные, бесшумные шаги ведут девушку к кровати. Движения ее — уверенные, четкие и решительные. Она не может ошибиться, она не может проиграть ему.
Джемма рассматривает небольшую комнату, но взгляд так и просится упасть на спящую Филис. Щурится, разглядывая умиротворенное лицо: завитые ресницы слегка подрагивают, губы плотно сжаты, а брови чуть нахмурены. Стайлс хмурится подобно девушке: ей явно снятся кошмары.
Но, если Филис не поможет ей, то жизнь Джеммы Стайлс превратиться в один сплошной кошмар.
В воздухе витает напряжение: оно стискивает каждую мышцу, отчего девушке так тяжело двигаться, но она все же осторожно садится перед кроватью на колени. Бесшумно выдыхает, вновь наблюдая за спящей Предназначенной ее братца: тихо сопит, непонятно почему в куртке и шапке, даже не подразумевая, какие планы на нее строит Джемма. Перед глазами Стайлс в это же мгновение проскальзывают хитрые голубые глаза.
Вздрагивает.
Тут же откупоривает колбочку. Сразу отодвигает ее от лица, стоит мягкому мятному запаху тонкой струйкой, невидимой, но ощутимой тонким волчьим обонянием, поползти по комнате. Замирает. Сердце сходит с ума: оглушает, кричит о неправильности совершаемого, бьется на уровне горла, и всё дрожит. От страха. От дикого, бешеного ужаса.
— Прости, дорогуша, — шепот настолько тих, что почти не слышен. Джемма мотает головой в стороны, на мгновение прикрыв глаза.
Она не может поступить иначе.
Песок под солнечными лучами красиво переливается, сверкая мелкими кристалликами. Стайлс слегка встряхивает колбочку, открывает дрожащую ладонь и медленно пересыпает небольшое количество прямо в середину. Задерживает дыхание. Подносит свою руку к носу Лагард: она дышит медленно и размеренно, вдыхает мятный запах трав, не замечая, как магия ползет по крови и не дает сознанию проснуться. Джемма убирает свою руку, помня, что Филис может задохнуться, и быстро закрывает колбочку, затем судорожно сует ее обратно в карман.
Джемма замирает.
Лагард все так же мирно спит. Не шевелится, даже ресницы вдруг прекращают подрагивать, лишь медленно вздымающаяся грудь говорит о том, что сердце все так же бьется — она жива. А у Стайлс все дрожат руки: ей самой не верится в то, что она творит.
Но выхода нет. Она должна делать то, что делает. И Джемма тихо шепчет под нос: «Все правильно.» Повторяет раз за разом, вбивает в собственное сознание, что ничего плохого в содеянном нет, пока не начинает верить в это. Руки дрожать перестают сразу же.
Стайлс поднимается с пола, подходит к зеркалу и смотрит на свое отражение, наклоняя голову в сторону. Темные глаза пусты, не напуганы и не расширены. Губы плотно сжаты, щеки побледнели, но… Она уверена в себе.
— Лагард, — Джемма оборачивается к спящей девушке, но та никак не реагирует. Она слегка улыбается, вновь садясь перед кроватью на колени, и резким взмахом дает Филис крепкую пощечину. Голова Лагард лишь отшатывается в сторону, но та никак не реагирует на грубый удар. Тогда Стайлс с иронией вздыхает, копошась в сумочке:
— Мне, правда, жаль, Лагард, — и, достав из нее крохотную колбочку и маленький складной ножик, внимательно всматривается в лицо Филис, — но я должна.
У Джеммы больше не трясутся руки: она решительно хватает руку Лагард, резко взмахивает ножиком, открывая его, и медленно проводит его острием от мизинца до начала кисти. Сразу же появляется кровь, медленно «выползающая» из раны, а затем, под действием наклона, падает в уже открытую колбочку.
Первая капля с тяжелым, для слуха Джеммы, стуком ударяется о стеклянное дно. Она с железным выражением лица и холодными глазами следит за тем, как медленно заполняется стеклянный сосуд, а затем аккуратно кладет руку Лагард обратно, как раз в тот момент, когда порез перестает кровоточить: он и не был столь глубоким. Закрывает колбочку пробкой и поднимается с колен. Крепко сжимает все еще теплую кровь в руке.
Выдыхает. На лбу выступает испарина пота. Но она делает все правильно.
Стайлс чувствует, как сжимается сердце, и с недовольством осознает, что совесть, кажется, проснулась. Но эти ее муки ей не нужны. Тогда Джемма быстро разворачивается и, не оборачиваясь, выходит из комнаты, попутно засовывая колбочку с кровью в сумочку. Быстрыми и большими шагами идет по пустому коридору, почти бегом спускается по лестнице и замирает. В холле достаточно много людей: подростки предпочли проводить время в общей комнате большой компанией, а не спать, как это сделала Филис. К тому же, проснется теперь она уже не скоро. Но застывает она не от этого.
Дети Луны устроены так, что им не обязательно видеть своего Предназначенного, чтобы понять, что он рядом. Чувства. Вот, что так резко оповещает о присутствии пары. Чувства душат: они хлещут по сердцу мучительной плеткой, они горячим потоком волнения плывут по крови, они переворачиваются в груди и, как обезумевшие, ворошат все нутро.
Джемма сразу ощутила жар на щеке. Он смотрит на нее. Девушка понимает это и тут же резким движением снимает резинку с волос, давая платиновым локонам рассыпаться на плечах, и поправляет их, чтобы закрыть висок и всю ту сторону лица, что прожигает внимательный, немного шокированный взгляд. Стайлс кажется, что она никогда не ходила быстрее: скользит между людей, буквально летит, желая скорее выбраться из этой чертовой гостиницы.
Заметил. Еще бы. Даже надеяться остаться незамеченной не стоило.
Оборачивается, ища в толпе голубые глаза, и тут же на них натыкается. Он идет за ней. Тогда Джемма срывается на бег, чувствуя, как в безумном страхе сердце не дает слушать собственные мысли. Тело просит развернуться, кости жжет от дикой боли, а внутри становится до крика больно. Но она научилась держаться, поэтому не остановится. Общий с Гарри мотоцикл стоит на парковке, терпеливо ее ожидая. Джемма буквально запрыгивает на него, заводит и резко срывается с места, ревом мотора оглушая прохожих.
Не смеет обернуться. Когда она, проезжая на красный свет и не соблюдая никаких дорожных правил, выезжает на трассу, лежащую прямо в лесу, то понимает, что он и не просит обернуться: светлый волк бежит посреди деревьев, направляясь прямиком к ней. Паника охватывает руки, но они не трясутся — резко сворачивают в противоположнуюф сторону. Мотоцикл заносит на неровной земле и она с криком вылетает из него, кубарем прокатившись по снегу. Громко выдыхает, выпуская из рта густой пар, и поднимается на четвереньки тут же, не смотря на все еще плывущую в глазах реальность, звон в ушах и шок.
Светлый волк стоит на той стороне дороги и внимательно смотрит в ее глаза.
Джемма судорожно встает на не крепкие ноги и тут же разворачивается. Хмурится, с отвращением вытирая тонкую струйку крови, ползущую от носа к губам, и поправляет платье. Тело дрожит само по себе, но она уверенно шагает к пролетевшему немного дальше байку. Строго, сурово, жестко — так смотрит перед собой.
За спиной звучит громкий, пронзительный вой. Но она не оборачивается.
****
Стук. Тихий, почти неслышный. Щелчок. Открывается дверь. Еле распахиваю глаза, как будто бы залитые свинцом, и тут же морщусь, еле сдерживаясь, чтобы не застонать в голос: все тело ужасно ноет, словно я пролежала в одном положении пять лет. Плохо понимаю, что происходит: все воспоминания и мысли словно смешались в одну непонятную кашу. Помню, что после великой битвы снежками я ушла в комнату, а Гарри отправился отвечать на звонок отца, обещая вернуться в ближайший час. Я даже не стала снимать верхнюю одежду и легла спать, но… Вот вопрос: какого на мне уже нет куртки и шапки, а за окном темно, если я легла в полдень?
— Проснулась? — по холодному, твердому голосу я тут же узнаю Клэр. Поднимаю голову, пытаясь рассмотреть ведьму в мягком, приглушенном свете бра, но, как только опираюсь на ладони, то шиплю под нос от неприятной боли. Переворачиваюсь на спину, рассматривая правую руку, и с удивлением шепчу:
— Какого черта?
От мизинца до запястья тянется тоненький порез, видимо, сделанный недавно, раз кровь выглядит только-только засохшей, а кожа вокруг болезненно красная. Страшно болит. Не помню, чтобы я так сильно поранилась сегодня. Но не может же он появиться просто так, верно? Значит, как обычно, напоролась на что-то, когда падала во время нашей снежной битвы.
— Как видишь, — хрипло отвечают ей. Гарри. Тут же встаю с места, ощутив легкое головокружение, и, проморгнувшись, смотрю на обоих: Клэр стоит в дверях, сложив руки на груди, а Стайлс с красными щеками и носом, подпирает плечом дверь, причем их глаза направлены прямо на меня.
Тут же смущаюсь под давлением взглядов, отчего, естественно для Филис Лагард, начинаю нести несусветный бред:
— Который час? Я что, проспала неделю?
Клэр приподнимает бровь. Неловко хихикаю и поднимаюсь с места, пошатнувшись от резкого подъема:
— Что? Две недели?
Розоволосая закатывает глаза, молча разворачивается и уходит. Хмурюсь, не понимая происходящего, но недовольный голос тут же звучит в голове: «Пять часов, Лагард. Что с тобой не так?»
— Пять часов?! — восклицаю в голос, отчего Стайлс, закрывающий дверь, замирает. Испуганно смотрю на него, хватаюсь за голову, но тут же одергиваю порезанную руку, куда направляется внимательный взгляд кудрявого.
— Пять часов, Стайлс! — начинаю ходить из стороны в сторону, — ты не мог разбудить меня? Бабушка убьет меня! Я же обещала позвонить ей!
Гарри хмуро следит за мной, проходя к кровати, где, видимо, лежал до этого, а я бросаюсь к своему рюкзаку, ища телефон.
— Я пришел десять минут назад, Лагард, — Стайлс закатывает глаза, доставая откуда-то из-за пазухи фотоаппарат, и утыкается в него, вероятно, листая фотографии. Я щурюсь, сжимая в руках телефон, и рассматриваю его красный нос и румяные щеки, а потом громко выдыхаю:
— Мог бы позвон…
В это же время включаю мобильник. Тут же затыкаюсь. 27 пропущенных от бабушки и 14 от… Гарри. Тут же неловко улыбаюсь, поднимая взгляд к парню, и хочу ударить себя ладошкой по лицу, глядя на его хмурые глаза направленные на меня и вопросительно поднятую бровь. Почесываю висок, медленно шагая к выходу из номера, стараясь не оборачиваться, но чувствую на себе внимательный взгляд, а, оказавшись в коридоре, со стуком прикладываюсь лбом к двери.
— Дура, — шепчу под нос, хлопая ладонью по лбу, и опираюсь спиной на эту самую дверь. Содрогаясь всем сердцем, набираю номер бабушки, подношу телефон к уху, и стоит прозвучать лишь одному гудку, как громкий, писклявый голос орет в трубку:
— Филис Лагард! Ты сейчас же едешь в Эддингтон! Где ты была?! Почему я не могла до тебя дозвониться?! И где был этот кудрявый юноша?! Зачем тебе, черт возьми, телефон, если ты им не пользуешься?!
Морщусь, отодвигая руку с мобильником подальше от уха, но даже тогда ее голос режет слух. Прочищаю горло, осторожно начиная:
— Бабуль, послушай, — хихикаю, — все в порядке. Я… — запинаюсь, вспоминая, что Стайлс просил не говорить никому о его уходе. Вот черт.
— Мы уснули, — произношу, вздыхая, и начинаю ходить кругами, пиная ковер. Бабушка удивленно охает.
— Мы?! Так вы уже спите вместе?!
Я останавливаюсь. Хмурюсь. Зачем она, черт возьми, делает это? Зачем говорит сейчас так, хотя прекрасно знает все правила и то, что секс значит для Детей Луны. Зачем она, блять, пытается снова вывернуть правду, скрыть ее, представить мне ее по-другому?
— Не надо, — тут же хрипло прерываю ее, — все хорошо. Не волнуйся. Позвоню завтра.
Никогда не могла отказывать людям, обрывать их, а тут вдруг захотелось. Мне показалось, что меня снова попытались вернуть во время два месяца назад, когда все всё знали и молча ходили, делая вид, что ничего не замечают. Я мягкая и податливая, но я не позволю вновь себя обмануть. Нет.
Все чувства превращаются в какую-то сплошную грусть, что из мыслей спускается вниз к сердцу и неприятным осадком там оседает. Кладу телефон в карман, потирая шею ладонью, и возвращаюсь в комнату. Гарри все так же просматривает фотографии, даже не смотрит на меня, а я иду к своей сумке, намереваясь переодеться: слишком жарко. Удивительно, что днем было настолько прохладно, что я уснула в куртке, а к вечеру стало, действительно, душно. На спинке стула у рабочего стола висит женский пиджак и прямая юбка. Удивленно приподнимаю брови, беря в руки одежду, и оборачиваюсь к Стайлсу:
— Откуда это?
Гарри поднимает на меня глаза.
Сглатываю.
Господи, что же ты такой горячий?
— Твоя чокнутая подружка принесла форму на завтра, — хрипло отвечает кудрявый, вновь опуская взгляд. Я открываю рот, разглядывая юбку, и цокаю языком:
— Не могла еще меньше найти? — шепчу под нос, проходя в наш мини-коридор, откуда Стайлс меня не увидит, и закрываю дверь изнутри, чтобы, не дай Бог, никто случайно не зашел. Выглядываю из-за стенки, надеясь, что Гарри не подсмотрел, но, кажется, ему абсолютно все равно на то, чем я занимаюсь.
Форма, действительно, не моего размера. Пиджак еще нормально сидит, да только не сходится на груди, а вот юбка вообще не застегивается, благо, не очень короткая. Я минут пять пыхчу, громко дышу и нервно топаю ногами, ведь замок не поддается.
Да что ж такое?!
Злюсь еще сильнее, дергая за замок, но он не сдвигается с места, и я уже начинаю шептать под нос нецензурные словечки, когда Стайлс раздраженно произносит:
— Господи, Лагард, иди сюда!
Я хмыкаю почти с истерикой, руками придерживая юбку, и шумно шагаю к нему. Он закатывает глаза, когда я подхожу к нему, оборачиваясь спиной, и скулю:
— Я не могла потолстеть! Гарри, помоги мне!
Клянусь, если бы я не задолбалась настолько, то постеснялась просить его об этом, но… Черт возьми, что с этим замком не так?
Он вздыхает, приподнимаясь, и резко стягивает на мне юбку, одним движением застегнув замок, и я тут же чувствую, что не могу дышать.
— Господи, — хриплю, хватаясь за талию, и подхожу к зеркалу, красная, как рак. Конечно, стянула она мне все прекрасно, да так, что талия теперь осиновая, а бедра идеально круглые, но я же дышать не могу.
— О нет, — отрицательно машу головой и размахиваю руками, — нет-нет. Не надо мне такого, — разворачиваюсь к Гарри, с насмешливой улыбкой следящего за мной, и говорю, быстро к нему подходя:
— Расстегивай, Стайлс, быстрее.
Вновь становлюсь к нему спиной и нетерпеливо топчусь на месте. Кудрявый недовольно бормочет под нос: «Сумасшедшая» и уже намного аккуратнее, чем в первый раз, прикасается к талии. Пальцами проводит по верхней резинке и осторожно расстегивает молнию. С облегчением выдыхаю.
— Слава Богу, — шепчу под нос, накрывая ладошками щеки. Думаю о том, чем заняться. Готовиться к завтрашнему дню было бы самым разумным решением, но… У меня абсолютно нет желания заниматься учебой. Взгляд, исследуя комнату, падает на рюкзак, одиноко лежащий в углу. Там ноутбук, внутри волнение из-за присутствия Гарри, которое нужно куда-то выплеснуть, заняться особо нечем — идеальные условия, чтобы пописать.
Не снимаю форму. Лишь одергиваю кофту так, что она закрывает расстегнутую молнию. Краем глаза слежу за Стайлсом, одновременно доставая ноутбук и усаживаясь на край кровати. Такое странное ощущение, что он… Не настоящий что ли. Словно не из этого мира, весь такой хмурый, серьезный и красивый.
Вздыхаю. Внутри все время не то тревожно, не то волнительно, а все из-за того, что Стайлс рядом. Кажется, я придаю этому слишком большое значение. Поджимая губы, открываю крышку ноутбука и медленно подношу пальцы к клавиатуре. Чувствую, как они слегка дрогают, нерешительно замирая над кнопками.
Каждый человек эмоционален настолько, насколько способно его сердце. Есть тот самый тип людей, через глаза и мимику которого тяжело определить чувства, что он испытывает. И это вовсе не оттого, что он не испытывает ничего, нет, дело в другом: он просто научился их хорошо скрывать, или сам по себе не способен их просто выражать.
Зеленые глаза всегда были такими… Пустыми. Он мог насмешливо усмехаться, плотно сжимать губы или позволять глубоким ямочкам пролегать от улыбки, но вот глаза всегда оставались непробиваемой стеной елей: темно-зеленой, глубокой, а одновременно до ступора неразборчивой и…
Мне хочется написать «непроглядной из-за густоты хмурости», но экран ноутбука резко пропадает из поля зрения, а руки перестают ощущать клавиши. Импульсивно поворачиваю голову в сторону Гарри и с ужасом замираю: одной лишь рукой он выхватил у меня ноутбук и теперь обращает свои глаза к тексту.
— Отдай! — восклицаю, с ужасом осознавая, что он сейчас, действительно, может прочитать самое тайное, что у меня есть. Полностью запрыгиваю на кровать, не обращая внимания на то, как высоко задирается прямая юбка, и протягиваю руки к ноутбуку. Гарри хмурится, низким, хриплым голосом произнося:
Что там такое, Лагард? Что ты так старательно там пишешь, а? Описываешь, какой я красавчик? — мне хочется треснуть по этой самодовольной улыбке, ведь я понимаю, что именно это я и описывала. Вместо этого поджимаю губы, старательно пытаясь вырвать свою вещь, а он лишь хмурится:
Правда, обо мне писала? Какая честь.
Да с чего ты взял?! Отдай мой ноутбук, Стайлс! — кричу я в ответ, а парень отводит руку все дальше себе за спину. Поражаюсь тому, что он лишь одной рукой удерживает тяжелый ноутбук так, словно держит простую ручку, но думать об этом не могу: вся голова занята тем, что он, черт возьми, сейчас с легкостью заберется в самую глубину моего сердца, где сейчас происходит настоящая буря.
О нет. О нет. О нет.
Судорожно продолжаю пытаться вырвать из рук Стайлса свою собственность, чувствуя, как к горлу подкатывает паника, но он так ловок, что я начинаю смертельно бояться того, что, если он сейчас прочтет мою запись, то покончу с собой. Поднимается страшная суматоха и возня между нами, но я вижу лишь свой заветный ноутбук.
Однако…
В какой-то момент я замираю: с вытянутыми вверх руками, расширенными и переполненными страхом глазами, открытым ртом и… Сидящей прямо на коленях Гарри. Кажется, он сам немного шокирован происходящим, раз зеленые глаза вдруг останавливаются на моих голых ногах, сжавших его колени, а розовые губы слегка приоткрываются, выпуская тихий, протяжный вздох.
Время начинает долго и протяжно тянуться. Действия Стайлса прокручиваются перед глазами как будто в замедленном действии: сильная рука вдруг опускает ноутбук на кровать, хмурый взгляд поднимается к моим глазам. Молчит. И я молчу, чувствуя, как клокочет внутри сердце, причем так, словно ребра сжимают его, и места, чтобы нормально биться слишком мало, отчего удары такие частые и короткие. Такое ощущение, словно я закипающий чайник: внутри все бурлит, бушует, шипит.
Мамочки, не нравится мне этот затуманенный мутной пленкой взгляд… Ой, как не нравится… А еще больше — собственные чувства.
Мы смотрим друг другу в глаза так, словно никогда друг друга не видели: удивленно, заинтересованно и по-странному… Заинтригованно. Словно сейчас что-то должно произойти и каждый из нас чувствует это приближение, но кто-то обязательно должен сделать первый толчок. Именно толчок.
Гарри аж охает от неожиданности. Я сама хочу зажмуриться так, чтобы этого не видеть, и завизжать от смущения и волнения, переполняющих меня, но тело действует само по себе: дрожащие руки крепко припечатывают парня за плечи к спинке кровати, а колени перемещаются по ногам Гарри выше к…
- О Боже… — шепчу тихо, грубо сжимая твердые, напряженные плечи Стайлса из-за бешеных чувств, доходящих до самых кончиков пальцев, — что я творю?
Гарри хмурится. Его серьезный взгляд меня пугает, а еще сильнее страшит тепло между ног. Оно похоже на мед: тягучее, сладковатое, такое тугое и щекочущее низ живота.
- Мне нравится, — Гарри просто смотрит на меня, словно не сказал что-то, что заставляет меня еще сильнее сжать руками плечи и почувствовать, как рой мурашек ползет по спине и ногам. Выдыхаю через нос, продолжая смотреть в его непроглядные, зеленые леса, сдавливая бедра Стайлса со всей дури, когда он вдруг аккуратно кладет руки мне на талию, пробираясь пальцами под свитер. Плотно сжимаю губы.
Кажется, Гарри не нравится, что доминирую я. Он прочищает горло, перемещая горячие ладони мне на поясницу, и грубо, сильно давит, заставляя нагнуться всем корпусом ближе к нему, отчего грудью почти упираюсь в его грудь. Гарри и мягкость — две параллели, никогда не пересекающиеся. Сглатываю. От такой близости становится намного душнее, жарче. Лицо Стайлса так близко, что я могу рассмотреть каждую деталь: крапинки в зеленых глазах, трещинки на сухих, обветрившихся губах, родинку на правой скуле. Мне хочется кричать от переходящих через край эмоций, когда его нос вдруг сталкивается с моим, а напряженные глаза внимательно всматриваются в мои.
Нет. Я не… Я не готова.
Гарри низко, приглушенно рычит, когда я резко отворачиваю лицо в сторону, стоит ему приблизиться к моим губам. Злится. Взрывается. Одним движением хватает меня за шею ладонью и прижимает к нежной коже свои уста. Задерживаю дыхание, ощущая шершавые, царапающие губы под подбородком.
Дрожь. Мурашки по коже.
Поцелуи у Стайлса тоже грубые, резкие, даже болезненные. Длинные пальцы опускают шиворот свитера, когда сухие губы царапают кожу, двигаясь от подбородка до самой груди. Он, словно обезумев, жмет меня все ближе и ближе, прокладывая влажную дорожку на шее.
Меня передергивает. Мычу сквозь плотно сжатые губы, оттягивая свитер на его плечах. Не могу сдерживать то, как податливо изгибаюсь, как инстинктивно начинаю делать медленные, круговые движения бедрами. Так хорошо, Боже, как же хорошо…
А Гарри все целует. Быстро, жадно, громко дыша. Его ладонь больно сжимает шею. Становится уже совсем невыносимо терпеть: резко поворачиваю голову в сторону его руки, из-за чего Стайлс тут же ее поднимает, словно хочет защититься на подсознательном уровне, но мои губы касаются пальцев.
Гарри замирает. Я хмурюсь, чувствуя жар в каждой клеточке тела, и пытаюсь понять, с чего это вдруг он застывает, уткнувшись носом мне в ключицу. Одновременно чувствую покалывающую сладость на кончиках пальцах. Четко ощутимую, волнующую, до крика приятную. Не мою.
Тогда отрываю свои руки от широких плеч парня, аккуратно касаясь его запястья. Мягко поглаживаю пальцем бешено бьющийся пульс, слыша тяжелый вздох. Задерживаю дыхание. Подношу удивительно податливую руку к губам, осторожно касаясь ими горячей кожи. Стайлс вздрагивает. Смотрю на него из-под ресниц, но зеленые глаза прикрыты, дышит медленно и глубоко. Как только оставляю влажный, легкий поцелуй на мужском запястье, то дыхание Гарри вдруг сбивается.
Я… что… нашла его, эм, эрогенную зону.
Вновь целую, только дольше, языком рисуя неведомые никому узоры, и загораюсь азартом. Словно игра, в которой нет победителей. Только проигравшие. Сам он острый, как куст роз, но я хочу показать, какие нежные и мягкие у них лепестки. Стайлсу тяжело сдерживаться. Пальцы сжимаются в твердый кулак, а мне хочется визжать от бешеных, переполняющих сердце ощущений.
Гарри не нравится, когда доминирую я.
Его тяжелая рука ловко выскальзывает из моих пальцев. Я вздрагиваю, резко поворачивая к нему голову, но натыкаюсь лишь… Нет, не вижу двух зеленых фонариков: их свет рассеивает плотный туман. Туман желания, животного голода и похотливой, грязной развязности.
Горячие ладони ложатся на талию, но не задерживаются там, а ползут по бедрам вниз, заставляя меня почувствовать внутреннюю дрожь. Он захватывает края задравшейся юбки и медленно поднимает еще выше. Не ожидая, я резко вскакиваю, но Гарри усаживает меня обратно, из-за чего… Получается, эм… Трение.
Сначала шок. У обоих. Слишком новые ощущения, слишком сильные и приятные. А потом… Резко.
Стайлс горячим воздухом выдыхает мне в шею, грубо хватая бедра, и вновь меня приподнимает. Это происходит так быстро, что я невольно опускаю ладони на его торс, опираясь туда всем весом. Чувствую через ткань трусиков шершавость джинс Гарри и… Нечто твердое, упруго стоящее.
- Божечки… — шепчу под нос, опуская голову, но чувства просто… Сводят с ума. Крышу сносит все: каждое его движение, дыхание, возбуждение и жар в воздухе. Стайлс вновь приподнимает меня, усаживая, и я невольно делаю круговое движение, когда сажусь на…
Смущение бьется где-то в уголках здравого рассудка, но мы давно послали его на все стороны.
Тихий, хриплый, старающийся остаться незаметным стон остается в моей памяти навсегда.
Я жмурюсь, выдыхая, и просто… Забываюсь. Движения становятся грубее, глубже, сильнее. Слегка приподнимаюсь, медленно сажусь, делая круговое движение, и не могу привыкнуть к этому щекочащему, такому приятному, такому сладостному ощущению. В какой-то момент Стайлс отпускает мою талию, но лишь для того, чтобы расстегнуть ширинку и дрожащие пальцы задевают меня прямо… Там.
Мне так хорошо. Мне так плохо одновременно. Я путаюсь во времени, в пространстве. Чувствую его руки, его пах, собственную влажность и желание наполнения. Мне до безумия приятно. Хочу еще, еще, еще.
- Ребята! Народ, у нас ужин!
Черт.
Голос Луи за дверью и легкий стук в нее звучит в сто тысяч раз громче в этой горячей тишине, изредка прерывающейся нашими вздохами. Гарри вздрагивает моментально, останавливаясь, и с несвойственным для него шоком смотрит мне в глаза. Прикрываю рот рукой, жмурясь, и резко разжимаю ноги, слезаю с него. Отворачиваюсь спиной к Стайлсу, все еще ощущая томительное тепло внутри, и слышу, как тяжело тот дышит, вскакивая с кровати.
Мне интересно, как чувствует Гарри. Я знаю, что он ощущает, но вот как эти импульсы проходят по его телу?
- Мы идем! — кричит в ответ парень и еще пару секунд стоит на месте, после чего быстрым шагом выходит из комнаты. Я остаюсь одна: разгоряченная, пылающая и, признаюсь себе, возбужденная. Гарри Стайлсом.
Щеки страшно горят. Сажусь на краю кровати, пальцами сжимая края задравшейся юбки, и медленно, тяжело дышу. Не пойму, в какой момент я потеряла контроль, в какой момент позволила этому случиться. Стыд сковывает каждую мышцу, хочется разодрать щеки и шею, но я лишь промаргиваюсь, сглатывая. В голове одно слово: «грязная», но, как бы я не пыталась себе внушить, никакого ощущения на теле… Нет. Словно так и должно быть: будто Гарри чертов Стайлс имеет право прикасаться ко мне, когда захочет. И… Я просто не понимаю, почему же тело и душа реагируют так по разному.
Так. Я… Я просто сделаю вид, что ничего не было. Будет проще. Легче отгородиться стеной от того, что приносит мне дискомфорт, чем пытаться в этом копаться и мучать себя сильнее.
Клэр сказала, что ужин в шесть. Стрелка на часах, висящих над входной дверью, показывает… Шесть.
— Боже, — хриплю под нос, затем поднимаюсь, но тут же пошатываюсь. Приходится схватиться за изголовье кровати, чтобы устоять на ватных ногах. Сердце все еще стучит, как обезумевшее, а адреналин в крови до сих пор зашкаливает. Чтобы успокоиться, мне требуется минут десять, после чего я вновь закрываю дверь изнутри и переодеваюсь в спортивный костюм. Пока надеваю кроссовки, то неожиданно слышу голос Клэр:
«Лагард, пошевеливайся. Твой Стайлс не может усидеть на месте. Что ты с ним сделала?»
Что он со мной делает?
От понимания того, что Гарри тоже там, спускаться не хочется совсем, но нужно. Вздыхаю, в карманы положив телефон и пару купюр, и выхожу из комнаты. В коридоре пусто и довольно прохладно, отчего я передергиваю плечами и мысленно отвечаю: «Я иду.»
Иду, ага. А куда? Сама не знаю. Я запуталась в длинных коридорах, стоило спуститься на первый этаж. И, как назло, никого на моем пути я не встретила, а звонить кому-то из ребят, а, тем более, пытаться связаться с Клэр… Приблизило бы меня к столовой и Стайлсу. Специально ли я "потерялась"? Хм, не так: я просто решила свернуть не туда.
Разгуливая по территории гостиницы, засунув руки в карманы и одев капюшон кофты, я могла раздумывать о том, как предотвратить очередные… Вспышки. Потому что я знаю, к чему они приведут. И я не хочу этого, Господи, как же не хочу. И самое ужасное, что не хочу я этого только когда в здравом уме, а не под действием этих чертовых флюидов Гарри.
— Ужин скоро закончится.
Хриплый, мягкий голос медленным, низким тембром заполняет тишину коридора. Я застываю на месте, чувствуя, как расширяются глаза. Я знаю эту бархатную хрипотцу, так сильно отличающуюся от прокуренного, глубокого голоса Гарри.
Оборачиваюсь.
Голубые глаза внимательно смотрят в мои. Сглатываю, разглядывая парня с ног до головы, и отступаю на шаг назад. Крепкие мышцы бицепса напрягаются, когда парень складывает руки на груди, и я вглядываюсь в идеальные черты лица: темные брови, яркие голубые глаза, довольно пухлые розовые губы и по-детски милые щечки…
— Какого черта? — шепчу под нос, отступая вновь, ведь незнакомец, хитро улыбаясь, делает шаг ко мне навстречу, — я знаю тебя. Я видела тебя в школе у Гар…
Запинаюсь. Парень вопросительно приподнимает бровь, слегка наклоняя голову, а эта странная лукавая ухмылка не слазит с его губ. Чувствую сразу же: он — волк. Сильный, крепкий, внушительный. Такая у него энергия, а еще свежий, цитрусовый запах.
— У Гарри, — заканчивает он за меня, скучающе вздыхая, и на секунду отводит взгляд в сторону, — да-да, Предназначенная Стайлса, я был там.
— И… — вновь замолкаю, боясь ошибиться, — и тогда, в лесу… Это же ты со своими дружками напали на нас?
— Какая внимательная, — усмехается он, — и это учитывая твои возможности, как Ребенка Луны.
Пытается уколоть за то, что я не развиваюсь, как должна была? Что ж, у него получается.
Хмурюсь, разворачиваясь, и пытаюсь уйти, но он хватает меня за запястье. Тут же отпускает. Я, наверное, впервые радуюсь тому, что ко мне, как к Предназначенной Гарри, никто другой не может дотронуться. Голубоглазый незнакомец смотрит на свою ладонь с мелкими порезами, что сразу же затягиваются, и поднимает на меня какой-то плутоватый взгляд:
— Удобно быть Предназначенной сына альфы, да, дорогуша? — он словно вкладывает в эти слова какой-то двойной смысл. Что он пытается мне сказать? Не знаю. И думать об этом не хочу, поэтому вновь разворачиваюсь, но незнакомец встает рядом.
— Я не хочу с тобой враждовать, — чувствую, что фальшь проскальзывает в этой улыбке, отчего недовольно бормочу, не прекращая идти:
— Но твоя стая уже враждует с моей, а, значит, со мн…
— Неправильно рассуждаешь, — тут же обрывает он меня, — ты ведь не знаешь всей истории, а уже ненавидишь меня.
Я удивленно приподнимаю бровь, останавливаясь. Но не от того, что хочу с ним поговорить, а лишь из-за того, что теперь, действительно, потерялась.
— Божечки, да какая мне разница? — оглядываюсь, пытаясь вспомнить, как же миссис Черч объясняла путь к столовой, но парень большим пальцем уже указывает в один из поворотов.
— Нам туда, — говорит он и начинает двигаться. Стою на месте. Вдруг, он попытается устранить Предназначенную своего врага? Как я могу ему доверять? Заметив, что я не иду за ним, парень останавливается и поворачивается ко мне.
— Не волнуйся, я не собираюсь тебе навредить, — усмехается он, — по крайней мере, Стайлс не позволит, пока настолько рядом.
Понимаю, что он прав: стоит мне пискнуть и Гарри прибежит ко мне. Тогда обнимаю себя руками и медленно, неуверенно начинаю двигаться за ним.
— Уилсон, — представляется голубоглазый, но руку не пожимает, — Уилсон Этвил.
— Филис Лагард, — пытаюсь хоть как-то ему улыбнуться, — и не смей называть меня больше «дорогуша» — тут же предупреждаю его пальцем, на что он со смешинкой улыбается.
— Хорошо, — кивает и вдруг задает вопрос:
— Как тебе новая жизнь?
Я вздыхаю, с подозрением глядя на него, и недоверчиво произношу:
— Нормально, — пожимаю плечами, совсем не желая раскрывать тут ему свою душу. Уилсон тут же усмехается, явно понимая, что я не буду болтать с ним, как со старым другом, а я задумываюсь о том, что еще два месяца назад рассмеялась бы в лицо тому, кто сказал бы, что я буду идти рядом с врагом своего Предназначенного и спокойненько так разговаривать.
— Как отношения с Гарри? С его семьей? — почему-то, Этвил делает какой-то особый акцент на второй вопрос. Его расспрос смущает меня все больше и больше, поэтому, когда мы, действительно, подходим к дверям в столовую, то я лишь хмурюсь, одновременно признавая, что, да, пытаюсь повторить за Гарри:
— Ты серьезно думал, что я буду тебе отвечать?
Уилсон замирает, приоткрывая для меня дверь, и я, не медля ни секунды, прохожу вперед, но в ту секунду, когда я иду мимо него, парень шепчет мне на ухо:
— Я не думал, что ты продержишься со Стайлсом так долго. Он совсем не тот, кем кажется, дорогуша. Будь внимательна.
Я останавливаюсь, непонимающе на него глядя, но он лишь пожимает плечами и проходит мимо, одновременно произнося, специально громко и наигранно радостно:
— Приятного аппетита, дорогуша!
— И не смей называть меня та...
«Лагард, тебе конец»
Тут же замолкаю, слыша удивительно серьезный голос в голове. Оборачиваюсь, глазами выискивая розовую макушку среди столиков, заполненных подростками, но натыкаюсь на злые зеленые глаза.
Вот дерьмо.
Тут же направляюсь в сторону Гарри, а возле него замечаю Эшли, в обнимку сидящую с уплетающим какую-то еду Луи, и Клэр, что отстранено сидит на самом краю и читает книгу, не поднимая глаз, но при этом разговаривает со мной. А Стайлс… А Стайлс меня сейчас убьет.
Подхожу к нашему столику, обходя чужие, и не раз замечаю, как обоняние и нутро заостряет внимание то на одном, то на другом человеке, распознавая в нем волчью сущность, но больше меня настораживают взгляды в мою сторону. Частые, внимательные, иногда насмешливые. Чужие волки. Они смотрят на меня.
— Привет, — улыбаюсь Луи, на что он отвечает, слегка махая ладонью. Как же я его обожаю.
Уже собираюсь подсесть к Клэр, как строгий голос заставляет меня замереть:
— Лагард, сюда иди.
Низкое рычание, последовавшее за этими словами, посылает по коже мурашки. Тяжело, тихо вздыхаю, глядя на Адамсон, но она не поднимает даже голову. Медленно отхожу на противоположную сторону стола к Гарри, но стараюсь на него не смотреть.
Страшно.
Гнев дедушки, раньше казавшийся мне самым страшным., — пугающий, громкий и внушительный, как раскат грома, обжигающий именно холодом и суровостью. Мороз пробирает кости каждый раз, когда он на меня кричит. Но гнев Стайлса… Он горячий. Неуправляемый. Уничтожающее пламя. Он похож на вулкан и это самое страшное: кажется, стоит Гарри разозлиться, — вулкану начать извергаться, — так ничто не остановит смертоносную лаву.
Сажусь на скамейку, почти на самый край, когда теплая, сильная рука одним резким движением притягивает меня к горячему, в прямом смысле этого слова, телу. Буквально врезаюсь в Стайлса, утыкаясь носом в его шею, и от неожиданности хватаюсь за его черный свитер. Впервые замечаю во что он одет и то, что серая шапочка все еще на кудрявой голове.
Глубоко вдыхаю его тяжелый, сладковатый парфюм.
— Не раздави ее, Стайлс, — смеется Луи, глядя на нас, но Гарри, тут же пальцами сжав мне талию, прижимает еще ближе. Я натыкаюсь на голубые глаза, следящие за нами из другого конца столовой, и ощущаю от груди Стайлса странные… Похоже на невидимые, но ощутимые волны, словно он волнуется. Чувствую, что… Не знаю. Мы не говорим, но прикосновения и ощущения говорят больше, чем слова.
Я должна быть с ним. Должна быть рядом. Так ему будет спокойнее.
Сама опираюсь на его плечо, буквально оказываясь под его рукой, настолько близко, что слышу краем уха тяжелое, медленное дыхание, и замечаю, что голова Гарри повернута в сторону Уилсона. Он весь напряжен, прямо-таки каждая мышца железно твердая. Боже… Поджимаю губы, глядя на внимательно следящую за мной Клэр, и хватаю парня за запястье той руки, что не касается меня. Аккуратно переплетаю наши пальцы, продолжая смотреть на розоволосую, и тут же ощущаю, как два зеленых фонарика опускаются к нашим рукам. Лунная связь мягкими вибрациями пульсирует в ладонях, рука почти немеет от приятного ощущения, а Гарри… Расслабляется.
— Филис, — перевожу взгляд к Эшли, — не хочешь поесть?
Чувствую, как сразу же сжимается пустой желудок. Киваю, пытаясь скрыть то, как мне неудобно, и осматриваю стол: у Эшли в тарелке салат, Луи уплетает какую-то мясную выпечку, а передо мной, ранее перед Стайлсом, стоит тарелка горячего супа. Кормят тут прекрасно, ничего не скажешь.
Волнение, вызванное близостью Гарри, поселяло в сердце одновременно и чувство защиты, и стучало в нем глухими, тяжелыми ударами, а чувства и эмоции переполняли меня, как какой-нибудь чай плескался бы у краев кружки, грозясь перевалить через них. Кстати, о чае.
— Я привезла чай с бергамотом и бабушка запихала мне кучу пирожных. Заходите к нам, если что, — вдруг торопливо говорю, придвигаясь ближе к столу, и чувствую, как Стайлс двигается со мной, ни на секунду не отпуская.
— Ты не против? — спрашиваю, слегка поворачивая к нему голову, но и не собираюсь ждать ответа: беру в руки ложку и начинаю уплетать суп, одновременно чувствуя, как пальцы Гарри неосознанно играют с резинкой на кофте, иногда касаясь кожи, чем обжигают. Пытаюсь отвлечься:
— Так вы придете? — Эшли, забавно причмокивая, когда жует, кивает, и я указываю ложкой на Луи:
— Следи за тем, чтобы она не ела много, — усмехаюсь на его смеющийся взгляд и непонимающие глаза Смит, — а то она не влезет в свое платье.
— Ты то в свое влезешь? — подает голос Клэр, не отрываясь от книги, и я замечаю на ее губах маленькую улыбку. Весь стол тут же взрывается от смеха, а я фыркаю, махнув на них ладонью.
— Ты будешь? А то я съем все и мне все равно на то, что я не влезу в свое платье, — произношу, оборачиваясь к Стайлсу, и посмеиваюсь над собой, но он продолжает упорно пытаться просверлить пол столовой взглядом, лишь отрицательно качает головой. Пожимаю плечами и вновь возвращаюсь к своему супу.
Мы обсуждаем завтрашний конкурс, пытаемся угадать темы вопросов по разным предметам и смеемся над историей Томлинсона о том, как он устроил погром на ледовом катке в прошлом году, сбив не менее пяти человек. Я заинтересовываюсь, расспрашивая про этот каток, и узнаю, что ближе к рождеству он откроется прямо в центре Эддингтона. На этой ноте всей компанией мы и поднимаемся из-за стола, сдаем грязную посуду и выходим из столовой. Гарри не отходит ни на секунду: следует позади, но настолько близко, что я почти чувствую спиной его грудь. Руку держит на моей пояснице. Тяжело дышит, исподлобья глядя на столик Уилсона. А они вот пялятся в открытую: посмеиваются, указывая на нас, что-то бурно обсуждают, явно нас, но стоит нам пройти мимо, как все они замолкают.
Точнее, стоит Стайлсу пройти мимо них.
Специально ускоряюсь в коридоре, из-за чего мы вместе с Гарри опережаем остальных, и тихо шепчу:
— С чего такая ненависть?
Стайлс молчит. Я закатываю глаза, складываю руки на груди.
— Почему так тяжело со мной поделиться тем, что знают все?
— Они возомнили слишком много о себе, Лагард, решив, что могут просто так нарушать законы, — хмурые глаза заглядывают в мои, — и, поверь, не один из них, а, тем более, семья Этвилов точно тебе не приятели.
Он вдруг на секунду замирает, вдруг что-то вспомнив, и в следующее мгновение взгляд его темнеет.
— Не смей подходить к нему, слышишь? Ты и представить не можешь, что скрывается за этой оболочкой, — Стайлс почти рычит, крепко сжимая кулаки, когда мы почти достигаем нашей комнаты.
— Он такого же мнения о тебе. Собственно, как и я.
Тут же захлопываюсь.
О черт…
Слова вырываются сами собой, но Гарри, кажется, это не задевает. Он лишь подходит к двери и открывает ее, с усмешкой шепча:
— Каким бы я не был, — и он внимательно на меня смотрит, — тебе придется остаться рядом.
— Если бы не лунные узы, — шепчу сквозь зубы, ведь остальные ребята стремительно приближаются, — я бы сделала так, что твое имя не появилось бы в моей жизни больше одного раза.
— Да ты что? — Стайлс удивленно приподнимает брови, а меня все больше раздражают его спокойствие и холодная надменность, — не забывай, что этого «если» нет и не будет.
Гарри входит в наш номер и я иду за ним. Эшли и Луи заходят следующими, а Клэр закрывает за собой дверь. Стайлс уже включил мягкий свет бра, отчего атмосфера стала уютной и теплой. Тут же направляюсь к своей сумке, пока кудрявый плюхается на кровать, как и наша сладкая парочка, а Адамсон вдруг подходит ко мне:
— Не груби, — тут же шепчет она, помогая доставать теплый термос и контейнер с пирожными. Я хмурюсь, сначала не уловив смысл ее слов, а потом удивленно открываю рот, но она не дает мне вымолвить и слова:
— Попытайся, ну же.
Мы устраиваемся на кровати, на телефоне Клэр включаем какой-то сериал. Выглядит все, как из сцены какого-нибудь подросткового фильма: Луи и Гарри сидят на одном краю, а женская половина, еле поместившись, заняла другую сторону постели. Нашей стенкой является Эшли, еле сдерживающаяся от того, чтобы съесть парочку пирожных, зато Томлинсон и его кудрявый дружок уплетают бабушкину выпечку за обе щеки. Пьем мой чай мы прямо из термоса, не удосужившись даже достать пластиковые стаканчики.
Тепло и спокойно на душе. Негромкие разговоры, тусклый, уютный желтый свет ламп, вкусный чай и пустые разговоры из сериала, включенного прямо на телефоне. Прекрасно.
Я все посматриваю на Клэр, раздумывая над ее словами. Меня интересует то, откуда она все знает. Чаще задаюсь вопросами о том, почему же она так скрывает свою семью, а еще никто так и не обмолвился и словом о той ссоре. При этом, и не забыл о вражде: Томлинсон все с таким же презрением и злостью следит за розоволосой, а она не упускает возможности его уколоть. С каждым днем все больше и больше вопросов, но ответов, как не было, так и нет. А еще… Меня никак не отпустит одна мысль.
«У тебя есть Предназначенный?»
Холодные, острые, как у сокола, глаза тут же обращаются ко мне. Замечаю, как она сглатывает, смотря на меня в упор, но я не отступлю сегодня. Не моргая, всматриваюсь в ее лицо и ни одна мускула на нем не дрогнет.
«Зачем ты спрашиваешь, Лагард?»
Поджимаю губы.
«Кто он?»
Кларисса замечает, как зевает Эшли, и резко произносит:
— Пора ложиться спать. Завтра тяжелый день.
Смит, сонно хлопая ресницами, бормочет под нос:
— Нет! Давайте еще посмотрим! Сейчас самый интересный момент!
— О нет, милая, — тут же отвечает ей Луи, передавая термос Гарри, и тот оставляет его на прикроватной тумбочке, — нам пора.
Эшли продолжает что-то бубнить, пока ведьма убирает телефон в карман, и Томлинсон подхватывает свою девушку на руки. Улыбается мне у выхода и произносит мягким тоном:
— Спокойной ночи, сладкие щечки.
Я киваю, улыбаясь, но как только он уходит и перед моими глазами появляется Клэр, то тут же останавливаю ее, схватив за локоть. Молчу. Внимательно смотрю в ее твердые, ничем непоколебимые глаза, но она так же безмолвна. Хмурится, шепча одними губами: «Потом». Только тогда я ее отпускаю и она уходит. Со Стайлсом мы остаемся одни. Я закрываю дверь, проходя вглубь комнаты, и сажусь за рабочий стол. Не хочу заводить диалоги с кудрявым, поэтому постараюсь сделать вид, что не вижу его. Гарри вновь утыкается в свой фотоаппарат, а я достаю учебники и тетрадки, принимаясь повторять весь материал.
Думаю о Клэр. Постоянно сбиваюсь, сжимая в руке ручку, и замираю на пару секунд. Я все равно узнаю все, что мне требуется. Меня только обижает ее молчание. Она мне не доверяет?
Гарри — отличный сосед. Ему потребовалась ручка, но он даже голоса не подал. Сам встал, взял ее из моего пенала, не тревожа просьбами, сохранял идеальную тишину, пока я бормотала себе под нос даты по истории и авторов классических произведений. В какой-то момент, я поняла, что не смогу повторить и выучить все за один вечер, поэтому бросила это дело, надеясь на то, что в экстренной ситуации мой мозг начнет работать лучше обычного.
Стрелка на часах уже показывает десять. Я встаю, краем глаза наблюдая за Стайлсом, и, сев на корточки, собираю небольшой комплект из своей сумки в душ: полотенце, шампунь и гель для душа с ароматом лаванды, пижаму и белье. Больше ничего не забуду.
Поднимаюсь в полный рост, глядя на Гарри, и вздыхаю.
— Почему фотография?
Голос Клэр раскатом грома стучит в голове: «Попытайся, ну же» Ну, хорошо, попробуем.
— С каких это пор тебе это интересно? — Стайлс насмешливо усмехается, поднимая на меня блестящие в свете бра глаза. Я опираюсь на край стола и, медленно моргая, смотрю на него, чувствуя, как усталость сковывает тело.
— Почему? — тихо повторяю вопрос. Гарри вздыхает, откладывая фотоаппарат в сторону, и, прикрыв глаза, запускает руку в кудрявые волосы, медленно расчесывая их пальцами.
— Детали, Лагард… Они очень важны, — его хриплое, бархатное почти мурлыканье слов заполняет тишину, и я, почему-то, вспоминаю тревожащий все нутро голос дедушки, — порой, именно в мелочах и кроется истина. В движениях ресниц, во взглядах, во вздохах. В дуновении ветра, в колыхании веток, в шелесте листьев. Я хочу их запечатлеть. Я хочу остановить в этом кадре их прелесть.
С замиранием сердца его слушаю, слегка наклонив голову в сторону, и чувствую себя маленьким ребенком рядом с Гарри.
— И воспоминания, — Стайлс умиротворенно улыбается самому себе, — воспоминания быстро стираются из памяти, остаются лишь ощущения. А мне хочется помнить и картину происходящего, — он открывает глаза, с неожиданной издевкой на меня глядя, — улавливаешь, или это слишком сложно для тебя?
Я делаю шаг вперед.
— Тогда ты невероятно богат, Стайлс, — тихо произношу под внимательным взором, — раз все воспоминания с каждой их деталью остаются у тебя. И одновременно обременен ими, ведь детали и есть истина. А истина… Не всегда приятная.
Разворачиваюсь, уходя из комнаты в душевую. Странно, что Гарри не пускает очередной обидной шутки. Делаю вывод: кажется, копаться в Гарри Стайлсе глубже — очень увлекательно, главное, не угодить на самое дно.
****
Пар поднимается к потолку, покрывает зеркала и мелкими каплями облепляет кафель. Шум воды приглушает мысли, кажется, она их и смывает: тяжелая голова пустеет. Становится легче. Теплая струя душа успокаивает, лечит. Филис расслабляется настолько, что даже не может заставить себя начать, наконец, намыливать оголенное тело. Она стоит, подставив голову под поток воды, и, слегка покачиваясь, прислушивается к ощущениям.
Вода — однозначно не ее стихия. Помнится, в Шарлотте подростки обожали местное озеро — неглубокое, с теплой, кристальной водой, спокойное, умиротворяющее. Там устраивали шалаши, оставались компаниями на ночевки, взявшись за руки, прыгали в воду, смеялись, признавались в любви и проводили тихие одинокие вечера. Филис никогда не посещала это озеро. Каждый, кто был там — был туда приглашен. Другом, родственником, девушкой. Кем угодно. А Лагард… А кто бы ее позвал?.. Кто бы ее туда позвал?
В Эддингтоне вода ее невзлюбила. Она встретила ее темным, непроглядным диском озера, куда ее столкнул волк. Она тащила ее на дно, лезла в уши и нос, заполняла легкие и не отпускала.
Сквозь шум воды, Филис различает шорох. Незаметный, и, каким-то образом, одновременно бросающийся во внимание. Вздрагивает, ощутив рой мурашек по позвоночнику.
Лагард, прикрыв глаза ладонью от воды, медленно опускает голову и выглядывает из-за шторки, непонимающе произнося:
— Какого черта?
Перед зеркалом над раковиной крутится какая-то девушка, старательно пытающаяся четко обвести контур губ помадой. Филис вздрагивает, когда незнакомка поворачивает к ней голову и довольно-таки приветливо улыбается:
— Привет, — она машет рукой, вновь оборачиваясь к зеркалу, а Лагард замирает.
— Как ты… — вспоминает, что закрывала дверь. Блондинка хихикает, перебивая ее своим звонким голосом:
— Ты не закрыла дверь, — она заканчивает с губами, когда на ее телефон приходит какое-то сообщение, — а стоило бы. Мало ли, кто мог зайти к тебе, если не я. Будь осторожна.
Девушка улыбается, доставая телефон, и выходит из ванной так же тихо и незаметно, как и появилась тут. Филис чувствует, как бешено стучит сердце: испугалась до чертиков. Тут же выбегает из душа и подходит к двери, закрывая ее на щеколду. Хочется передернуть плечами из-за легкого холодка, прошедшего по коже, но она стоит ровно, вглядываясь в замочную скважину двери. С волос капает вода, стекая по телу на пол, и громким звоном отдается в ушах Лагард.
Она закрывала дверь. Она помнит.
Филис разворачивается, медленно шагая обратно, и делает температуру воды ниже. Вода — точно не ее стихия.
Гарри роется в своем рюкзаке, когда Филис заходит в комнату. Находится рядом с ним никак не становится привычным: все так же волнуется, все так засматривается, как будто видит парня впервые, и не понимает, почему так играют чувства в груди.
Она поправляет на голове полотенце и непонимающе хмурится:
— Ты куда?
— Я тоже хожу в душ, Лагард, представляешь? — Стайлс бросает, не оборачиваясь. Филис закатывает глаза, проходя к кровати, и плюхается на нее, наблюдая за парнем. Ее завораживают его четкие, уверенные движения, когда он берет в руки, как сама девушка раннее, весь душевой набор и, коротко взглянув на нее, уходит, бросив напоследок:
— Милая пижамка.
Лагард опускает голову, рассматривая мишек, изображенных на кофте и широких штанах, а потом фыркает. Прекрасная пижама, что ему не нравится? Она что, должна была перед ним тут в одном нижнем белье выйти?
— Идиот, — шепчет под нос и поднимается с места. Снимает полотенце, слегка потрусив волосы, и вешает его на спинку стула. Фотоаппарат Гарри лежит на прикроватной тумбочке и Филис неожиданно засматривается на него.
Стайлс — странный парень. И отчего-то эта его странность, мрачность и суждения удивительно глубоки и… Красивы.
Вздыхает. Эти мысли вновь тяжелят голову, а Филис хочет спать. Страшно хочет спать. Но чувствует, как невыносимо сильно хочется… Поднять взгляд к ночному небу. К луне. Стекла облепил мороз своими снежными рисунками: умелый художник нарисовал замысловатые узоры, пытаясь закрыть луну моего взору, но Лагард все же видит ее. Как и она свое дите.
Полумесяц смотрит на нее внимательно, с любопытством и интересом, как смотрит на свое недавно родившееся дитя мать. Филис чувствует ее защиту, любовь. Луна лишь делает вид, что рождается вновь, сама играя роль новорожденной, но, на самом деле, скрывает в тени всю свою мощь.
Сердце тянется ввысь. Это странное, ни на что не похожее чувство — словно Лагард парит в воздухе и тонкие наэлектризованные волны проходятся по каждой мышце. Это преданность. Это удовольствие. Это будоражащее волнение. Это громкий стук сердца. Это — Луна и ее воздействие на девушку.
Филис — Ребенок Луны.
Эта мысль не укладывается в голове. Ее мать — Ребекка Лагард, а одновременно — это ночная королева, Луна.
Голова тяжелеет опять. Лагард резко отходит от окна, поджимая губы. Она просто хочет спать. Ложится под одеяло со стороны окна, переворачиваясь набок спиной ко входу. Свет не выключает, решив дождаться Гарри. Глаза слипаются, а Филис и не пытается стойко держаться: прикрывает тяжелые веки, но заставляет себя не засыпать. Стайлс приходит лишь минут через двадцать, тяжело дышащий, и Лагард слегка приоткрывает глаза: он с растрепанными волосами и горящими каким-то особым блеском глазами тоже вешает свое полотенце на спинку стула, вещи бросает прямо на пол и она…
Закрывает глаза.
Он же в одних штанах. Без футболки. Татуировок на его теле не так уж и много, все они странные и не связанные между собой, но корабль на его бицепсе все еще привлекает Филис больше всего. Непонятно, отчего он так громко дышит и почему такой потрепанный.
Она жмурится.
Гарри выключает свет, вероятно, приняв девушку за спящую, и кровать рядом прогибается, а ей хочется уменьшится до размера атома рядом с ним, смущение щипает за щеки.
— Когда у тебя день рождения?
«Вау, Гарри, » — почти вслух говорит Филис, но сдерживается. Открывает глаза, вглядываясь в звездное небо за окном, и тихо шепчет:
— Весной. В мае. А у тебя?
— В январе. Двадцать пятого.
У нее сердце рвется на части от желания припасть к его груди, да так, что кричать хочется, поэтому Лагард заговаривает сама, только бы не совершить то, что желает:
— Почему стаи ненавидят друг друга?
Именно в это мгновение Филис глубоко все равно на это, но она должна себя отвлечь. Стайлс резко переводит тему, не удостоив ее ответом:
— Ты умеешь прощать, Филис?
— Я ненавижу, когда у меня просят прощение, потому что тогда чувствую виноватой себя, — бормочет в подушку, — и сама прошу его слишком часто. Не могу приносить другим неудобства.
— А я не умею. И моя сестра не может. И твоя ведьма тоже не может.
Филис не понимает, к чему он говорит это.
****
— Мы проспали, Лагард!
Филис резко открывает глаза, тут же задержав дыхание: прямо на ее животе лежит что-то тяжелое и теплое. Кто-то. Гарри Стайлс. Неожиданный подъем сказывается тем, что мысли мутнеют, неразборчивой кашей плывут в голове, тело как будто бы все еще спит, отчего управлять конечностями так тяжело, и Лагард сонно моргает, абсолютно не понимая, что происходит.
Повсюду непроглядная темнота. Жарко из-за тела, лежащего на ней, и особенно тяжело, когда парень перегибается через нее, наклоняясь к полу, где, почему-то, лежит его телефон. Свет экрана резко ударяет по глазам, привыкшим к ночной тьме, отчего Филис жмурится, пытаясь перевернуться, но Гарри, лежащей на ней, не дает этого сделать.
— Вставай, Лагард, — резко произносит он, а голос у парня такой хриплый, сонный и тихий, что Лагард чувствует, как его низкий, мягкий бас ее убаюкивает. Вновь начинает проваливаться в мир грез, как твердая рука грубо дергает ее за плечо.
— Давай-давай, — хрипит он, сам поднимается с кровати, вставая с девушки, и она неожиданно чувствует, как холодно становится. Сжимается в позе эмбриона, слыша какие-то шорохи, но они не мешают ей начать вновь засыпать. Щелчок. Свет включается. Филис жалобно мычит и с головой забирается под одеяло, но с ее ног его тут же срывают. Тогда тело, действительно, окутывает неприятный холодок, и ей приходится нехотя сесть.
Трет глаза руками, пытаясь начать соображать, но это никак не удается. Сонно моргая, Филис следит за тем, как носится по комнате Стайлс, в одних лишь штанах, но он быстро находит себе футболку. Как-то неряшливо надев ее, он хмуро смотрит ей в глаза:
— Ну же, вставай, Лагард. Конкурс у тебя, а не у меня, дубина.
Филис приходится медленно сползти с кровати и пройти к своей сумке. Медленно, но верно шестеренки в голове начинают работать, и она заостряет внимание на Гарри: тот копошится в своем рюкзаке, опухший после сна, с буквально торчащими во все стороны кудряшками, сонный и такой…
— Ты напоминаешь мне медведя, — хихикает Лагард, указывая зубной щеткой в его сторону, на что парень реагирует вопросительно поднятой бровью и серьезным взглядом. Она замолкает, поняв, что шутка не удалась, и потягивается, вставая на цыпочки.
— Который, вообще, час? — блаженно улыбаясь от хруста в костях, спрашивает девушка. Голос Гарри отрезвляет лучше ведра холодной воды:
— 7:20.
— Но конкурс начинается в 8:20!
Филис тут же открывает глаза и начинает носиться по комнате, как угорелая: хватает зубную щетку и полотенце, одновременно умудряясь собирать портфель, а, выбегая из комнаты, спотыкается о край кровати, из-за чего шипит себе под нос проклятия и, хватаясь за мизинец, вприпрыжку бежит в ванную. Но возле заветной комнаты уже стоит несколько сонных девушек, подпирающих стены плечом, и ждут своей очереди. Лагард громко скулит, разворачиваясь обратно:
— О нет! О нет!
Стоит ей возвратиться в комнату, как Гарри, надевающий носки, непонимающе хмурится, поднимаясь с кровати:
— Ты почему тут?
— Там все занято, Гарри! — она бросает на постель свои принадлежности, накрывая руками лицо, — Я никуда не успею, Стайлс!
Кудрявый тяжело вздыхает, хватает то, что она бросила, и берет ее за руку, крепко сцепляя пальцы на локте. Филис тут же вздрагивает и, хмурясь, бормочет:
— Ты что творишь?
Но Гарри молчит. Он лишь тащит ее по коридору, а, когда они приближаются к женской душевой, то Лагард шлепает его по плечу:
— Ты с ума сошел? Отпусти меня, идиот! Гарри! Гарри, стой!
Но Стайлс ее не слушает: он обходит девушек, резко взбодрившихся при его появлении, и останавливается прямо перед дверью в ванную. Как будто бы замирает, но Филис слышит, как медленно и глубоко он дышит. Принюхивается? Легкая улыбка неожиданно ползет по розовым губам, словно он что-то вспоминает, или понимает, и вдруг стучит по двери, но так, будто этот стук — лишь формальность, никому не нужная, потому что буквально через мгновение из душевой показывается чья-то рыжая шевелюра.
— Стайлс?
Гарри улыбается шире девушке, выглянувшей из-за двери, а Филис непонимающе следит за их действиями. Особенно шокирует ее Стайлс: он всовывает ей в руки все, что было у него в руках, и одним резким движением вытаскивает из душевой рыжеволосую. Она вскрикивает, пытаясь поймать кудрявого, но тот в одно мгновение забегает в комнату, одновременно затягивая туда и Филис. Дверь захлопывается прямо перед ее лицом, и голос девушки, преисполненный гневом, раздается совсем рядом:
— Стайлс, придурок! Открой дверь, паршивец! Я сейчас позову Клэр и она точно мне откроет!
Лагард непонимающе хмурится, оборачиваясь к Гарри, что спокойненько подходит к крану.
Да ладно тебе, Мия! «Возлюби врага своего как самого себя»! Не слышала, нет? — с насмешкой кричит парень некой Мие, но видя, что девушка так и продолжает стоять на месте, раздраженно закатывает глаза:
— Тебе особое приглашение нужно? — и взглянув на дверь, из-за которой продолжают раздаваться крики, громко отвечает рыжей:
— Ты стала очень нервной! Неужели Этвил не так уж хорош в кровати?
Филис чувствует себя очень странно: она словно стала зрителем какого-то спектакля с актерами, уж очень талантливыми. Догадывается, что эта рыжая Мия, сейчас стучащаяся в дверь… Девушка Уилсона?
— Лагард, мы все еще опаздываем, — Гарри недовольно цокает языком, и Филис, придя в себя, проходит к раковине, раскладывает все принадлежности: и свои, и Стайлса. Смотрит в зеркало и ей хочется охнуть: растрепанный пучок, помятое, почти буквально, лицо рядом с ангельским, сонным лицом Стайлса выглядит неуместно.
Время — весьма драгоценная вещь. Лагард не собирается его тратить, поэтому начинает умываться, украдкой глядя на Гарри, и не может никак свыкнуться даже с мыслью о том, что Стайлс сейчас чистит зубы рядом. Это так странно: видеть кудрявого в обычных, бытовых делах, сонного и помятого недавним сном.
В полной тишине они проводят около десяти минут, после чего Гарри, подождав Филис, выходит из ванной, не обращая внимания на обрушившиеся на него возмущенные крики девушек, а Лагард чувствует себя отвратительно: ей так стыдно, что она прикрывает лицо своим полотенцем, и не может нормально дышать. Оказавшись в комнате и увидев стрелку на часах, они начинают буквально бегать по комнате, но наступает время переодеваться и Филис замирает на месте с формой в руках. Тогда Стайлс недовольно закатывает глаза, натягивая на себя футболку. Кажется, он даже не замечает, как внимательно она рассматривает его тело, пытаясь не краснеть, но это никак не удается.
— Господи, Лагард, сейчас не время стесняться меня.
Лагард выдыхает: а, пошло все в черту. И начинает одеваться, но все же разворачивается к Гарри спиной, одевая рубашку, а юбку надевает только прикрывшись одеялом. Но, как было замечено вчера, юбка не застегивается и Стайлсу вновь приходится помочь ей, при этом, засранец, делает все намеренно так, чтобы коснуться пальцами ее кожи. В итоге, он вздыхает, отходя от нее, и неожиданно дает легкий шлепок прямо по ее ягодицам.
Филис шокировано открывает рот, разворачивается к нему и начинает грубо хлопать ладошками по его плечам и голове, на что Гарри отмахивается и отходит, бормоча под нос:
— Сумасшедшая.
На завтрак они никак не успевают. Клэр странно приподнимает брови, глядя на то, как Филис Лагард и Гарри Стайлс выбегают из гостиницы к автобусу, что ждет только их, успевая при этом одеваться на ходу. Луи и Эшли прыскают от смеха, глядя на эту парочку, но миссис Черч выглядывает из открытых дверей:
— Быстрее, детки, быстрее!
Они забегают в автобус, тяжело дыша, занимают свободные места, и тут же же чувствуют, как начинают ехать. У Филис трясутся руки и зашкаливает внутри волнение, отчего она опускает голову и не может ее поднять до тех пор, пока они, наконец, не приезжают в школу Спота. Там все выходят и проходят в новенькое здание, но она все так же плохо понимает, что происходит. Лишь чувствует, как обдувает голову, не защищенную шапкой, ледяной снежный ветер, и какой холод сковывает тело. В школе намного теплее, чем на улице, но мороз ползет по позвоночнику, стоит только им оставить куртки в гардеробной, лишь Стайлс остается в своей коричневой парке, и под сопровождением нескольких местных учителей пройти в актовый зал, где уже стоят два стола со стульями, один из которых уже заполнен учениками города Спота.
Уилсон тоже там.
Гарри резко останавливает Филис и внимательно вглядывается в карие глаза, полные паники.
— Мне нужно уйти, — хрипло шепчет он, отходя вместе с ней в сторону, — я вернусь, когда конкурс закончится.
Лагард может только судорожно кивнуть и развернуться, чтобы уйти, как неожиданно мягкий голос вдруг произносит:
— Представь, что я на месте твоего соперника. Попытайся меня выиграть, дорогуша.
Она оборачивается, но видит лишь то, как Стайлс быстрым шагом выходит из зала. С ним уходят последние капли уверенности Филис. Рядом тут же появляется Клэр: хмурая, серьезная и, кажется, злая. Карие глаза, горящие недосыпом, смотрят на каждого с какой-то враждой, а Лагард, почему-то, избегают.
— Пошли, — розоволосая кивает на их стол, а Филис внимательно разглядывает Адамсон: непривычно видеть ее в официальной форме, особенно с этими розовыми волосами. На худых бедрах прямая юбка, по сути, висит, а пиджак только подчеркивает костлявые плечи.
Они садятся на свои места, и Лагард впервые замечает, что жюри уже сидит за своим столом: человек десять в солидном возрасте что-то обсуждают, перебирая бумаги с вопросами, а ведущий уже раздает каждой команде по звоночку, нажав на который ученики объявят о том, что знают ответ на вопрос.
— Первая рубрика — биология! — объявляет высокий мужчина, отходя, а у Филис сжимает все нутро в ужасном волнении. Еще и Уилсон, чьи хитрые глаза все смотрят на нее, сбивает с толка.
— Самая длинная мышца человека, — произносит тут же женщина, одна из жюри, и Лагарддумается, что время вдруг начинает течь быстрее. Или ей так кажется? Она пытается вспомнить ответ на вопрос, но в голове полная каша: мысли вертятся со скоростью света, но, кажется, ни одна из них не относится к вопросу. Звук звоночка звучит сразу же, а Филис не может понять, кто его нажал: ее команда, или ребята со Спота.
— Портняжная, — раздается голос Клэр. Лагард смотрит на сидящую рядом ведьму и глубоко вдыхает странный запах трав и мандаринов, ощущая, что присутствие Адамсон ее успокаивает. Вопросы звучат один за одним, но Филис молчит, чувствуя, как слегка трясутся коленки. Практически все вопросы биологии и анатомии Клариссащелкает, как семечки: буквально через секунду после того, как та самая женщина задает очередной.
— Далее последуют вопросы по литературе, — высокий мужчина-ведущий улыбается, а Лагард вдруг обращает внимание на его странную манеру говорить: после каждого слова он поджимает губы, как будто постоянно хочет пить. Неожиданно звучит звон, оповещающий о том, что какая-то из команд готова ответить на вопрос, который Филис благополучно прослушала, и вдруг грубый толчок выводит ее из омута мыслей. Голубые глаза Луи смотрят прямо на нее с непониманием и надеждой. Филис оглядывается: все смотрят на нее.
«Отвечай на вопрос, Лагард.»
Лагард чувствует, как замирает каждой клеткой тела. Кто-то из ее команды позвонил в звоночек, видимо, с надеждой, что именно она ответит. Но Филис, пытаясь справиться с волнением, прослушала его, из-за чего ей не остается ничего, кроме как глупо хлопать ресницами и с непониманием смотреть на ведущего. Тот неодобрительно хмурится:
— Тема «Борьба в романе У. Теккерея «Ярмарка тщеславия».
Филис выпускает тихий, протяжный вздох. Новенькая книжка, подаренная отцом перед отъездом, всплывает в памяти, и девушка облизывает сухие губы, сжимая дрожащие колени вместе.
— Итак, команда Эдингтона, — мужчина указывает прямо на нее, из-за чего Лагард хочется превратиться в невидимку: она совсем не привыкла быть в центре внимания. Но Филис чувствует, что не имеет права подвести свою команду, поэтому прочищает горло и тихо, неуверенно начинает:
— Я считаю, что борьбу с жизненными трудностями в этом романе вела Эмилия Седли. Она пережила крах отца, не оставила его, справилась с потерей мужа. Не сломилась под натиском судьбы, смогла вырастить сына и найти свою любовь вновь.
Женщина, сидящая в жюри, кивает головой в такт каждому слову Филис, отчего она начинает чувствовать себя увереннее и под конец даже улыбается. Никто из команды Спота не сможет ей возразить, ведь ее точка зрения — верная.
Но звоночек со стороны соперников заставляет ее резко повернуть голову в ту сторону.
— Я считаю, что Эмилия была мягкотельная и ей просто повезло. Не будь около нее капитана Доббина, она ничего не смогла бы сделать. Также лила бы слезы по мужу, которому она не представляла никакой ценности, кроме приданого, — Уилсон смотрит прямо в глаза Лагард, как-то приторно улыбаясь, а она растерянно открывает рот, не ожидая ответного удара.
— И кого же вы считаете борцом за свое счастье? — та самая женщина с вопросом поднимает брови, одновременно записывая что-то в своем блокноте. Этвил пожимает плечами, откидываясь на спинку стула:
— Ребекка Шарп. Она никогда не останавливалась и искала новые способы, чтобы справиться со своими проблемами.
Филис не понимает, каким образом возмущение вдруг вытолкнуло из нее неуверенность. Ей просто захотелось дать этой самой книгой по голове парня и образумить его. Что за чушь он, вообще, несет?
— Ей нужны были одни лишь деньги, она сына своего была готова бросить на произвол судьбы, а муж был временной игрушкой, — Лагард хмурится, глядя на Уилсона, но тот самоуверенно улыбается, сверкая хитрым взглядом:
— Но ведь счастье у всех свое, не так ли? Ее счастье заключалось в деньгах и материальном
благополучии, и она это находила, может быть не совсем правильно, но это уже другой вопрос.
— Она играла нечестно, подставляя всех под удар, никогда не думая о том, что вредит другим, — Филис даже приподнимается на стуле, упираясь руками в стол, — она обманывала Эмилию, выкачивая из нее деньги, изображая обиженную судьбой девушку! — под конец голос сам по себе повышается. Этвил фыркает, наклоняясь в сторону команды Эддингтона, и с искренним убеждением в своей правоте произносит:
— А кто сказал, что борьба должна быть честной? По законам кармы ей все вернулось, но даже на
дне она продолжала вертеться, чтобы выжить, — он указывает пальцем на Лагард, — пока Эмилия сидела и рыдала над портретом мужа, бездействуя, Ребекка пыталась устроить свою жизнь.
Филис, кажется, никогда не была так возмущена «осквернением» прекрасного литературного героя. Она самоуверенно хмыкает, складывая руки на груди.
— Она изображала любовь, используя своего мужа, ее сын был лишь ненужным последствием. Она была готова на все ради жалких денег, полностью опустив мораль и честь.
Уилсон замирает на секунду, опуская взгляд, и задумчиво улыбается.
— Да, Эмилии нужно отдать должное, сына своего она любила, — и лукавые, голубые глаза заглядывают прямо в душу Филис, — но и то, быть может, что он был похож на отца, — Этвил победно улыбается, а Лагард подпрыгивает на месте и голосом, полным чувств, почти кричит:
— Не правда! Она его любила самой чистой любовью, старалась дать ему все, что ему было нужно.
— Быть может, — Уилсон согласно кивает и тут же твердо произносит:
— Но своего мужа она боготворила, это больше смахивало на зависимость. Вот у капитана Доббина была настоящая любовь к Эмилии, раз он терпел ее столько лет и он же ее спас, — он с неким отвращением передергивает плечами, на что Филис удивленно приподнимает брови:
-Да, Доббин определенно ее любил, но также видел опасность в Ребекке, если бы не он, Ребекка бы ее погубила.
— Вспомним, что именно Ребекка показала ей записку ее мужа, где тот прямо говорил, что без ума от Реббеки. Если бы мисс Шарп этого не сделала, Эмилия так бы там и сидела. Реббека также участвовала в ее спасении. Эмилия не любила Доббина, а просто ухватилась за него, как за спасательный круг, лишь бы не оставаться с Реббекой. И мы не знаем было ли что-то между
Реббекой и мужом Эмилии, хотя мне кажется, что Реббека его отвергла.
— Она была с ним в связи, ей это…
— Время! — мужчина-ведущий улыбается, видимо, обрадованный таким оживлением учеников. Он говорит что-то еще, но Филис смотрит на Уилсона, глубоко вдыхая, и чувствует, как пылким комочком внутри пульсирует злость.
Глупец.
Филис выходит из актового зала почти последней. Невольно следит за Уилсоном: странный парень со странными взглядами на жизнь… Настораживает. Он ей не нравится: слишком слащавый, слишком хитрый, слишком подозрительный.
Гордость за саму себя переполняет. Она рада, что смогла ответить, что смогла защитить свою точку зрения и показать себя такой, какой она есть. Наверное, впервые ей удалось отвергнуть то, что не подходит под ее стандарты, а не молча принять. Это словно всю жизнь бояться попробовать какое-то блюдо, боясь, что оно тебе не понравится, а, вкусив его впервые, влюбиться в новый вкус.
Клэр вдруг оказывается рядом. Кажется, настроение у нее заметно поднялось: может и насмешливая, но все же улыбка украшает бледное лицо, а холодные глаза удивительно веселы сейчас. Она заправляет прядь розовых волос за ухо и слегка толкает Лагард бедром.
— Не думала, что ты можешь стоять на своем, — хрипло произносит она, на что Филис хмурится:
— Значит, ты считаешь, что я совсем бесхарактерная, или что?
— Сама знаешь, что ты слишком мягкая, — на эти слова Лагард закатывает глаза, оглядываясь: Гарри нигде нет. Клэр тоже, почему-то, пытается найти кого-то в гуще людей, только делает это не так открыто, как подруга: лишь внимательно рассматривает лицо каждого встречного, выискивая в них кого-то.
— Да брось, — Филис чувствует легкость, отчего смеется, вглядываясь в карие глаза Адамсон: очень нежные, не такие, как обычно. Эти глаза вдруг резко перемещаются куда-то в сторону и насмешливый голос произносит с привычный издевкой:
— Он там.
Лагард тут же оглядывается и натыкается на хмурые зеленые глаза. Было бы странно увидеть их радостными, но ей хватает и этого: Филис чувствует, как волк Гарри зовет ее. Он стоит, подпирая стенку плечом, и медленно потягивает из бумажного стаканчика какой-то горячий напиток, издающий пар. Девушка уже дергается в его сторону, как Клэр останавливает ее легким прикосновением к плечу.
— Сходи со мной, — произносит она совсем неслышно. Филис глазами спрашивает: «Куда?», и Клариссатак же безмолвно отвечает: «В дамскую комнату, Лагард.» Девушка согласно мычит, оборачиваясь к кудрявому, с вопросом на нее глядящему, и показывает указательный палец, тем самым пытаясь сказать, что придет через минуту. Стайлс кивает в ответ, разглядывая ее сквозь толпу, что стеной встала между ними, и тогда Клэр и Филис уходят, протискиваясь меж людей.
Гарри вздыхает.
Внутри — тяжело. Это тяжесть появляется каждый раз, когда Филис нет рядом, когда она находится на расстоянии вытянутой руки. Всегда. Эта тяжесть в груди следует за ним, как тень, и давит на сердце. Он не знает, сложно ли Лагард так же сдерживать себя, но ему… Непросто.
Это похоже на простой закон физики: противоположенные знаки притягиваются друг к другу. Гарри не понимает, какого черта Луна вдруг решила свести его с этой девчонкой, но сопротивляться ей — невозможно. Наоборот, чем сильнее будешь противостоять тому, что было тебе предназначено еще до рождения, тем больнее будет.
Смириться — сложно. Особенно с тем, чего ты ожидал меньше всего.
В Споте тяжесть на уровне сердца стала еще хуже. Он кусает нижнюю губу, нервно стучит ногой по полу и чувствует, как разрываются внутри все струны души, но признаться, честно сказать себе, что он волнуется — не может. Гарри, действительно, боится за Филис. Луна заставляет.
Он смотрит в сторону, куда Лагард ушла каждую секунду, постоянно оглядывается и молится всем богам, чтобы эта «дубина» не напоролась, как обычно, на неприятности. Например, на такие, как Уилсон Этвил.
Сдерживать себя рядом с этим уродом — просто невыносимо. Гнев — он не управляем. Похоже на то, когда Стайлс пытался сдержать волка в десятилетнем возрасте: он появлялся резко и неожиданно, был похож на наручники, что сковывали не только руки, но еще сердце и мысли.
Уилсон — прекрасный актер: шикарно играет роль правильного парня, может легко справиться с тем, чтобы изобразить бедняжку, вызывающую жалость, но он никогда не проведет Гарри. И сейчас, когда этот Этвил приближается к нему, Стайлс думает только о том, что руки буквально сводит от желания врезать по этому хитрому лицу, и это, кажется, обернется большой проблемой, но Гарри Стайлс никогда не был тем, кто бежит от проблем.
— Как дела, Стайлс? — улыбка у этого Уилсона так и пестрит фальшью, а глаза — задорно горящие и лукавые, как у самого дьявола. Гарри с железным выражением лица следит за парнем, чувствуя, как вспыхивает внутри гнев, но он молчит. Он держится. Он сможет контролировать себя.
— Как там Джемма? Готовится? — Этвил улыбается еще шире, доставая из кармана брюк телефон, а Стайлсу кажется, что скоро он начнет трястись от бешеного огня, что начинает закипать в крови и сжигать остатки здравого разума. Все еще молчит, ведь знает: стоит открыть рот и тогда все вырвется наружу. Но Уилсон вдруг замолкает сам, все так же улыбаясь, и утыкается в телефон.
Гарри делает первый глоток горячего чая, в принципе, и последний. Ненавидит его, уж лучше обойтись водой, но… Кажется, Филис без ума от него. Еще и сладкий — сущая гадость.
Зелеными глазами исследует большой холл, буквально переполненный людьми, и ищет знакомую макушку, но даже запаха ее не ощущает. Лишь этот отвратительный, вызывающий рвотный рефлекс аромат парфюма Этвила. Гарри опускает голову, вглядываясь в экран телефона и…
Чай падает из рук.
— Что за…
Слова застревают в горле. Громкий, оглушающий стук сердце одним ударом отдает по всему телу: каждая мышца вдруг напрягается до такой степени, что звездочки пляшут в глазах, а сердце замирает резко, да так, что на секунду Стайлсу из-за темноты в глазах кажется, что он умер.
На экране телефона этого ублюдка…
Гарри просто не может собой управлять.
Резко.
Он хватает Уилсона, продолжающего усмехаться, за шкирку и буквально швыряет в первые попавшиеся двери. Это оказывается запасной выход на заднюю парковку. Снежный ветер тут же ударяет по горячему лицу, но ничто не остудит гнев и злость, пульсирующую в висках.
Он просто… Не может поверить, что…
Этвил отлетает на пару метров, успев лишь сделать рваный вздох, но Гарри тут же его настигает вновь: выхватывает у него телефон, одной рукой делая резкий, преисполненный злобой удар прямо в нос. Стайлс поднимается с колен, крепко сжимая в руке мобильник Уилсона, и наливающимися кровью глазами смотрит на изображение.
Филис Лагард. Его Предназначенная. Его. Стоит в душе, абсолютно нагая, боком к тому, кто сделал фотографию, с закрытыми глазами. Голая грудь видна во всей красе, ягодицы также открыты взору смотрящего. Она была обнаженной. В душевой. Вчера. А рядом был…
— С виду такая невинная, — вдруг раздается позади голос Этвила, поднимающегося с земли и утирающего рукой кровь у носа, — а целуется отменно. Чувак, да тебе повезло.
Гарри начинает дико трястись и сжимать телефон все сильнее и сильнее, по мере того, как позади звучат один за другим слова:
— Подожди, — Уилсон выдавливает из себя смешок, глотая кровь.
Сильнее.
— Ты что, не целовался с ней? До сих пор?
Сильнее.
— Оу, тогда я сделал для тебя одолжение: теперь не будешь мучиться с девствен…
Сильнее.
Телефон с треском разламывается. Гарри чувствует, как осколки стекла экрана впиваются в ладонь, но он просто…
Кипит. Горит. Взрывается.
Глаза вспыхивают ярким зеленым огнем. Обжигающим, опасным, убийственным. Низкое рычание вибрацией вырывает из груди, а дыхание сбивается. Гнев, он… Сводит с ума. Он переполняет. Он рвется наружу.
Стайлс разворачивается, с размахом ударяя Уилсона. Тот успевает сделать шаг назад, затем гадостно улыбается окровавленными губами и голубые глаза загораются таким же огнем.
— Она так сладко стонала… — шепчет Этвил, начиная имитировать женские стоны, и…
Гарри теряет себя. Он просто забывает, кто он такой, кто такой Уилсон, где он находится и что делает. Он видит перед глазами лицо Филис: полненькие румяные щечки, карие наивные глаза, как у ребенка любопытные, растянутые в искреннюю, широкую улыбку губы, коих он никогда не касался. Она не позволяла. Она не была готова для него.
А для чертового Уилсона она была готова?
Удар. Вздох. Удар. Вздох.
В следующую секунду перед глазами всплывает та же Филис: ее карие глаза закатываются от удовольствия, изо рта вырываются стоны, один за другим, а розовые, мягкие губы касаются чужих. Гарри представляет, как двигается она в такт толчкам, как хватает Уилсона за шею, прижимая ближе, и…
Удар. Еще. Сильнее. Больнее. Грубее.
Он разорвет его. Он убьет этого ублюдка. Он просто сожжет каждую его косточку.
Не слышит харканье: Уилсон захлебывается в собственной крови. Не чувствует холода — лишь жгучую злость и… Обиду. Мерзкую, глубокую, острую, как стекло. Даже не думает о том, чтобы выпустить волка наружу. Нет, о нет. Он же трахал ее в обличье человека, да? Так пусть и сдохнет таким же слабым, гнилым человеком.
— Гарри! Стайлс! Остановись! Ты же убьешь его, Стайлс!
Чье-то голос. Точно не Филис. Похож на Луи, но гул в ушах не дает разобрать точно. В глазах красные пятна: то ли кровь, то ли из-за переизбытка эмоций все так пылает. Продолжает бить, вдалбливать в землю, пока чья-то рука не касается его плеча. Тут же оборачивается, ударяя еще и по тому, кто к нему прикоснулся, и снова падает на колени, нанося один за другим ударом. По почкам, по ребрам, по животу.
К нему прикасаются вновь, только это не руки Томлинсона: тоненькие, холодные, твердые. Но Гарри не различает ничего, вновь пытаясь махать руками, однако тело вдруг парализуется: немеют руки, ноги, отчего он рычит громче, жмурится, пытаясь вернуть контроль над собой, но хриплый голос произносит почти над самым ухом:
— Какого черта ты творишь, Стайлс?
Клэр не убирает рук с плеч Гарри. Он продолжает дрыгаться, а она оглядывается назад: Филис, трясущаяся от мороза и шока, огромными глазами смотрит на своего Предназначенного. Молчит. Страх плещется в ее взгляде, она замерла, как статуя, и, кажется, не хочет помочь Адамсон успокоить своего волка.
Тяжело сдерживать такую силу. Клэр, поджимая губы, чтобы не заскулить, вновь смотрит на Гарри, и замирает сама. Он открыл глаза. Самые страшные и кровожадные убийцы, отдающие светом двух зеленых фонариков.
— Что с ним такое?! — Эшли, придерживающая Луи, еле стоящего на ногах, почти кричит от ужаса. Томлинсон руками держится за живот, крепко жмурясь от боли, а Кларисса пытается достучаться до разума Гарри. Это похоже на то, если бы она шла по лаве, пыталась ее обходить, но она затопила все.
— Руки убрала, — розоволосая еле различает сквозь волчье рычание слова. Сжимает плечи парня сильнее, вздрагивая от снежного ветра, одним порывом покрывшего его кудряшки снегом, и, продолжая одной рукой стискивать его, второй достает из кармана нечто похожее на монету. Подносит ее к губам, шепчет на непонятном языке вместе с воем ветра и прикладывает ее к горячей шее Стайлса. Тот рычит громче, яростнее, но Клэр знает, что делает: встает, убирая монетку, и внимательно разглядывает небольшой ожог на его коже.
Стайлс поднимается медленно, опираясь изодранными в кровь руками на землю, и оборачивается: Уилсон, скрючившись, лежит лицом в снегу, и вокруг него большими красными пятнами распласталась кровь. Он не подает никаких признаков жизни, но Гарри чувствует медленный стук его сердца, отчего неимоверно хочет вернуться к его уничтожению, но сейчас его больше интересует другая.
Два зеленых фонарика обращаются к Филис.
Она вздрагивает, отступая на шаг назад, когда Стайлс резко дергается вперед. Гнев его глаз, злость его дыхания и страх, что ползет по позвоночнику от одного лишь его вида — вот, что чувствует Филис. Он подходит ближе к ней и замирает, повернув к Клэр голову. Она молчит пару секунд, после чего кивает, словно поняв что-то, и быстрым шагом удаляется с задней парковки, а Луи с Эшли не остается ничего, как пойти за ней вслед.
Лагард следит испуганным взглядом за ведьмой и судорожно кричит ее имя в голове. Клэр отвечает строго и холодно: «Он не тронет тебя. Я наложила на него печать.»
— Что с тобой такое? — шепчет Филис, опуская голову, чтобы не видеть гневные глаза, заползающие прямо в душу, и обнимает себя руками. Гарри усмехается, с самой грязной издевкой, и шепчет почти неслышно:
— Как он тебе? Неплох?
Лагард резко вскидывает голову.
— Ты о чем?
— Не прикидывайся дурой, Лагард. Терять уже нечего, — отвечает сразу же парень, отходя на шаг, и начинает поправлять рукава куртки, как не в чем ни бывало, но она видит, как трясутся его пальцы, а злобное, тяжелое дыхание выпускает из ноздрей пар.
— Нет, мне правда интересно, — он наклоняет голову с наигранным любопытством, — как тебе его член? Понравилось?
У Филис в голове такая паника, что она не может словить ни одной четкой мысли.
— О чем ты говоришь, Стайлс? Совсем рехнулся?
— Грязная, облапленная сука, — шепчет он, глядя прямо ей в глаза, — притворяешься невинной овечкой, а трахаешься на каждом углу с какими-то подонками, да, Филис?! Такая ты у нас бедненькая девочка?!
Его крик прорезает холодную, просто ледяную тишину.
Лагард вздрагивает, чувствуя, как сходит с ума сердце, когда Стайлс, тяжело дыша, громко кричит, отчего связки в горле набухают, а лицо краснеет от злости.
— О чем ты говоришь?! Я не понимаю! Я ни с кем не спала, Стайлс! — кричит она в ответ, не контролируя, когда болезненные, неприятные слезы выступают на глазах. Он громко, истерично смеется, закидывая голову, а в следующее мгновение с замолкает, с ненавистью глядя ей в глаза:
— Я ненавижу тебя, Лагард, — шипит сквозь зубы, приближаясь к ней в плотную, но стоит ему подойти так, чтобы касаться своей грудью ее, как от отскакивает, хватаясь за живот из-за боли, поразившей его. Клэр не даст ему приблизиться, когда он в таком состоянии.
— Я презираю тебя, Лунные узы и нашу связь, слышишь? Я презираю тебя, Лунные узы и нашу связь, слышишь?! — Гарри кричит так, что голос срывается под конец, а Филис зажимает руками уши, не желая слышать слова, что ранят хуже самого острого ножа.
Она срывается с места. Он продолжает кричать что-то вслед, но она бежит. Бежит, не разбирая дороги перед глазами, застеленными слезами, и протискивается сквозь толпу, дрожащими руками прикрывая рот, чтобы не закричать.
На улице все так же бушует и природа: метель захватила каждый угол этого треклятого Спота. Ветер резкими порывами проходится по крышам и затем кружит со снегом, что так бестактно столкнул, в каком-то бесконечно сложном танце. Ветер сегодня полон гнева: он рвет и мечет, он грубо пинает снежные сугробы и как будто бы борется со спокойно падающими снежинками, создавая настоящую бойню, отчего дальше, чем на двадцать метров увидеть что-то невозможно — белая пелена застелила горизонт. Ветер сегодня шумный: он кричит о чем-то, разрывая горло, отчего громкий вой эхом проносится по улицам. Мороз такой, что дрожь пробирает до костей, а оголенные ноги больно немеют. Вокруг пустота: только сумасшедшие выходят из домов в такую бурю.
Филис — сумасшедшая.
Истерика душит: только удары сердца и бьют в уши, дышать очень сложно из-за не останавливающихся рыданий. Мокрые щеки болезненно немеют, оголенные руки и ноги страшно мерзнут, плечи дрожат, но не от холода.
Нет. Не Филис сумасшедшая.
Слезы, застелившие глаза, не дают нормально видеть, отчего весь мир в ее карем взоре мутен. Но она все-таки оборачивается, пытаясь рассмотреть здание гостиницы. Нервно жует губы. Прикрывает веки.
Гарри — сумасшедший.
Он не пойдет за ней: кроме своей обиды и бесконечно глубокой черной дыры в груди она еще чувствует… Гнев. Бешеный, дикий, необузданный гнев. Он смертельно горяч и ничем не остановим, как лава, и он обязательно убьет этим огнем все на своем пути. Но Лагард знает: Стайлс не пустится за ней вслед. Ему все равно. Он сказал сам.
Филис думала, что Гарри Стайлс — очень умный человек, а, оказалось, что он лишь делает вид зрячего, когда, на самом деле, так просто дает лжи застелить свои глаза. И обижают ее не эти крики, гневные глаза, хлесткие и колючие слова, нет. Ее просто до опустошения обижает тот факт, что Гарри Стайлс, чертов Ребенок Луны, этот гребанный кудрявый парень с хмурыми глазами, залезшими так глубоко в нее, верит не своей Предназначенной, а парню, которого ненавидит. Значит, он ненавидит и ее тоже?
Душевная боль похожа на какую-то инфекцию: затронет одну клетку — под ее влияние попадут и остальные. Стоит ей уколоть какой-нибудь уголок сердца, так оно все утонет в ней.
Филис никогда не чувствовала себя настолько втоптанной в землю, униженной, обиженной. Ей хочется плакать, биться в истерике и кричать о такой ужасной несправедливости, но… Она не может. Лагард понимает, что стоять на одном месте нельзя, ибо так она окончательно окоченеет. В карманах пиджака ничего нет, кроме пары монеток, поэтому она медленно, покачиваясь, идет в ближайшее кафе с телефонной трубкой. Удивляется, как еще может соображать, а еще собственному состоянию: голос пропал, она не может даже сказать о том, что вокруг ложь. Слезы тихо стекают по щекам, царапая кожу, боль и обида безмолвно разрывает всю грудь, но все происходит так неслышно. Даже лицо и глаза пусты. Слишком тихо.
В небольшое кафе она приходит настоящим снеговиком: волосы и одежду, даже ресницы, облепил снег. Парочка посетителей странно на нее пялятся, а тепло помещения приятно обволакивает кожу. Но Филис настолько все равно, что она и не смотрит в их сторону. Монеты падают из рук, когда девушка пытается засунуть их в щель телефонной трубки. Какая-то девушка подходит, вроде бы, предлагая помощь, но Лагард ее не слышит. Просто отрицательно качает головой, присаживаясь на колени, собирает деньги и вновь пытается вставить их дрожащими пальцами. Получается. Морщится от головной боли, когда старается вспомнить хоть чей-нибудь номер, но в голове лишь одна пустота.
Хватается за лоб, жмурясь, и вздрагивает, когда плеча касается удивительно горячая рука. Гарри? Нет. Внешность этого парня рассмотреть Филис не может, лишь хмурится, напрягая глаза, но все безуспешно. Различает только чужой карий взгляд, мягкий и теплый, а одновременно серьезный, внимательно на нее смотрящий.
— Кому ты хочешь позвонить? — голос приятный, аккуратный, слегка хрипловатый. Лагард не понимает, зачем он к ней пристает, но может лишь выговорить парочку слов:
— Дедушка… Мама… Даниэлла…
Она бормочет первое, что приходит на ум, но парень, на удивление, кивает. Забирает трубку из обледеневших пальцев, мертвой хваткой вцепившихся в нее, и быстро набирает какие-то цифры. От него пахнет хвоей и исходит твердая, уверенная энергия. Незнакомец подносит к ее уху телефон, когда раздается резкий голос:
— Да?
Филис молчит. Хрипло, медленно вдыхает, шепча совсем неслышно:
— Дэн… Дэн, забери меня.
— Лагард? — Хилори удивленно восклицает. — Какого черта происходит?
Но она не может ответить. Убирает голову, прислонившись к стенке, и прикрывает глаза.
Больно, Господи, как же больно… Разве так больно бывает?
Тогда кареглазый сам подносит трубку к уху и… Замирает. Всего лишь на пару секунд, как-то нервно кусает губу, и, Филис кажется, даже вздрагивает, слыша голос Даниэллы, но потом все же начинает говорить. Что именно он так быстро произносит, почему резко отключает вызов — загадка для Лагард. После этого звонка он вновь каменеет, глядя в одну точку, а затем как будто отходит от какого-то шока.
— Пойдем-ка, — он аккуратно берет ее за локоть, морщась, и ведет к диванчикам. Стоит ей сесть, как незнакомец одергивает руку, и смотрит на пустое, ничего не выражающее лицо Филис. Смотрит долго.
— Слишком мягкая, — шепчет хрипло, вздыхая, и вдруг отходит, возвращаясь через минуту с каким-то пледом. Укрывает ее, заботливо поправляя каждый уголок, и поджимает губы. Вновь вглядывается в безжизненные глаза Лагард и вдруг… Уходит. Совсем. Громко хлопая входной дверью.
Филис не думает о нем. Ни о чем она не думает. Ей просто больно и обидно.
Официант подходит к ней, что-то спрашивает, но Лагард вновь отрицательно машет головой. Он уходит, постояв еще пару секунд, как уходит и счет времени. Сколько она сидит вот так, пялясь в одну точку? Филис не знает. Но в один момент ей вдруг дергает твердая рука.
— Лагард! Где он?! — голос Даниэллы режет слух. Она стоит над ней, еле переводящая дыхание, в одной лишь кожаной куртке и с вопросом смотрит в глаза. Лагард не понимает, о чем ее спрашивают, лишь глупо хлопает ресницами. Блондинка замирает.
— Что случилось?
Филис молчит. Хилори поджимает губы, оглядывая ее, и аккуратно, не свойственно ей, подхватывает девушку подмышки. Лагард не может сопротивляться, еле передвигает ногами, а Даниэлла тихо шепчет:
— Думаю, одним пледом для нас они пожертвуют.
Стоит им выйти на улицу, как ветер ударяет по лицу вместе с колючими снежинками. Все еще метель. Блондинка ведет Филис к своей машине, а позади из кафе выбегает тот самый официант:
— Но плед, мисс!
— Ой, отвали, а? — Даниэлла даже не смотрит на него, усаживая девушку на пассажирское сидение, и сама, обходя старенький пикап, садится за руль. Медленно выезжает, оставляя обескураженного официанта, и пытается разговорить Лагард:
— Кто-то из их стаи сделал тебе что-то? Где остальные? Ты видела, кто позвонил мне? Что вообще происходит, Лагард?
Но Филис молчит и Даниэлла сдается. Даже не смотрит на девушку, лишь изредка краем глаза вглядывается в ее лицо.
— Я знаю, что это такое, Лагард, — голос у Хилори удивительно серьезный как будто бы к самой себе, — разочаровываться в тех, кому ты доверял.
Филис не знает, почему Даниэлла вдруг говорит эти слова, попадая в самую больную точку, но все также не отвечает. Следит за вьюгой, снежным лесом и не понимает, в какой момент в глазах становится темно. Свет появляется только когда громкий стук молниями бьет по ушам. Она хватается за разрывающуюся от боли голову и открывает глаза.
Гостиная маленького домика Лагардов пустует.
В дверь кто-то бешено стучится. Филис резко поднимается с дивана, отчего в глазах темнеет, скидывает с себя плед, и плетется к входу. В доме никого нет: видимо, сейчас обед и старики в пекарне. Медленно открывает засов, даже не спрашивая, кто за дверью.
Два зеленых фонарика хуже самого страшного мороза.
В руках у него — ее сумка и рюкзак, оставленные в гостинице. В глазах — самая лютая ненависть и гнев. В сердце — неверие.
Кудрявый буквально швыряет на порог вещи Лагард. Она даже не вздрагивает. Сердце ноет, нет, сердце кричит.
— Я-я-я… — хрипло шепчет, чувствуя, как больно говорить, как больно в груди, как больно стягивает глаза, наполняющиеся слезами.
— Шлюха, — тихо произносит Стайлс. Без ненависти, злости. Не кричит. Просто шепчет. И разворачивается, уходя. Снежинки мягко падают с небес, без шума опускаясь на землю. Его высокая фигура пропадает из поля зрения почти сразу же. Гарри ушел.
Она всхлипывает. Также тихо, каким был голос Гарри, какой снег за окном и какая боль у нее в груди. Ноги не держат: она валится на колени у открытой двери и вглядывается в медленный танец снежинок. Слезы текут сами по себе, не останавливаются, словно их там бесконечное количество. Холод сковывает тело.
И тихо. До ужаса тихо.
****
Ветер кричит: громко завывая, эхом проходясь по вершинам снежных гор, по отяжеленным снегом ветвям елей. Мороз стоит такой, что снег в лесной тишине хрустит, как будто лед надламывается под ногами. Медленно и мягко снежинки опускаются на землю с застеленного белой пеленой неба. Стоит величественный покой здешних лесов и высоких гор, хранящих в себе старые, забытые всеми события, войны, кровь, слова, изредка нарушающийся грозным воем ветра.
Джемма хмурится, твердо и уверенно шагая вперед. Медленно, тяжело дышит через рот, выпуская густой пар. Руки сжимает в кулаки, сдерживая в себе желание оглянуться: лишь напрягает слух до такой степени, что может уловить звон зимней тишины, да ее легкие шаги, все равно отдающие громким хрустом. Ноги тонут почти по колено в снегу, замедляя шаг, но Стайлс идет уверенно, не тормозит ни на секунду, чувствуя, как невидимые глаза леса за ней следят и безмолвно, а одновременно оглушающе осуждают.
Деревья уплотняются, что говорит об одном: она почти на месте. Тишина здесь особая, не такая, как у дома Адамсонов, не такая, что царит на Лунной поляне. Мертвенная, вязкая и до оцепенения пугающая. Она давит со всех сторон, но Джемма продолжает идти. Останавливается. Замирает на месте, никак не реагируя на ледяной колючий ветер, царапающий кожу. Молчит. Чувствует, как останавливается дыхание, вместе с ним и сердце.
Горы Эддингтона скрывают в себе историю. Вершина одной из них прячет за долгой, заснеженной тропой, неведомой для людей, тайну волков, тайну Луны и ее детей. Темнота пещеры резким пятном выделяется на белом фоне заснеженных деревьев, тонким, особо ощутимым холодком веет из самой ее глубины. Она тысячью невидимых замков запирает в глубокой пещере то, о чем никто не говорит вслух, то, чем пугают детей за плохое поведение, а видевшие те времена вздрагивают от одних лишь воспоминаний.
То, что стараются забыть, то, что держат под замком древней магии и глубоким молчанием — оно там, в недрах горы, куда ведет пещера. Оно крепко спит вечным сном, оно покрыто титановым слоем льда и заговорено никогда не появляться на свет земной. И Джемма Стайлс хочет это пробудить.
Руки начинают бешено трястись. Ноги слегка подкашиваются, но она все же делает шаг навстречу тому, что неизбежно для нее, тому, что будет решающим ходом в игре, что затеял Уилсон Этвил и Луна. Медленно засовывает руку в карман, резко онемевшими пальцами сжимает небольшой сосуд и вытаскивает его, пряча в ладони.
«Успокоиться, — мысленно шепчет она себе, — нужно успокоиться. Помни свою цель, помни то, ради чего ты это делаешь.»
Голубые глаза резко всплывают в памяти.
Нет, она не позволит этому случиться.
Джемма чувствует, как прибавляется уверенность, как тонет в гуще мыслей сомнения и страх. Хотя, нет: страх все же стоит за ее спиной и тихо дышит в затылок, отчего волосы по всему телу встают дыбом. Но она подходит почти к самому входу в пещеру, решительно садится на колени и раскрывает ладонь: темная кровь размазывается по стеклянным стенкам сосуда.
Поднимает голову. Стайлс кажется, что темнота той пещеры — живая, что их души, неживые и в то же время рвущиеся выйти на свободу из заточения шепота ведьм, теперь бурлят в этой тьме и злобно на нее смотрят, готовые в каждую секунду броситься и, не приложив и капли усилий, ее разорвать в клочья. И все же, она решительно улыбается этим душам, этой злобе, и хрипло произносит, выбрасывая с каждым словом все свои чувства наружу:
— Луна ошиблась. Но я не буду принимать ее оплошность.
Хмыкает, чувствуя, как слезы поднимаются к глазам. Тут же смахивает их одной рукой, шмыгает носом, и медленно открывает сосуд. Опускает взгляд к цветку, что застыл вместе с ними. Зима настигла каждый уголок леса, но ни одной снежинки нет на его каменных листьях, зато мороз и холод заполз меж бутонов, в каждую складку лепестков. Застывшая лава. Каменная роза. Вот, что является одной последней преградой.
И Джемма ее преодолеет. С высоко поднятой головой, довольной ухмылкой и горящими коричневым огнем глазами.
Она наклоняет сосуд, наблюдая за тем, как капля крови Филис медленно подползает к краю. И падает. С громким стуком ударяется о каменный лепесток, заползает внутрь бутона, а за ней следует следующая. Кровь окрашивает почти черный цветок в свой бурый цвет. Остатки не капают на девственно чистый снег — камень ее впитывает, впитывает ее проклятая земля. И, наполнившись, жилки на цветке и трещины вокруг него вспыхивают ярким оранжевым. Огнем зажигаются лепестки, лавой заполняются листья и корни.
Дороги назад нет.
Джемма поднимается с колен, внимательно вглядываясь в темноту пещеры перед собой. Мертвенная тишина резко прорезает громким, разгневанным воем ветер. Здешнее молчание не нарушалось уже очень много лет. Ветер этот идет из глубин горы, из их озлобленных душ, неся с собой запах чего-то очень старого, всеми забытого, прогнившего временем.
Стайлс задерживает дыхание, не давая и капли сомнениям забраться в сердце. Кивает самой себе: все правильно. И, сжав стеклянный сосуд в ладони так, что он трескается на мелкие кусочки, разворачивается. Резко. Ухмыляется. Быстрым шагом удаляется вниз, по склону горы, обходя деревья, и в следующую секунду, грациозно передвигая лапами, бежит платиновая волчица, горящими глазами глядящая вперед. Уверенно и решительно двигается Дитя Луны, выпуская из ноздрей пар, и оборачивается лишь на мгновение.
Хриплый, протяжный вдох эхом расходится по лесу Эддингтона. Он исходит из пещеры, из глубины ее тьмы. Из укрытых плотной магией, утоптанных слоем льда сердец, что вновь начинают биться с этой секундой.
Джемма чувствует, как замирает ее собственное дыхание.
Кажется, с их сердцами начинает пульсировать земля Эддингтона, впитавшая в себя несчитанное количество крови Детей Луны, стекающей по их рукам. Тех, кого никто не должен был вспоминать. Тех, кого все давно забыли, запечатав ведьминой силой и сотнями жертв. Охотников.
****
«Ненавидит оправдываться. »
Пальцы замирают над клавиатурой.
«Но постоянно…»
Нет. Писать сегодня определенно не получится.
Обида очередной стрелой впивается в сердце и как будто бы нарочно проворачивается там множество раз, разрывая его сильнее. Хотя, куда хуже?
До поры до времени натура Филис Лагард даже не знала, что такое «обида.» Обида… Слово, неведомое мне, лишь порой проскальзывающее в разговорах и книгах, но точно не то, что меня касалось. Но оно коснулось: больно укололо, вдруг увлекшись, и насквозь пронзило грудь.
Ненавижу его. Ненавижу его мысли обо мне. Ненавижу грязь, облепившую меня. Ненавижу гнусного лжеца Уилсона. Ненавижу Спот. Ненавижу себя за то, что хочу сейчас же побежать и привести тысячу оправданий в свою защиту, да только знаю, что они никак не подействуют на упертого и глупого барана — Гарри Стайлса.
Бадди, кажется, чувствует мой упадок, отчего, положив мордочку на колени, тихо помахивает хвостом, но не гавкает, не прыгает вокруг меня. Я благодарна этому псу за понимание, даже если лишь мое воображение создает иллюзию того, что эта собака меня поддерживает. Ну и пусть. Я просто чувствую, что Бадди, по совместительству Коротконожка, и самое преданное мне существо, которое, не смотря ни на чьи слова, будет рядом, — мой главный друг, что никогда не отвернется и не предаст.
Улыбаюсь. Этот пес всегда вызывает улыбку, что бы не происходило. Заметив некое оживление хозяйки, Бадди приподнимает голову, начиная активнее махать хвостом, а потом и вовсе вскакивает с кровати, заливаясь громким лаем. Я смеюсь, захлопывая крышку ноутбука, и откладываю его в сторону. Наблюдаю за ним, краем глаза разглядывая рассвет за окном.
Снег на верхушках деревьев красиво переливается в розовом свете, а расцветающее, как бутон розы, небо все никак не отпустит мой взгляд. Вставать еще до того, как встает солнце — обычное дело для меня уже несколько дней. Шесть. Ровно столько, сколько прошло с того страшного дня. Никакая болезнь, не смотря на то, что мне казалось, что руки и ноги придется ампутировать из-за обморожения, меня не настигла. Настигла глубокая грусть и обида, но я пытаюсь не думать об этом. Сложно, конечно, учитывая то, что кудрявый придурок живет в этом городе, а я являюсь его Предназначенной, однако, ничего невозможного не существует, верно? Кроме самого Гарри Стайлса.
Я не могу спать. Просто не могу: вроде бы, чувствую усталость и желание поспать, да только стоит голове коснуться подушки, как тишина мыслей в голове… Она оглушает. Я жмурюсь, пью успокоительные и снотворные, а уснуть не могу. Решила сегодня попросить Клэр о помощи. Она — моя последняя надежда.
В школу хожу пешком. Это странно, принимая во внимание то, что этот путь занимает около двадцати минут по пустующей дороге среди заснеженного леса при страшном утреннем морозе, но я заметила в себе изменения. Холод… Он как будто бы притупляется. Да, я чувствую его, но словно на мне есть еще и одеяло. Вырос иммунитет: никакой мороз не вызывает болезни, и мне даже кажется, что если я окунусь в застывшее озеро Эддингтона и пробуду там несколько часов — все равно останусь здоровой. Но на этом «изменения» заканчиваются, а о их причине я догадываюсь. Не уверена на все сто, но, кажется, тот эмоциональный всплеск на них повлиял. Одно я знаю точно: эти лунные «особенности» мне ни к чему, а, даже если бы я хотела их приобрести, то никогда бы не пошла ни на что, связанное с подобными выбросами адреналина.
Бадди своим лаем все же отрывает меня от лицезрения рассвета. Я прижимаю указательный палец к губам и шепчу:
— Тише, Коротконожка, ты же разбудишь стариков.
Пес тут же замолкает, но машет хвостом так быстро и с такой надеждой на меня смотрит, что я с тяжелым вздохом спускаюсь с кровати на пол к нему и, ворча под нос, начинаю его гладить, зная, что он особенно чувствителен к почесыванию за ухом. Почему-то, вспоминаю о его последнем приступе эпилепсии и внимательно вглядываюсь в карие, радостные глаза. Не хочу, чтобы в ближайшее время он вновь случился, ибо, кажется, для меня это намного сложнее в психологическом плане, чем самому Бадди.
Встать все-таки приходится. Я потягиваюсь на носочках и разглядываю свою комнату: та же высокая кровать, то же кресло-качалка, тот же потрепанный ковер, звездное небо на треугольном потолке и те же пыльные книги на полках. Все на своих местах, но я никогда не любила это место так, как дорожу им сейчас.
Бадди обожает спускаться по лестнице с моего чердака. Он получает особое удовольствие, когда я беру его в руки и он может облизать всю мою шею, подбородок, еще и волосы пожевать. Я лично еле сдерживаюсь, чтобы не засмеяться от щекотки, а потом стираю с себя собачью слюну, но только так мы и можем опуститься в коридор. В доме царит тьма, лишь через окна просачивается розовые лучи восходящего солнца. Я иду на кухню, где насыпаю Бадди корм, недовольно ворча, когда пес, как обезумевший, набрасывается на еду:
— Вообще-то, тебя нормально кормят. Не делай вид, что ты голодал, — засовываю собачью еду обратно на полку, — и, да, джентльмены себя так не ведут, Коротконожка.
Подхожу к газплите, наклоняясь, чтобы достать из нижнего ящика сковороду, как за спиной раздается хриплый, насмешливый голос:
— Какой же из него джентльмен?
Резко оборачиваюсь, поднимая сковородку, как средство защиты, и замираю, наблюдая за тем, как дед, одетый в свой любимый халат, подходит к кухонному островку и садится на высокий стул. Внимательно смотрит на меня из-под стекол очков, пока я хватаюсь за грудь и громко выдыхаю:
— Господи, как ты меня напугал… — шепчу под нос, прикрывая глаза, и стараюсь дышать ровно, чтобы успокоить резко участившееся сердцебиение. Дедушка усмехается, доставая откуда-то из кармана сигару и свою знаменитую зажигалку. Я хмурюсь, указывая на него сковородой:
— Бабушка оторвет тебе голову за курение в доме, ты же знаешь.
Он улыбается мне, а я чувствую, как сжимается сердце. Скучаю по нашей крепкой связи в прошлом. Но все еще боюсь. И схожу с ума от того, как два этих ощущения борются внутри.
— Сопру все на тебя, — он подмигивает мне, зажигая сигару, а я цокаю языком, оборачиваясь к плите, и включаю одну горелку под сковородой.
— Она тебе не поверит, — бормочу под нос, — я же не курю.
— Я курить начал, знаешь, когда мне лет пятнадцать было, — вдруг начинает старик тем самым хриплым, глубоким голосом, что всегда меня гипнотизировал, отчего я на секунду замираю перед холодильником. Хочу, страшно хочу обернуться, сесть перед ним и слушать его рассказ, да только не могу выкинуть из груди этот страх, стоит вспомнить горящие золотом глаза. От этой картинки, появившейся в голове, я резко произношу:
— Будешь яичницу?
— Тогда я обрел свою Предназначенную, — продолжает дед, не слушая меня, а я киваю сама себе, доставая четыре яйца вместо двух.
— Значит, будешь, — шепчу под нос и подхожу обратно к газплите, а дедушка все говорит и говорит, завораживая своим голосом:
— В первый год было просто ужасно сложно, — вздыхает он, выпуская из ноздрей сигаретный дым, — постоянно ругались, избегали друг друга. Я, — дед вдруг усмехается самому себе, — я даже уехать хотел подальше отсюда, выговорил Прим все, что думал о нашей связи. Но твоя бабушка сделала этой первой: в одно прекрасное утро я пришел в школу, а ее не было. И на следующий день она не появилась тоже.
Я почти не дышу, разбивая яйца на раскаленную сковороду, и накрываю ее крышкой, зажимая губу между указательным и средним пальцем. Сглатываю и оборачиваюсь к дедушке. Он внимательно за мной следит, странно улыбаясь, но точно не мне, а воспоминаниям прошлого.
— Примроуз и Фиона уехали в Швейцарию к родственникам. Я был несказанно рад: та, которая была навязана мне Луной, теперь далеко. Я мог быть собой, не ощущая постороннего тепла рядом со своим сердцем и был несказанно рад тому, что не вижу эту девчонку каждый божий день.
Я не сдерживаюсь от легкой улыбки, глядя на веселые глаза деда. Он качает головой и вдруг замирает, отчего застываю и я, а мои приподнятые уголки губ резко опускаются.
— А потом началась ломка.
Чувствую, как рой мурашек ползет по позвоночнику, и слышу, как шипят в сковороде за спиной яйца, отчего поворачиваюсь к ним и выключаю газ. Спешу разложить простенький завтрак по тарелкам, кусая губы от напряженной тишины, повисшей на кухне. Расставляю их на стол, напротив дедушки и своего стула, наливаю сок в стаканы. Звук открывающегося холодильника, стук ящиков и то, как я заполняю стаканы- единственный шум в гробовой тишине.
— Я не слепой, — дедушка вновь начинает говорить, когда я сажусь за стол напротив него, и я замираю с вилкой в руке, невольно подняв на него взгляд. Он все так же пристально на меня смотрит, отчего мне становится не по себе.
— Но его я не вижу уже неделю.
Мне хочется разбить эту тарелку о стену, да так, что руки чешутся, но я выдавливаю из себя ироничную улыбку и с тяжелым вздохом пожимаю плечами. Но молчу. Не скажу же я своему дедушке, что я «шлюха»? Начинаю есть свою яичницу, а дед, все так же к ней не притронувшись, молча курит свою сигару напротив до тех пор, когда я уже доедаю.
— Я не желаю тебе зла, Филис, пойми уже это, — говорит вдруг он, вставая с места, и одновременно выдыхает дым, отчего он тонкой струйкой ползет прямо ко мне. Отмахиваюсь, поднимаясь за ним вслед, и подхожу к крану, решив сразу же помыть за собой тарелку. Кажется, я никогда так быстро не ела и не мыла посуду.
— И тогда… — неуверенно, тягуче произносит дедушка, заставляя меня почти вздрогнуть, — я был слишком резок. Прости.
Мне хочется провалиться сквозь землю, хотя бы упасть лицом в снег, чтобы остудить горячее от смущения лицо, но я могу лишь взять свой стакан, полный сока, и почти парой огромных глотков его выпить, да только бы не смотреть на старика, глядящего через стеклянные двери на рассвет, и извиняющегося передо мной, семнадцатилетней девчонкой.
— Я лишь думал, что так будет проще, чем куча ненужных слов, — слышу его тяжелый вздох, вырвавшийся из самого сердца, — а, оказалось, они были нужны.
Моя душа разрывается на две части: одна, зараженная страхом к волку-дедушке, что одним резким движением перевернул весь склад моего мышления, все еще пульсирует, застревая в горле боязливым писком, а вторая, что предана собственному деду и помнит того Великана, тянется к нему ближе. И я не знаю, что мне делать. Мне просто нужно время. Еще немного.
— Я после школы зайду к Клэр, — резко произношу, ополаскивая стакан, — предупреди бабушку.
— К Клэр? — с удивлением переспрашивает дед, но я уже бегу в коридор. В последнее время взяла за привычку бросать рюкзак прямо тут, что не одобрят бабушка, но я прихожу настолько измотанная, еще и не выспавшаяся, что сил тащить его наверх просто нет. Быстро надеваю куртку, натягиваю на голову шапку с бубенчиком и теплые сапоги. Накидываю на плечи портфель и выхожу из дома на веранду, настолько резко, что мороз кажется мне непробиваемой стеной, в которую я врезаюсь.
Морщусь, чувствуя, как колит щеки.
— Боже, — шепчу под нос, сбегая по ступенькам, но поскальзываюсь на одной из них, из-за чего, как по рельсам, прыгаю по ним, вскрикивая от неожиданности. Перед глазами проносится вся жизнь, честное слово. Оказавшись сидящей в снегу, хватаюсь за поясницу и скулю во весь голос от боли:
— Неудачница! Господи, какая же ты неудачница, Филис!
За спиной звучит тихий, приглушенный смех. Я оборачиваюсь, глядя на деда, стоящего в дверях с сигарой в руках. Он, сложив руки на груди, стоит, выпуская дым из носа, и смеется надо мной, как над маленьким ребенком. Обиженно поджимаю губы, еле как встаю на ноги, одновременно выставив руки перед собой, и громко говорю, пытаясь отдышаться:
— Все нормально. Со мной все нормально.
Немного прихрамывая и морщась от ужасной боли в отбитом копчике и пояснице, я начинаю идти вперед, шагая намного аккуратнее, а за спиной все еще звучит негромкий смех дедушки. Оборачиваюсь, хитро прищуриваясь, и указываю на него пальцем:
— Если бы ты упал так же, старый пень, то точно сломал бы себе что-нибудь, так что не смей смеяться над моей болью!
Помню, всю жизнь так общались с дедом, на что люди странно реагировали: как это внучка обращается к своему дедушке, а он, в свою очередь, спокойно дает ей подзатыльники? Но так было всегда. Ровно до того дня, когда Фред Лагард обнажил правду самым болезненным и резким путем. А теперь… Я вдруг почувствовала привкус привычного ощущения уюта рядом с ним.
Наш дом вскоре скрылся из моего поля зрения. За деревьями пропал и дедушка, провожающий меня смеющимся взглядом. Клэр удивляется тому, что я, как сумасшедшая, хожу в школу по такой пустынной дороге прямо посреди леса одна, почти в темноте, ведь я «самый трусливый человек», которого она только видела, но… Чего мне бояться? Ни один волк из Спота не попадет на нашу территорию, а Детей Луны из нашей стаи опасаться нет смысла. Темнота рассеивается восходящим солнцем. Бояться можно только одного волка — Гарри Стайлса. Но он не появится рядом со мной, уж точно.
Не смотря на боль в копчике, я иду быстрее, чем обычно. Из-за «завтрака» с дедушкой я уже потеряла время, а путь мой не ближний. В городке все еще спит, а мне каждый день кажется, что я попадаю в сказку: заснеженные домики, над крышами которых плывет дым из труб, горящие фонари и зажигающийся кое-где свет в окнах. Разве не волшебно?
В школе уже привычно слышать приветствия от незнакомых людей, а смешки давно прекратились: кажется, всем стало все равно на то, какая там у сына альфы Предназначенная. И слава Богу.
Первый урок сегодня — математика. Отличное начало дня. Шучу, ни капли. Только с этого я и мечтаю его начинать. С такими мыслями я попадаю в кабинет, перед этим оставив верхнюю одежду в гардеробе, и ищу взглядом знакомые лица. Вижу Клэр, почти спящую на последней парте, Миртл, что без умолку трепет что-то Найлу, почти не слушающему ее, но кивающему каждому слову. Странная парочка. Усмехаюсь, проходя мимо, и машу им рукой.
— Доброе утро, — ярко улыбается мне Миртл. Я все задаюсь вопросом: она вообще когда-нибудь бывает расстроенной, или уставшей? Нет, я, конечно, не хочу, чтобы она была в депрессии, но эта вечная улыбочка и блеск в глазах меня, правда, напрягают. Может, она робот? Кажется, мои глаза говорят все сами за себя: Найл, глядя на меня, пожимает плечами, и вновь возвращается к прослушиванию, я уверена, рассказа о больших скидках.
Клэр, действительно, дремлет. Я улыбаюсь, перегибаясь через ее соседа по парте, — парня по имени Эрик, — и резко даю ей легкий подзатыльник. Она тут же поднимает свою розовую голову и ее глаза наполняются раздражением, как только она меня видит. Адамсон недовольно цокает языком, качая головой, и вновь возвращается к парте.
— Ненормальная, — шепчет девушка мне вслед, из-за чего я хихикаю, проходя, наконец, к своему месту. Китти, почему-то, до сих пор нет, что странно, учитывая ее синдром отличницы и то, что она приходит в школу обычно раньше всех. Может, сегодня будет исключение.
Достаю нужные учебники, наблюдая за тем, как наполняется класс сонными подростками. Приходит и учитель, начиная записывать тему на доске. Звонок оповещает о начале уроков.
Зажимаю нижнюю губу между средним и указательным пальцами и смотрю на пустующий стул рядом. Хмурюсь.
Странно это. Китти — точно не та, кто будет прогуливать уроки. А заболеть она никак не могла, ведь иммунитет у волков невероятно сильный. Может, что-то случилось?
Ладно. Сейчас прослушаю всю тему, а потом дома буду ломать голову над каким-нибудь уравнением.
****
— Как дела? — вздыхаю, глядя на то, как пролетают перед глазами ели. Клэр что-то больно быстрая сегодня, но рядом с ней я не боюсь попасть в аварию, или угодить в какой-нибудь сугроб у обочины: с ведьмой такие вещи кажутся мелочами.
— Все хорошо, — чувствую, как мама улыбается на той стороне телефона, — папа передает тебе привет.
Тут же усталая улыбка появляется на моих губах. Скучаю по нему особенно. Вспоминаю его испачканные в мазуте руки, запах бензина, впитавшийся в его рабочую куртку, самую родную улыбку и мягкий взгляд болотных глаз.
— Где он? — спрашиваю тихо, с прищуром разглядывая неизвестную мне дорогу, на которую мы неожиданно свернули. Здесь нет асфальта, лишь вытоптанная временем полоса, заваленная снегом, но с идеально прочерченной колесами колеей. Я, конечно, знала, что семья Клэр живет довольно отстранено, но не до такой же степени.
— В мастерской, ты же знаешь, — вздыхает мать, — где же пропадать твоему отцу, если не в компании машин?
Усмехаюсь, вдруг ощутив, как болезненно сжалось сердце, и прикусываю губу от волнения.
— А Стив? — замираю, произнося имя мальчика, — как он?
Мой братик Стив. Я так давно не видела его и, признаюсь честно, даже не думала о нем, что сейчас чувствую особую тоску и боль внутри. Я, правда, так сильно соскучилась по этому засранцу, что плакать готова от печали, сковавшей сердце.
— О, Стив стал вратарем в своей команде по футболу. Кажется, у него, действительно, есть талант, — довольно отвечает мать. Потупляю взгляд в пустоте на пару мгновений, сидя с маленькой улыбкой, и чувствую переполняющую меня гордость.
Стивен. Хорош, однако, малец.
— Передай ему, что я все равно бегаю быстрее него, — усмехаюсь в трубку. Мама смеется, а я внимательно прислушиваюсь к этому смеху, стараясь запомнить каждую нотку, ведь слышу его настолько редко, что медленно начинаю забывать. А родной, звонкий смех матери забыть — грех.
— Мы почти приехали, — шепчет Клэр, привлекая к себе мое внимание. Я киваю, прочищая горло, и выпрямляю спину, устремив свой взгляд вперед.
— Мне пора, мам, — неохотно произношу я, — у меня все прекрасно, не волнуйтесь. Жду рождества и вашего приезда.
— Оу, — грусть в голосе женщины ощущается сразу, — хорошо, милая. Я позвоню завтра.
Сбрасываю вызов. Еще долго всматриваюсь в потухший экран телефона, нервно жуя губы. Ужасно скучаю по своей семье. Мечтаю вновь оказаться в их кругу, почувствовать присутствие каждого и насладиться столь драгоценными моментами. Не понимаю и корю себя за то, что когда-то считала их чем-то естественным, надлежащим, не осознавая, какое это богатство.
Теперь я знаю истину, а возвратить время вспять и сказать прошлой себе это не могу.
Вдруг особо внимательно смотрю на Клэр. Ее розовые волосы и темные брови на фоне заснеженных деревьев, пролетающий за окном, выглядели невероятно насыщено, а бледная кожа выделялась еще сильнее. Родинки на лице казались еще ярче и заметнее, а я вдруг задумалась о том, что она впервые пригласила меня к себе домой.
— Я все не пойму, что с тобой произошло, Клэр, — говорю, вновь возвращаясь к разглядыванию снежного леса через окна, и где-то вдали замечаю темное пятно — дом Адамсонов, — каким это образом самый скрытный в мире человек позвал меня к себе домой? Стукнулась головой, когда упала со своей метелки?
— Боже, — Клариссатут же недовольно закатывает глаза, — нет у меня никакой метелки, Лагард, прекрати уже.
Я улыбаюсь. С Клэр улыбаюсь всегда широко и искренне.
— Нет, а вот серьезно, — хмурюсь, подпирая подбородок рукой, и ощущаю все неудобство разговаривать в такой позе:
— Ты же никогда даже словом не обмолвилась о своей семье, — неразборчиво бормочу, но Клэр все понимает и насмешливо улыбается.
— Не думай, что я пытаюсь внедрить тебя в нее, Лагард, — она усмехается, — такой чести ты не достойна. Я просто использую тебя, чтобы покрасить волосы. Не забывайся.
Передразниваю каждое слово, наполненное сарказмом, и хочу сказать, что не потерплю к себе такое отношение, как завороженным взглядом впиваюсь в странный, большой дом и замолкаю прямо с открытым ртом. Высокие стены, резные окна с разноцветными окнами, огромная веранда и мрачный темно-синий цвет меня никак не отталкивает. Наоборот, я вдруг вспоминаю ведьмовские пряничные домики, отчего первой выскакиваю из машины, когда мы останавливаемся, и спешу к входной двери. Над ней покачивается пучок каких-то засушенных трав. Дом словно дышит, выдыхая странный, терпкий запах трав, крепкого кофе и чего-то такого… Такого, что не почувствуешь просто на улице, или в любом другом месте на земле. Аромат магии: пряный, глубокий и забирающийся при вздохах прямо в душу.
— Не пугайся моих ненормальных родственников. Они еще хуже, чем кажутся, — произносит Клэр, вставая рядом через минуту, когда оставляет машину прямо перед крыльцом. С любопытством потираю ладони, нетерпеливо топчась на месте. Кларисса заходит первой, открывая скрипучую высокую дверь, и я следую за ней.
Нас встречает вполне обычная гостиная, с миловидными бордовыми диванчиками и большим камином. Лишь висящие в каждом углу комнаты сушенные травы говорят о том, что здесь живет непростая семья, да и сами члены семьи очень… Необычные. Например, этот парень.
— О, сестренка прибыла домой, — высокий парень поднимается с кресла, откладывая в сторону книгу, а я с интересом рассматриваю мужскую версию Клэр: вздернутый нос, карие глаза, тонкие губы, ярко выраженные скулы и усыпанные родинками щеки. А еще… Синие волосы.
— Красивые волосы, — улыбаюсь робко я ему, когда парень к нам подходит. Он внимательно вглядывается в мои глаза, точь в точь как его сестренка, но мягкость, отличающую его от Кларрисы, я ощущаю сразу.
— Спасибо, мадам, — отвечает он мне и наклоняется, взяв в руку мою ладонь. Удивленно приподнимаю брови, наблюдая за тем, как он аккуратно целует мои пальцы, из-за чего они…
— Какого черта? — шепчу ошарашенно, поднимая руку над лицом, и растерянно разглядываю ее. От кончиков пальцев к запястью ползут малюсенькие, синие змейки. Словно живые, они касаются своей холодной чешуей моей кожи, высовывают тоненькие языки и тихо, почти неслышно шипят.
Вскрикиваю. Одергиваю руку, с ужасом встряхивая ее, и пытаюсь остановить этих змей, лезущих на мой локоть. Брат Клэр заливается громогласным смехом, на что она сама недовольно цокает языком и стукает его кулаком в плечо.
— Прекрати, Феликс, — раздраженно произносит она, и змеи моментально пропадают, словно въевшись мне под кожу. Тяжело дыша и чувствуя испарину пота на лбу, я потираю кожу, все еще ощущая холод их тел. Поднимаю непонимающий взгляд на продолжающего хохотать парня.
— Ты, конечно, не обижайся, но шутка просто отвратительная, — неловко хихикаю от растерянности и смотрю прямо ему в лицо, но Клэр уже берет меня за руку и начинает тащить к лестнице на второй этаж. Феликс, как я понимаю, тут же нас достигает и начинает идти следом, весело восклицая:
— Я не хотел тебя задеть, подружка злюки Клэр! — говорит он, размахивая руками, и я оборачиваюсь, с любопытством рассматривая его странную мимику: брови пляшут настоящее танго, когда он разговаривает.
— Все нормально, не волнуйся, — пытаюсь ему улыбнуться, но розоволосая начинает подниматься вверх. Мне приходится отвернуться от Феликса, шагая по скрипучим ступенькам, а он все не прекращает болтать:
— Я, кстати, Феликс, — вдруг представляется он, — старший брат этой зануды. Живу и учусь в Лондоне. Буду рад увидеть тебя в гостях, Предназначенная Стайлса.
То, какие странные фразочки подбирает этот парень, меня напрягает. Клэр тяжело вздыхает, глядя прямо перед собой, а я еле сдерживаю улыбку. Мы останавливаемся перед темной дверью, она открывает ее маленьким ключом, и заходим внутрь. Феликс пытается пройти с нами, но Кларисса резко захлопывает прямо перед его носом дверь.
— Хэй, я хотел познакомиться поближе с Филис! — слышится расстроенный голос, а я хмурюсь, думая о том, что он знает мое имя, хотя никто его не произносил вслух.
— А она не хотела, — тут же рявкает ему Клэр, снимая с себя рюкзак. Я оглядываюсь, рассматривая ее комнату, полностью пропитанную духом розоволосой ведьмы. С потолка свисают травы, на столе валяются в абсолютном беспорядке какие-то колбочки и сосуды, некоторые заполнены цветными жидкостями, а другие пусты. Само помещение довольно-таки большое, но оно настолько захламлено книгами, вещами, ведьмовскими причиндалами и невесть чем, что ходить здесь нужно очень аккуратно, перешагивая все барахло на полу.
— Чем вы, вообще, собираетесь заниматься? — с любопытством спрашивает Феликс. Адамсон, роющаяся в полках рабочего стола, выглядит здесь, как идеальное завершение всеобщей картины. Особая эстетика и атмосфера царила в этих стенах, в запахе старых книг и трав, ну и, естественно, мандаринов.
— Не твоего ума дело, Феликс, — она буквально рыкает в сторону двери, — иди уже отсюда.
Никто ей больше не отвечает. А мой взгляд цепляется за огромную клетку на полу. Тут же плюхаюсь перед ней на колени и горящими глазами наблюдаю за двумя крошечными кроликами: один черный до такой степени, что даже глаза-бусинки различить на нем нельзя, а второй, наоборот, белый с красными, пугающими зрачками.
— Пиппин и Пепси, — усмехаюсь, стукая по решетки пальцами, из-за чего длинные уши животных навостряются и они настороженно принюхиваются, поднимая головы.
— О черт, — слышу недовольный голос Клэр, из-за чего оборачиваюсь, внимательно за ней наблюдая: она явно что-то потеряла, раз выглядит такой злой после упорного поиска чего-то на полках и в ящиках.
— Я забыла краску в машине, Лагард, сейчас вернусь, — и она отходит к двери, из-за чего мне хочется вскочить за ней вслед, чтобы не оставаться здесь одной, но девушка уже выходит, бросив вслед:
— Никому не открывай и не выходи!
Я остаюсь в ведьмовской комнате одна. Медленно оглядываюсь, детальнее рассматривая помещение, и сажусь на высокую кровать. Тишина давит со всех сторон. Возненавидела ее, ведь какой-то странный эффект обрело безмолвие. Оно навевает мне мысли о Гарри, как раз тогда, когда я пытаюсь их выбросить из головы. Но не думать о том, что должно быть рядом, а его рядом нет — невозможно.
Никак не пойму, с чего он взял, что я ему… Даже не знаю, как это назвать. Мы же не муж с женой, не пара, а лишь Предназначенные друг другу. Лишь? Почему он вдруг решил, что я ему изменила? Так это называть? Даже если так, то он просто должен был выслушать сначала меня, а не вестись на бредни Уилсона.
Ненавижу его глаза, голос, волосы, татуировки. Ненавижу его.
Где-то за стенами комнаты слышится какое-то шушуканье. Я напрягаюсь, но через секунду в заходит Клэр. Точнее, она просто открывает дверь и хрипло произносит, злая, как чертик:
— Подъем, Лагард, пошли в ванную, — я тут же вскакиваю с места и быстро подхожу к ней, поправляя на плечах рюкзак. Мы следуем по пустому коридору и останавливаемся перед первой же дверью, ведущей в крайне странную ванную комнату.
— У тебя ужасный вкус, Клэр, — делаю вывод, оглядывая темную плитку и непонятные рисунки цветов на ней. Выглядит весьма мрачно и даже пугающе, а, если представить, как тут можно мыться, то я все больше убеждаюсь в том, что Клариссачертовски странная.
— А еще у меня прекрасный талант, — говорит она, насмешливо улыбаясь, и достает из-под раковины стул, оставляя его прямо перед зеркалом, — не слушать мнения таких идиотов, как ты.
— Я не идиотка, — бормочу под нос, снимая с себя куртку и рюкзак. Не знаю, куда все это положить, а Адамсон уж очень увлечена размешиванием розовой краски в какой-то чаше, поэтому я кидаю свои вещи в угол комнаты, но шапку не снимаю: как-то особо прохладно в этой комнате. Клариссаудивленно смотрит на это через зеркало:
— Наглейший гость из всех, кто здесь был, — закатывает она глаза. Я закатываю рукава лавандового свитера на локтях и, встав за спиной девушки, кладу руки ей на плечи. Смотрю на свое отражение, но не узнаю собственных глаз: не вижу веселости, ни резвой искорки. Ничего в них нет.
— Как будто здесь кто-то когда-то был, — вздыхаю, опуская голову. Поджимаю бледные губы. Клэр взбивает какие-то сыворотки, одновременно строго произнося:
— Не унижайся, Лагард, — и, на секунду взглянув на меня через зеркало, вновь опускает глаза к краске, — Стайлс поступил хуже, чем кто-либо на его месте. А я все еще могу залезть в твою пустую голову и почувствовать твое тупое желание оправдаться перед ним.
Тут хмурюсь, резко забирая из ее рук чашу с ярко розовой смесью.
— Перестань слушать мои мысли, — сама начинаю быстрыми движениями взбивать краску, на что Клэр насмешливо улыбается, складывая руки на груди, и откидывается на спинку стула, внимательно за мной наблюдая.
— У Уилсона на телефоне была фотография, где ты голышом нежишься в душе, — вдруг произносит она, а я замираю. Сильнее сжимаю чашу в ладони, чувствуя, как вспыхивает внутри гнев. Резко, неожиданно.
Что?
Как этот ублюдок посмел… Как, вообще, додумался до этого? Грязный, прогнивший мерзавец. Выродок. Но его не было в душевой. Была лишь я и… Та девушка. Боже, так это его соратница? Прекрасно. В такое дерьмо я еще не попадала.
Чувствую, как начинаю дрожать. Мысли мутнеют. Злость вспышками появляется в груди, давая мне лишь тяжело, медленно дышать, как бомба замедленного действия, готовящаяся к взрыву. И я чувствую, как сводит руки от бешеного гнева, как гул, похожий на бурлящую воду, появляется в ушах, как начинает дрожать рука с краской и…
— Не знаешь, каким образом он получил эту фотографию? — с любопытством спрашивает Клэр, внимательно наблюдая за мной через зеркало, а я не понимаю, отчего она с таким наслаждением следит за моей реакцией.
Резко поднимаю голову.
Карие глаза потеряли свой человеческий цвет: золото плескалось в них, борясь за преобладание с ярким оранжевым. Они потеряли и человечность в принципе: злость бурлила в них отнюдь не людская, а животная, зверская.
— Знаю, — слышу, как рычу. Приглушенно, низко и устрашающе. Рука сжимает чашу сильнее.
Я — бомба замедленного действия. А Гарри Стайлс — мой предохранитель, который сорвал Уилсон Этвил. И я взрываюсь.
Пальцы сжимают чашу до такой степени, что она просто лопается. Осколки моментально разлетаются по всей ванной, как и розовая краска, а большинство смеси просто стекает по моей руке. Темная плитка покрывается розовыми каплями, но я не могу свести взгляда с зеркала, заглядывая в свои гневные глаза все глубже и глубже.
Ненавижу. Ненавижу. Ненавижу.
Замечаю, как расширяются глаза Клэр и как удивленно она открывает рот, наблюдая за тем, как я превращаю ее чашу и краску в мусор. Один из тех редких случаев, когда она выглядит передо мной такой ошарашенной.
— Держи себя в руках, Лагард, — слова, произнесенные холодным, строгим тоном, меня немного отрезвляют. Я встряхиваю головой и резко оборачиваюсь к душу, не понимая, что делаю: быстро подхожу к смесителю и включаю поток ледяной воды. Смываю краску, набираю в ладонь воды и брызгаю себе в лицо.
Спокойнее, Филис, спокойнее.
Тут же вздрагиваю. Холодные капли стекают по шее, остужая горячую кожу и горячий гнев, но все еще продолжаю трястись. Выключаю душ, прикрывая глаза, и шепчу тихо:
— Дай мне пару минут.
Тишина комнаты вновь меня душит. Глубоко вдыхаю, потом полностью опустошаю легкие.
Все нормально. Все хорошо.
Спустя несколько минут дрожь проходит и я могу спокойно открыть глаза. Силой заставляю себя не закричать. Медленно оборачиваюсь к Клэр, застывая на месте. Пораженно слежу за тем, как она увлеченно водит рукой по воздуху, плавно и нежно, как самая искусная танцовщица, неторопливо перебирая пальцы. К ее белоснежной ладошке, как к магниту, притягиваются осколки разбитой посуды и разбрызганная краска, собираясь в одно целое, в то, что было до того, как я все испортила.
Сглатываю.
— Я могу возвратить эту краску в былое положение, — хрипло и тихо шепчет Адамсон, отрешенным взглядом глядя на неповрежденную чашу в своей руке, и прижимает ее к груди, медленно помешивая кисточкой, — а вот прошлое вернуть вспять нельзя. Это непосильно даже самой сильной ведьме.
Я чувствую, что она хочет донести что-то и до меня, и в то же время успокаивает себя. Ситуация напрягает меня все больше и больше, поэтому, поджимая губы, подхожу к ней ближе и аккуратно забираю из рук чашу, целую, даже нигде не треснутую и полную розовой краски. Не хочу портить обычную посиделку подруг этим Стайлсом и лунной чертовщиной, поэтому затолкаю этот гнев куда подальше.
Молча делю ее волосы на отдельные секции и осторожно начинаю наносить на них краску, замечая, что корни отрасли просто ужасно. Старательно провожу кисточкой по прядям, высунув язык, и все внимание направляю на свое занятие. И все равно никак не могу выкинуть навязчивую мысль из головы.
— У тебя же есть Предназначенный, да?
Даже не понимаю, как резко произношу эти слова, чувствуя, как дрогнет рука. Заставляю себя продолжить красить ее волосы. Клэр замирает сразу же. Чувствую ее напряжение и даже не надеюсь на ответ, но холодный голос вдруг прорезает тишину:
— Да.
Возможно, это слишком эгоистично с моей стороны, но, ощущая вновь приближающуюся вспышку, связанную с Стайлсом и обидой на него, я начинаю рыться в Клэр и ее истории все глубже и глубже:
— Но ты же ведьма, — хмурюсь, — разве Луна связывает своих детей с…
— Я тоже ее ребенок, — тут же перебивает меня девушка, — раз мое имя появилось на пергаменте той зимой.
— Ты не стала волком в полнолуние, — ее слова все больше и больше путают меня в гуще загадок, но с каждым словом Клэр я забываю о своих собственных чувствах и погружаюсь в чужие:
— Нет, усилилась моя магия, — девушка шумно выдыхает, — он перевоплотился.
— Кто он? — робко произношу я, уже приступая к верхней секции, из-за чего могу видеть лицо Клэр: пустое и застывшее.
— Его зовут Лиам, — вдруг хмурится она, — в прошлом лучший друг Томлинсона.
Я больше ничего не спрашиваю. Говорит долго, тихо, как будто рассказывает историю не мне, а стене: безэмоционально и сухо.
— Стая была в шоке, когда один из волков получил Предназначенную-ведьму. Была та же ситуация, что и с тобой: насмешки, непонимание, презрение. Нас связывала прочная лунная связь и… Все.
Клариссазамолкает на пару секунд.
— Всем нам внушали, что Луна никогда не предназначает никого друг другу просто так, — она усмехается, — кажется, в моем случае она крупно ошиблась. Лиам был прикован ко мне ее узами, но ничем более. Он ушел в Спот прошлой зимой, в их стаю.
— Почему? — тихо шепчу, замирая с кисточкой в руках, и смотрю на Клэр через зеркало. Она слабо, насмешливо улыбается. Понимаю тут же, из-за чего руки опускаются и я поджимаю губы.
— Он влюбился в другую? — не знаю, зачем это спрашиваю, делая Адамсон еще больнее. Розоволосая молчит, взглядом упираясь в свои руки.
— Быть Предназначенной волка — не значит быть в его сердце, — хрипло произносит она. Я мягко прохожусь по ее волосам пальцами, безжалостно пачкая их в розовой краске, и, не выдерживая тяжелой тишины, неловко улыбаюсь:
— Значит, он просто полнейший придурок.
Я пыталась спасти ситуацию, а сделала только хуже: Клэр серьезно взглянула мне в глаза и нахмурилась еще сильнее.
— Он приходил тогда со стаей, помнишь? Когда они напали на нас, — вдруг злобно шепчет она, опуская голову, и я вижу крепко сжатые кулаки, — он ушел и вся стая ополчилась на меня с обвинениями в том, что из-за меня он бросил всех нас, а он еще и приходил специально тогда, когда я была рядом с тобой, чтобы это доказать.
Она прикрывает глаза, а я нерешительно произношу:
— Мне кажется, он приходил, чтобы посмотреть на тебя.
Клэр отрицательно машет головой, облизывая губы. «Нет, » — шепчет голос в моей голове. Молчу. Туча неловкости и напряжения сгущается над нами. Я не могу этого выдерживать и резко сажусь на корточки перед ней, положив чашу на пол. Руки кладу на худенькие колени и крепко сжимаю.
— Мне все равно на то, как стая относится к тебе, Клэр, — уверенно говорю, вспоминая все ситуации, когда к ней проявляли неуважение и злость, абсолютно неоправданные, — я благодарна тебе за все, что ты сделала для меня и… И за то, что открылась передо мной сейчас. Я знаю, как тяжело это для тебя.
Клэр слабо улыбается. Это улыбка не похожа на ее обычную — холодную и насмешливую. Эта — нежная и мягкая.
— Идиотка, Лагард, ты запачкала мне джинсы.
Неловко хихикаю, поднимая с ее ног руки, и удивленно смотрю на розовые следы моих ладоней на темных штанах. Смотрю ей в глаза и вдруг начинаю громко, заливисто смеяться, падая на пол. Закидываю голову, хватаясь за живот, не смотря на то, что и мой свитер пачкается в краске. Слышу хриплый, тихий смех рядом и понимаю, что ни один человек на всей планете не заменит мне моей розоволосой ведьмы.
****
Пекарня «Домвер» переполнена людьми: почти все столики заняты, шум разговоров и смех приглушают тихую мелодию гитары из колонок, колокольчики звенят каждые десять минут, когда одни посетители уходят, а другие приходят. За окном идет крупными хлопьями снег, иногда подгоняемый сильным ветром в круговороты, но погода сегодня относительно спокойная. Из-за зимней картины снаружи в «Домвере» с его желтым, приятным светом, теплом и запахом горячего шоколада, еще более атмосферно. Действительно, людей сюда как магнитом тянет, а оно и не удивительно: сейчас у всех обеденный перерыв, да и оказаться в столь уютном месте в такой жуткий мороз, еще и полакомиться вкуснейшей выпечкой — предел мечтаний. Не буду говорить о том, как мы с Луи мучились пару дней назад, вешая гирлянды снаружи и внутри, пытаясь придать пекарне рождественский дух, но, кажется, у нас получилось.
Наверное, поэтому «Домвер» и является самой популярной и любимой жителями пекарней Эддингтона. Бабушка долго стремилась к тому, чтобы построить местечко своей мечты, а теперь ее ожидания оправдались.
Лично мои — нет. Я мечтала нежиться в кровати все выходные, но бабушка выгнала меня из кровати ранним утром, чтобы помогать в пекарне. Мы приехали, успели лишь выпечь хлеб, как народ, буквально, повалил к нам. Без понятия, с чего это вдруг все решили вкусить выпечку стариков Лагардов, но для меня этот день стал сущим адом.
Во-первых, я не выспалась. Вновь не спала всю ночь, даже под утро не уснула. Во-вторых, работать в «Домвере» в такие дни очень и очень тяжело. Сегодня все ополчилось против меня: дед поручил мне месить тесто и украшать выпечку, а это, знаете ли, совсем не так просто, как кажется, особенно когда размах всего этого — целая пекарня. Бабушка так же работала на кухне, но чаще пропадала в зале, помогая Луи убирать со столов и иногда вставала на место кассира. Дедушка занимался тем же, что и я, еще варил крема и одновременно успевал печь торт на заказ. В зале в основном орудовал Томлинсон: продавал выпечку, убирал столы после посетителей и занимался подобными делами.
— Господи, улитка, меси быстрее! Ты разве не видишь, сколько комочков у тебя осталось! — дед на кухне всегда строгий и придирчивый. Помню, он меня вообще раньше не пускал сюда, но помощь все-таки понадобилась. Честно, готовить со стариком довольно занимательно и интересно, когда у меня все получается и он расхваливает меня, но вот когда что-то идет не так…
Я вздыхаю, глядя на него, помешивающего растопленное масло в кастрюльке, и сдуваю прядь волос, упавшую на лоб.
— Быстрее, так быстрее, дотошный и противный дед, — бормочу недовольно под нос и начинаю интенсивнее размахивать ложкой в чаше с сырыми белками. Кажется, к вечеру я выйду с накаченным бицепсом, даже получше, чем у Стайлса будет.
Стайлс.
Я на секунду замираю. Взгляд упирается в рассыпанную на столе муку, странно сформировавшуюся в ровный круг. Этот круг напоминает мне о Луне, о волках и зеленых глазах, в которые я не заглядывала уже почти неделю.
— У нас нет перерывов, салага! Работай! — даже не замечаю, как дедушка оказывается за моей спиной. Проходя мимо, он видит, что я остановилась, отчего не упускает возможности дать мне подзатыльник поварешкой. Я тут же цокаю языком и слегка пинаю старика по ноге. Старик закатывает глаза, возвращаясь к своей работе:
— А я учил тебя ударам.
— Неправда, — не сдерживаюсь от улыбки, — ты никогда не учил меня драться. Только припоминаю, как бабушка давала урок самообороны сковородкой, когда ты перебрал с виски у тети Фионы. Весело было, да?
Дедушка махает на меня рукой, никак не отвечая, а я уже заливаюсь громким смехом, возвращаясь к взбиванию белков. Я их уже ненавижу, честное слово.
— Она на живом примере показала, как отучить мужа пить с противными сестрами, — не свожу взгляда со спины деда и продолжаю его дразнить:
— О, помнишь, как ты упал, когда вошел домой? Она появилась прямо из темного угла и…
— Юнгам слова не давали, — резко поворачивается ко мне дед, щурясь даже с очками, но делает это, чтобы добавить пущий эффект «запугивания», — работаем, дорогуша, работает.
— Не уходи от темы! — весело восклицаю я, на что старик громко цокает языком:
— Моя психика сломалась в тот момент! Не продолжай, дорогуша, иначе сломаешь меня снова, — он с наигранной драматичностью вздыхает, сдувая невидимую прядь со лба, и вновь окунается в приготовление крема. Я тяжело вздыхаю, качая головой, и с насмешкой произношу:
— Ай-ай-ай, дедуль, ты бы проиграл ей в боях.
Дедуля.
Впервые за последний месяц говорю это слово. Оно вырывается у меня невольно, потому что я вновь чувствую старую, добрую атмосферу детства: высокий Великан, выпечка, пекарня, шутки и беззаботный смех, а еще уют, скользящий в воздухе, как тонкий аромат парфюма.
Но я не забываю про страх. Про то, как в одну секунду мой родной дедушка вдруг превратился в огромного, страшного зверя, чьи залитые золотом глаза с человеческим сожалением смотрели в мои.
Старик вдруг оборачивается, пристально на меня глядя, но я делаю вид, что полностью погружаюсь в свое прежнее занятие. Хмурюсь, упорно пытаясь сделать из жидкости какое-то подобие взбитых белков, но краем глаза все же вижу, как опускаются его плечи. Дедушка смотрит на меня пару секунд, с такой надеждой, что мое сердце сжимается, но я продолжаю интенсивно двигать венчиком.
Все придет со временем. Осталось еще немного и страх уйдет. Я знаю.
Настроение падает тут же. Вся веселость и активность улетучиваются из меня, как из надутого шарика выходит воздух. Стараюсь отвлечь себя хоть чем-нибудь: вспоминаю, что всю неделю проводила каждую свободную минуту здесь, в «Домвере», да только красиво раскладывать булочки у меня все так же не получается. Бездарность. Зачем я, вообще, тут торчала, если помощь никому не требовалась, а правильная декорация выпечки для меня — все то же испытание?
Все просто: Стайлс.
Не замечаю, как начинаю быстрее двигать рукой.
Не могу не думать о нем. Просто не могу. Не могу спать спокойно, пить, гулять с Бадди, читать книжки и зубрить алгебру, да даже дышать у меня просто не получается, когда я чувствую на себе… Вину? Неправильно, знаю, ведь ничего я не совершила, а все равно ищу проблему в себе. Пугает, что раньше его чувства отдавались в моем сердце, мне удавалось распознавать, что ощущает именно Гарри, но в последние дни я не могу его определить. Совсем.
А «Домвер»… «Домвер» помогает отвлечься, забыться в пряном запахе, муке и попытками побороть свою фобию к дедушке.
— Сладкие щечки, — Луи буквально влетает на кухню, щебеча, как жаворонок, и я вздрагиваю от неожиданности. Хватаюсь за сердце, но вспоминаю, что все руки в муке, отчего тут же одергиваю ладонь, но поздно: белый след красуется на моем кофейного цвета фартуке. Томлинсон вздыхает, улыбаясь, как бы говоря: «Безнадежный случай.» Я хихикаю, пытаясь запястьем поправить выбившуюся прядь, и одновременно спрашиваю:
— Что же тебя принесло сюда?
Парень тут же указывает большим пальцем себе за спину в сторону зала.
— Ребята пришли, — буквально тону в голубых, веселых глазах, — не хочешь их увидеть?
Я улыбаюсь, кивая, и останавливаюсь работать. Но дедушка тут же вставляет свое фирменное:
— У нас нет перерывов, салага! — с насмешкой верещит он, не отвлекаясь от своего занятия. Я закатываю глаза, слыша смех Томлинсона, и хочу провалиться сквозь землю.
— Сейчас подойду, — уверяю его, на что Луи отвечает энергичным кивком, после чего разворачивается и быстро выходит из кухни. Отряхиваю руки от муки и смотрю на высокую фигуру деда:
— Ты позоришь меня перед людьми, — в шутку на него обижаюсь, но дедушка остается дедушкой:
— А ты меня, — он громко усмехается, когда слышит, когда я топаю ногой от злости, — давай, иди уже. И возвращайся скорее. Работа не ждет.
Привести себя в божеский вид — задача непосильная, учитывая мой сегодняшний наряд: бордовый, мешковатый свитер и простая, черная юбка точно не были лучшим выбором, когда я собиралась идти и «обливаться потом» в пекарне. Мой фартук смотрится совсем неуместно, а растрепанный хвост, что недавно был высоко собран, теперь висит ниже затылка. Выгляжу ужасно, но… Какая кому-то разница?
Выхожу в зал, улыбаясь бабуле. Она стоит за стойкой и помогает молодой парочке определиться с выбором кексов. Проходя мимо, щипаю ее за талию, из-за чего она подпрыгивает и провожает меня писклявым голосом:
— Филис! Ты что творишь?
И все-таки… Дедушка мой — великий мужчина, раз прожил с женщиной с таким голосом столько лет.
За столиком у окна сидит большая компания друзей: Эшли, Миртл, Зейн, Даниэлла и Найл. Приближаясь к ним, я могу расслышать скуление Хилори:
— Убейте меня, — она закатывает глаза и слегка отталкивает от себя буквально прилипшую к ней Миртл. Найл, сидящий напротив их, заливается громким смехом, глядя на попытки Даниеллы «отлепить» от себя блондинку. Не сдерживаюсь от улыбки, думая о том, что ей конкретно не повезло: если Миртл нашла себе новые уши, то никто ее не заткнет.
— Что тут происходит, народ? — встаю перед столиком, складывая руки на талии. Луи стоит рядом. Мы не садимся на диванчики, потому что знаем, что пришли лишь на пару минут, ведь работа, как сказал дед, нас не ждет. Нужно еще печь, печь, печь…
— Миртл вешает очередную лапшу Даниелле о каком-то показе мод, — Эшли мне мило усмехается, — привет, сладкие щечки.
Найл машет мне рукой, на что я отвечаю также. Зейн поднимает свои очаровательные карие глаза от альбома, где только что рисовал, и мягко мне улыбается.
— Здравствуй, Филис, — приветствие в стиле Малика, ничего не скажешь. Я киваю, чувствуя, как переполняюсь радостью: счастлива видеть их всех здесь вместе. Особая атмосфера виснет в воздухе, когда мы собираемся все вместе, этой большой, шумной компанией.
— Господи, Филис, откуда ты вылезла? — Миртл морщится, оглядывая мой грязный фартук и потрепанный вид. Меня это, почему-то, не обижает, а смешит.
— На самом деле, — подает голос Хоран, шикая в сторону своей девушки, — мы обсуждали то, как проведем рождество, ради чего тебя и позвали.
Я удивленно приподнимаю брови.
— Ну, вообще, — отвечаю, зажимая нижнюю губу между указательным и среднем пальцем, и отвожу взгляд к снегопаду за окном, — родители и Стив должны были приехать. Ожидается обычный, семейный ужин, куча подарков и без умолку играющие пластинки дедушки, — пожимаю плечами, вновь опуская глаза к блондину. Тот открывает рот, чтобы что-то сказать, как Миртл, эта заноза в одном месте, его перебивает:
— Луи предлагает сбежать к полуночи на каток! — восклицает она, мечтательно закатывая свои глазки. Я с вопросом смотрю на Томлинсона, стоящего рядом, на что он согласно кивает:
— Я слышал, его уже открыли. Был там в прошлом году, — он наклоняется ко мне поближе и полным чувств голосом произносит:
— Атмосфера волшебная!
— Хм… — хмурюсь, удивленно промаргиваясь, — нужно подумать, хотя кт…
Хочу сказать, что я согласна на все, только бы отвлечься и забыться, но громкий голос неожиданно раздается в пекарне:
— Филис! Иди сюда, салага!
Я оборачиваюсь, глядя на вход в кухню, и недовольно выдыхаю.
— Этот дед сведет меня с ума! — шепчу под нос, ударяя ладошкой по лбу.
— Я сейчас вернусь, — уверяю друзей, уже разворачиваясь, и быстро, шумно топаю обратно. За спиной слышу тихий смех, из-за чего почти скулю, поднимая голову к потолку.
— Ты ставишь меня в неловкое положение! — восклицаю, как только захожу на кухню. Останавливаюсь в проходе, складывая руки на груди, и обиженно смотрю на старика: он старательно раскатывает огромной скалкой тесто.
Дед тут же смотрит на меня со смешинкой в глазах.
— Помоги мне растянуть этот багет, — кивает он на тесто. С тяжелым вздохом подхожу к столу и беру один конец продолговатого куска теста. Такое мы часто практикуем, чтобы быстрее работать: закручиваем длинный кусок теста, потом разрезаем на множество маленьких батонов.
Так мы и делаем: отходя друг от друга, тянем тесто на себя и одновременно прокручиваем его, формируя красивые, волнистые багеты. В зале вновь звучит звон колокольчиков, почему-то, слишком неожиданно бросившийся мне во внимание. Из-за этого хмурюсь.
Внутри стало тяжелее.
— Может, ты еще помажешь их? — хитро улыбается мне дед, уже ловко орудуя ножом: из длинной «косы» получается множество небольших. Я смотрю на выход в зал и хмурюсь.
Что-то не так.
— Я провожу свою молодость в этой кухне, Боже… — выдыхаю, все же двигаясь к чаше с каким-то сладким сиропом. Узнаю это, попробовав его с пальца. Настолько быстро и торопливо стараюсь намазать им булочки, что кисточкой не только провожу по сырому тесту, а еще по столу и своему фартуку.
Краем глаза, слежу за тем, чтобы дед не заметил того хаоса, что я устроила. Оставляю сироп на столе и быстро выскальзываю из кухни, но, уже подходя к столу с друзьями, слышу недовольный голос дедушки:
— Филис, какого черта?! Ты же не на свалке!
Слегка улыбаюсь, весело шагая к столу, и почесываю щеку рукой. Останавливаюсь перед ребятами, что-то бурно обсуждающими, вероятно, тот же каток, но… Замираю.
Два зеленых фонарика смотрят на Луи. Они здесь, рядом, на расстоянии вытянутой руки, а одновременно бесконечно далеки. Они все такие же хмурые, серьезные, темные, но теперь в них есть еще… Презрение. Ко мне.
А я так… Хотела их увидеть.
Чувствую, как стонет сердце. Невыносимо громко. Хочу сделать шаг вперед, броситься к нему, только бы почувствовать горячее тело рядом, но не могу. Я же шлюха. Я же грязная, облапленная сука.
Сглатываю. Температура в теле сразу же повышается, а руки начинают трястись. От желания быть ближе. Стать одним целым. Почувствовать на себе взгляд, пускай гневный, пускай разозленный. Я просто хочу ощутить его глаза на своей коже.
— Филис, — Миртл хихикает, глядя на меня, из-за чего я с трудом перевожу взгляд с Гарри, сидящего между Эшли и Найлом, на нее, — у тебя… — она потирает щеку, слегка наклоняя голову, и тихо хихикает. Хмурюсь, дотрагиваясь до скулы и тут же пальцами ощущаю что-то сухое, похожее на пудру. Мука. Неловко топчусь на месте, быстро вытирая кожу, и опускаю руки, касаясь фартука.
Боже, я выгляжу так устало и грязно, а он сейчас рядом. И точно видит, как ужасна я сейчас.
— Ты позвал меня обсудить что-то там про рождество, Томлинсон, — вдруг звучит глубокий, хриплый голос, из-за бархатного и ласкающего слух звучания которого я замираю, — или показать мне «бабочку»? Так я знаю, как они выглядят.
На секунду я впадаю в вязкую лужу непонимания. Бабочка? Что это значит? Ответ приходит тут же: все взгляды ребят обращаются ко мне, а по коже ползет неприятная дрожь из-за сожаления в них.
Он… Он только что назвал меня ночной бабочкой? Проституткой?
— Мы хотим… Э-э-э… Пойти на каток и… — голос у Луи обычно уверенный и четкий, а сейчас робок и нерешителен, как никогда.
Мне нужно бы ударить Стайлса, по крайней мере, накричать, рассказать о несправедливости и указать на то, какой он низкий человек, но… Я не могу. Чувствую, как больно стягивается глазное яблоко, затем заполняется слезами, и изображение перед глазами размывается.
Мне так больно. Мне так чертовски больно.
И я смотрю в зеленые глаза Гарри, полные гнева и презрения ко мне, но все же направленные глубоко мне в душу, а хочется кричать. Не от страшной, невыносимой боли, не от обиды. А от резкого, неожиданного… страха.
— Господи, — шепчу под нос и делаю шаг назад. Глубоко вдыхаю и выдыхаю, но не могу выкинуть из груди это странное, неожиданное ощущение ужаса. Руки начинает пробивать дрожь, пока еще не очень заметная, но я чувствую, что скоро начну трястись всем телом.
Вдох. Выдох.
Что это такое?
— Ладно, — еле выдавливаю из себя, мне резко становится тяжело и сложно дышать, — я пойду. Позовете, если что.
Быстрым шагом ухожу в сторону уборной. Она находится в маленьком коридорчике, где, кроме двери в туалет, есть еще и запасной выход на улицу. За спиной звучит тревожный голос Луи:
— Сладкие щечки, все в порядке?
— Да-да, все хорошо! — отвечаю, не оборачиваясь, но под конец голос срывается. Попадаю вне зону видимости посетителей и на секунду замираю, думаю о том, куда пойти: умыться холодной водой или… Черт, я просто не могу.
Сворачиваю к деревянной двери с маленьким окошком, сквозь которое вижу, как измывается над снегом ветер. Резко дергаю ручку и буквально вываливаюсь на улицу, хватаясь за шею. Падаю на колени, дрожа от ледяного и колючего ветра, что царапает мне кожу, но не могу совладать с собой, когда понимаю, что дрожь вызвана не холодом.
Ужас. Бешеный страх. Сердце бьется так быстро, что перед глазами пурга пульсирует вместе с ним. Резкие, дикие удары оглушают.
Тук. Тук. Тук.
Страх в кончиках пальцев, в горле, в каждой мышце, он даже в моих волосах. Откуда он появился — не знаю, а почему такой сильный — и подавно. Он душит: дышать почти невозможно, как будто в горле установлена перегородка, не пускающая воздух в легкие. Я хрипло, медленно вдыхаю, кроме воя ветра над горами еще и слыша свое неожиданно громкое дыхание. Жадно ловлю воздух, ощущая невыносимое желание заплакать.
Мне страшно, Боже мой, как же мне страшно…
Сердце сходит с ума. Оно словно само не ожидало такого резкого всплеска адреналина и ужаса, отчего не находит себе место, бьется со скоростью света, а с каждым ударом этот страх все растет и растет. Я не знаю, куда дальше, но паника, страх, истерика смешиваются в какой-то животный ужас, что не дает мне дышать. Руками сжимаю горло, не выдержав, и падаю назад, спиной ударяясь о кирпичную стенку пекарни. Даже не ощущаю боли, лишь в глазах темнеет на секунду, а потом страх возвращается.
Я не понимаю, чего боюсь, что меня так пугает. Я просто боюсь. Мне просто очень-очень страшно. А непонимание причины этого ужаса — сводит с ума.
Чувствую, как зашкаливает давление. С паникой опускаю руки в снег, набирая полные ладони, но не могу опустить голову: она словно отяжелела в тысячу раз. Просто смотрю на стенку напротив, медленно моргая, и пытаюсь вдохнуть полной грудью. Не получается. Лишь хрип вырывается из груди, а страх пульсирует в висках еще отчетливее из-за того, что я просто… Я не могу дышать.
Поднимаю снег к лицу и начинаю запихивать его под свитер, прикладывать к лицу, постоянно роняя: руки трясутся так дико, что я даже ложку бы не удержала в руках. Но мне, правда, становится слишком плохо: я чувствую, как темнеет в глазах, как невидимая веревка сильнее сдавливает шею, а страх… Страх становится единственным, что находится в теле Филис Лагард. А еще паническое ощущение того, что я умираю. Оно и заставляет остужать лицо снегом, прижимать к шее, ощущая блаженную прохладу.
Холод, правда, успокаивает. Он замедляет сердцебиение, а когда я кладу снег на грудь, то ощущаю, что дышать становится легче. Правда. Я с самым великим счастьем вдыхаю и выдыхаю, но глаз с той стенки свести не могу. Ведь страх не уходит. Паника не покидает меня довольно долго, по ощущениям часа два. Уже ноги, согнутые в коленях и тонущие в снегу, начинают неметь и неприятно колоть, возвращает способность нормально дышать, но я не рискую, поэтому глотаю кислород тихо и медленно. А ужас все еще пульсирует в пальцах.
Мне хочется, чтобы Гарри был рядом. Я презираю в себе это желание видеть его рядом, особенно после всех слов, что он наговорил, но мне просто хочется ощущать присутствие моего Предназначенного здесь, под боком. Представляю его сильные руки, сжимающие в своих тисках, то, как они забирают мой страх, как аккуратно поглаживают по голове и безмолвно успокаивают. У меня сердце уже рвется не от ужаса, а от боли и привязанности к чертовому зеленоглазому волку, а рядом его нет.
Вся одежда промокла, как и волосы. Руки и ноги все еще подрагивают, но я нахожу в себе силы, придерживаясь за стенку, подняться. Обтряхиваю колготки, юбку и свитер, плохо понимая, что происходит. Шмыгаю носом. Вдруг резко чувствую особый холод и режущее ощущение на щеках, отчего замираю. Поднимаю слабую, трясущуюся руку к лицу и пальцами робко касаюсь кожи. Тут же подхватываю пару капель слез.
Я плачу?
— Тише, тише, — успокаиваю себя тихим шепотом, грубыми движениями стирая слезы с лица. Почти не чувствую прикосновений рук: настолько онемели щеки. Прижимаю руки к груди, прикрывая глаза, и медленно выдыхаю.
Все хорошо. Спокойно. Главное не паниковать больше. Ничего страшного. Соберись уже. Не будь тряпкой.
Чего я так боялась? Откуда этот страх вдруг возник в сердце? Почему он такой сильный и неуправляемый? С чего я вдруг начала задыхаться?
Эти вопросы тревожат утихшую панику. Я выкидываю их из головы, оставив на потом, и открываю глаза. Вой ветра далеко в горах лишь эхом доносится до меня. Прислушиваюсь, ощущая, как он убаюкивают. Даже слегка покачиваюсь.
Так, уже лучше.
Поправляю волосы, юбку и фартук на себе, стряхиваю снег с сапог. Тихо захожу в «Домвер», бесшумно возвращаясь на кухню, но не могу пройти через зал так, чтобы меня не заметили ребята. Ощущаю на себе их внимательный взгляд, но не оборачиваюсь, зная, что там Стайлс.
— Хэй, Филис, — удивленно смотрю на серьезную Даниеллу, — все точно нормально?
-Да нормально все, вы чего? — выдавливаю из себя улыбку, но она настолько ничтожная, еще и дрожащие губы… Тут же отворачиваюсь, сглатывая.
Колготки насквозь мокрые. Еще и в сапогах, полных снега, он начинает таять. Может, переодеться? Тупые мысли. Пытаюсь себя отвлечь, но все же останавливаюсь, оказавшись на кухне.
Он на меня даже не посмотрел.
Тут же разворачиваюсь, выходя из кухни. Быстро выбегаю на улицу, несусь по улицам, сбивая людей, но не помню, как именно открыла дверь, какой путь выбрала и как я вообще попала в лес. Только одно помню: его злой взгляд, преисполненный отвращением. Ко мне.
Я смотрю на густую стену деревьев, чувствуя, что руки перестают дрожать. Дыхание выравнивается. Холод остужает.
И я кричу.
****
Жарко. Так, что дышать тяжело, а лоб покрывается испариной пота. Кофта душит, тело горит, но это последнее, о чем она думает. Думать в принципе, когда руки трясутся и ноги потряхивает от страха, когда сердце тревожно ноет — тяжело.
У Филис нет красивой фигуры модели. Клэр смотрит на нее с тоской, злобой и интересом. Все, казалось, смешалось в ее взгляде; будто она не понимает саму себя, и ищет ответов в подруге. Ее поза выражает растерянность: сидя на крышке унитаза, она широко расставила ноги и бессильно опустила руки. Иногда переводит взгляд с душа на запотевшее зеркало над краном, мечтая нарисовать на нем. А точнее, написать какое-нибудь ругательство, неприличный рисунок, только бы увидеть на лице Филис хоть какие-то чувства.
А Лагард стоит под горячей струей воды, не соизволив даже прикрыться шторкой. Голова поднята прямо к смесителю, глаза закрыты, длинные волосы прилипли темной полоской до самых ягодиц, и капли воды стекают по ее телу.
Она — пустая. Абсолютно.
Ведьминское чутье тревожно ноет. Ощущая шлейф холодного воздуха от Лагард, она почти не чувствует горячий пар вокруг.
— Черт тебя подери, Лагард, что ты творишь?
Клариссадаже удивляется, что, желая закричать, у нее выходит лишь хрипло прошептать слова, устало моргнуть и выпустить тяжелый вздох из груди. Она уже орала, уже злилась, уже плакала — теперь вымоталась.
Филис медленно опускает голову и так же неспешно поворачивает ее к Клэр. Глаза резко открываются и… Ужасают своим холодом, пустотой. Как две бесконечные пропасти, пугающие черноты смотрели куда-то сквозь Адамсон.
— Мне нравится, что ты сдаешься, Клэр. Наконец-то ты становишься реалисткой.
У Лагард сиплый голос, как у болеющей, но Клэр знает, что та сорвала его, разрывая горло в сумасшедших криках совсем недавно, — вчера.
— А меня раздражает, что ты даже не пытаешься поверить. Ты — не ты, Лагард. И мне страшно, ведь я знала другого челове…
— Ты знала человека, — резко перебивает ее Филис и начинает плавными движениями выжимать волосы, — а теперь я лишь гребанное животное, еще и зависящее от Стайлса.
— Перестань! — вдруг вскрикивает Клариссаи поднимает на обматывающуюся полотенцем девушку взгляд.
— Перестать говорить правду, Клэр? — унылая усмешка украшает бледное лицо. Лагард подходит к крану, оставляя за собой капли воды. Ведьма оглядывает подругу с ног до головы и поджимает губы: Филис никогда в жизни бы не позволила себе выйти на глаза человеку в еле прикрывающем тело полотенчике, стесняясь себя и имея строгие принципы.
— Можно сейчас я поговорю, ладно? — тихо начинает Лагард, проводя по мокрым волосам расческой. Не дожидаясь ответа, начинает медленно и нерасторопно говорить:
— Ты просто не понимаешь меня. Потому что у тебя есть выбор: кем быть. Я… Я имею в виду, какой быть, ведь Лиам в этом чертовом Споте. А мы… Я, Эшли, Миртл, стерва Даниэлла — все мы обречены подчиняться их выбору. И это убивает меня. Нас.
— Поэтому, — вздыхает Филис и оборачивается с кривой улыбкой на губах, — я ухожу из Эддингтона. Я должна сделать это, Клэр.
Глубокий вдох. Опять.
Клэр открывает глаза, сжимая в руках простыню. Холод. Он ползет по коже вместе с капельками пота, обволакивает тело. Адамсон смотрит на черный потолок над головой, глубоко и медленно дышит, в идеальной тиши утра слыша собственное оглушающее дыхание.
Тревога глухо колотится внутри. Не просто тревога: ведьминское чутье неспокойно пульсирует где-то внизу живота.
Клэр никогда не вскакивает с кровати после кошмара, не кричит и не ищет поддержки у других. Ей проще сделать глубокий вдох, привыкнуть к темноте комнаты и найти в этом спокойствие, ведь то, что она видела сейчас — сон. Простой, обычный сон.
Не в этот раз.
Адамсон, прикрывая глаза, пытается восстановить в голове четкую картинку того, что навестило ее ночью. Опять. Тот же самый сон. Он пришел к ней во второй раз, а это нехорошо. Совсем не хорошо. Значит, он обязательно выберется из мира грез в реальность, и как можно скорее.
Филис… Хочет уехать из Эддингтона? В Спот? Для этой девчонки вполне логично: слишком чувствительная и мягкая, она, идиотка, вину ищет в себе, вместо того, чтобы послать бессовестного Стайлса куда подальше. Истинная дура. Но вот чтобы принимать такие крайние меры… Слишком трусливая и наивная эта Филис.
— Дерьмо… — шепчет Клэр, резко поднимаясь на локтях. Ползет по кровати в краю и, нагибая корпус, нащупывает на полу телефон.
Филис сама никогда бы не додумалась уезжать в Спот, чтобы задеть Гарри. Она бы побежала к нему на колени, если уж совсем невмоготу. Тогда с чего Клэр видит это во снах? Свет экрана ослепляет, когда Адамсон включает телефон. Морщится от неприятной боли в глазах и быстро находит в списке контактов имя подружки.
Гудки бесконечно долго и протяжно звучат в трубке.
— Клэр? — тихий голос раздается на том конце, — ты уже приехала? Мы же договаривались встретиться в семь. Который час?
Клэр отодвигает от лица мобильник, щурясь, чтобы рассмотреть время.
— Пять утра, — хмурится Адамсон, — что ты делаешь, Филис? Почему ты не спишь?
— Я собиралась принять душ…
— Не смей, — тут же обрывает ее ведьма, хватаясь обеими руками за телефон. Слова Филис бьют по всему телу, как сильнейший удар молота: сон ползет в жизнь, своими длинными пальцами хватаясь за границу грез и реальности, и норовит окончательно оттуда выбраться. И что-то подсказывает Клариссе: ни одна живая душа не остановит его.
Сердце оглушающе стучит по ушам.
— Что? — Клэр буквально чувствует, как хмурится Филис, но тут же холодно и неожиданно громко для самой себя произносит:
— Примешь душ потом, Лагард. Ты никуда не идешь. Только попробуй сейчас войти в ванную и я заколдую тебя так, что ты прилипнешь к потолку, как жвачка, — розоволосая чувствует, как холодок ползет по позвоночнику, еще более ледяной, чем тот холод, что царит в ее комнате.
— Какого черта, Клэр? Ты что, рехнулась? Я хочу помыться, — возмущенный голос на той стороне трубки не трогает Клэр. Она пустым взглядом сверлит темноту и шепчет:
— Я сказала: ты никуда не пойдешь.
— Что… — Филис не успевает договорить. Ее собственный крик заставляет Клариссу усмехнуться.
— Господи, Клэр, опусти меня! Сейчас же!
Розоволосая представляет, как резко взлетает Филис, припечатываясь спиной к своему треугольному потолку, еле удерживая в руках телефон. Полотенце и одежда, подготовленная к душу, падает на пол, а ее карие, сонные глаза расширяются, как два шарика.
— Обещай, — отрезает твердо Адамсон, скрывая в тьме улыбку. И тут же чувствует, как в следующее мгновение внутри твердеет сердце: нет, ей не до смеха.
— Чего?! Что тебе пообещать, Клэр?! Ты совсем головой…
-Пообещай, что ты не пойдешь в душ. Сегодня, — слова вырываются у Кларрисы так, словно живут сами по себе. Она даже не задумывается о том, что говорит, главное для нее — услышать обещание.
Филис шумно выдыхает в ответ и судорожно, быстро говорит, явно сдерживаясь от того, чтобы не закричать не самые вежливые слова в сторону подруги-ведьмы:
— Обещаю! Обещаю, что не пойду в душ сегодня! Отпусти ты меня уже!
В следующую секунду звучит глухой стук. «Идиотка, » — думает Клэр, отключая вызов, и замирает, сжимая в руках телефон. Лагард точно упала на пол, не успев выставить даже руки, чтобы смягчить падение. Адамсон знает, что девушка не пойдет теперь в душ, а, если и пойдет, то она обязательно узнает об этом через мысли Филис и тогда обязательно закует ее магией к какому-нибудь углу в ее комнатке на чердаке, да так, что никакая сила, даже чертов Стайлс, не поможет ей освободиться от невидимых наручников.
Клэр садится на кровати, медленно опуская голые пятки на ледяной пол. Тут же вздрагивает. Сны — особое погружение в ненастоящий мир, при этом существующий. В нем одни лишь озера, смутно напоминающие Форест-Лейк: такие же темные и, кажется, бесконечно глубокие. И каждую ночь что-то высшее топит разум в этих водах, показывая радужные сновидения, что живут в них. Так рассуждают ведьмы, так они живут и в это они верят. Но не погружают эти силы ведьмовской разум в одно и тоже озеро дважды. А если такое и случается, то это значит лишь одно: то, что живет на дне этого озера, хочет выплыть наружу.
Адамсон сглатывает.
Клэр попыталась остановить ход событий, но ведьмовское чутье никогда не подводит: что-то не так. Что-то обязательно случится.
****
Филис долго смотрит на рассвет, выглядывающий из-за полосы деревьев. Она следит за каждым лучом, пробивающимся сквозь тьму, и крепче прижимает сложенные на груди руки к себе. Выдыхает, пуская изо рта пар, и боязливо оглядывается: лес какой-то не такой сегодня. Обычно Лагард ощущает себя здесь, как в самом безопасном месте на земле, зная, что Стайлс и стая, не смотря ни на что, защитят ее в случае необходимости, но теперь он кажется ей подозрительным, ненадежным, пугающим. Она стоит на веранде у стола со стульями, что занес снег, и не сводит взгляда с непроглядных, темных елей через дорогу. Ей все думается, что вот-вот и загорятся меж деревьев два зеленых фонарика.
Машина Клэр появляется на пустой, заснеженной трассе. Филис поправляет лямки рюкзака и спускается по ступенькам, обернувшись: стул, на котором нарисован цветок, ее собственное детское творение, приковывает ее внимание. Тоска сжимает сердце. У Лагард такое ощущение, что она видит это напоминание о беззаботном и счастливом детстве в последний раз, отчего оно и не отпускает ее.
«Что за ерунда?» — Филис отмахивается от глупой мысли. Она садится в теплый автомобиль, аккуратно закрывая дверь, ведь знает, что Клэр не переносит, когда ими хлопают. Они тут же трогаются с места, разворачиваются на месте, пока Лагард пристегивается. Наконец, она поднимает глаза к подруге и невольно хмурится:
— Клэр, — нарочно тянет имя ведьмы, — почему ты выглядишь так, словно была на шабаше всю ночь?
Адамсон тут же обращает к Филис холодные глаза. Лагард, привыкшая к суровости Клэр, все же отсаживается ближе к окну. Хочет спросить о той сцене, что устроила подруга рано утром, но молчит. Кларисса явно не в духе, в принципе, как обычно, но есть в ней что-то… Такое же, что было в лесе, в рассвете и в этом стульчике с розовым цветком.
Дорога тянется бесконечно долго. Филис успевает рассмотреть Клэр с каждой ее деталью: сегодня на девушке нет ни капли макияжа, даже слизистую черным карандашом не подвела, как она обычно это делает, карие глаза удивительно уставшие, а еще Лагард поджимает губы, отворачиваясь, когда замечает на затылке маленькое розовое пятнышко. Это ее промах: хоть волосы и окрашены равномерно, теперь настолько кислотного цвета, что какие-то промашки заметить сложновато, но все же она видит смазанную розовую краску.
В школе все идет своим чередом, как обычно. Эта рутина Филис радует: чувствовать себя особенной, мечтать о том, чтобы что-то захватывающее произошло давно ее не интересует. Уж слишком особенной она стала, да чересчур много событий размыло привычный поток.
Телефон звенит прямо перед входом в кабинет.
Клэр хмуро смотрит на Лагард и останавливается. Сама Филис непонимающе поднимает брови, вытаскивая мобильник из кармана, и, пробежавшись глазами по номеру, улыбается ей:
— Это Стив. Я скоро вернусь.
Ведьма, пристально следя за подругой, все же проходит дальше. Идет нарочито медленно, как будто перебарывая в себе желание обернуться, а Филис уже уходит в конец коридора. Она принимает вызов, опираясь спиной о стенку, и вздрагивает от резкого школьного звонка: урок начался.
— Черт, — пыхтит она, поднося телефон к уху, и тут же торопливо говорит:
— Да? Кто это?
У Клэр странное поведение сегодня. Филис не хочет себя обманывать и признается самой себе: Кларисса Адамсон ищет в ней что-то, не доверяет, готовиться к подвоху, а Лагард не понимает, с чего это вдруг возникло. Поэтому она и не говорит, что звонит ей незнакомый номер, и убеждается в том, что и словом не обмолвится о том, чей голос медленно и тягуче отвечает:
— Филис?
— Что за… — шепчет Лагард, резко отрываясь от стенки. Удивленно открывает рот, не моргая, и ошарашенно произносит:
— Откуда у тебя мой номер, Этвил?
Сердце тут же вспоминает Гарри, его гнев и слова.
— И, вообще, — тут приходит в себя, не сдерживая злобу в голосе, — как ты, лживый ублюдок, смеешь мне звон…
— Я просто… — парень запинается на той стороне трубки, — я просто слышал твой крик. Вчера.
Филис замирает. Поднимает голову к часам на стене и нервно дергает коленкой: урок идет вот уже пару минут.
— И что с того? Это не твое дело, слышишь? Ты обманул Гарри, а он… Поверил… Тебе… — ей тяжело не запинаться, не проигрывать в голове сцену страшной ссоры. Тут же чувствует, как тяжело становится дышать, но голос Уилсона спокойно и размеренно звучит как будто бы рядом:
— Он поверил мне, а не тебе. Это о многом говорит, не так ли?
Филис хочется швырнуть телефон в стенку, растоптать его, а заодно и рожу этого Уилсона. Она еле сдерживается от того, чтобы не совершить желаемое и, щурясь, смотрит на белую полоску снега за стеклянными дверьми школы.
— А еще я знаю, как к тебе относится стая Стайлсов, — Лагард усмехается на эти слова, уже открывая рот, чтобы возразить, да послать его куда подальше, как Этвил резко заговаривает вновь:
— Я знаю, — Филис слышит, как шумно он сглатывает, — потому что сам… Сам… Я просто знаю, Филис.
Лагард возможно и глупа в том, как разбираться в людях, но она точно может различить искренность в голосе Уилсона. Он не обманывает ее именно здесь, а что у него там случилось и почему он тоже чувствует себя «недоразвитым», сталкивается с насмешками других волков — это уже его дело. Главное: он, действительно, честен.
— И что ты хочешь от меня? Я не понимаю. Наши стаи враждуют, ты оттолкнул от меня моего Предназначенного, а теперь звонишь мне, как старый друг, и пытаешься вести душевные разговоры? Что за чертовщину ты устраиваешь? — Филис не может прекратить поток слов. Она просто говорит и говорит, желая понимать то, что происходит.
— Я хочу, чтобы ты побывала в Споте вновь, — Уилсон так спокоен, словно все происходящее — обычное дело, — но только со мной. Без Стайлса.
— Что? — у Лагард глаза, кажется, на лоб скоро вылезут, — ты, вообще, осознаешь, что говоришь?
— Я хочу показать тебе, как это — быть волком в стае. Полноценной волчицей, Филис.
Она сглатывает, чувствуя, как замирает сердце.
— Но у меня же есть стая…
— А ты чувствуешь себя ее частью?
Филис нечего ответить. Она просто всматривается в сугробы на улице, буквально ощущая на своей коже мороз, и напряженно молчит.
— Я не говорю, чтобы ты присоединялась к нам, бросала своего Стайлса, нет, — Уилсон уж больно чувствителен, — пойми, я просто… Да, я не упущу случая насолить стае Стайлсов, или сделать ему больно. Но тебе больно делать я не хочу.
«Он просто лжет, » — твердит себе Лагард, отрицательно махая головой, и как губка впитывает в себя каждое слово.
— Просто взгляни на другую стаю, посмотри на то, каково быть ее частью. Это все, чего я прошу.
— Чего ты прицепился ко мне? — устало вздыхает Филис, прикрывая глаза. Истерика подкатывает к горлу: ей так надоели эти бесконечные заварухи. Уилсон молчит, а это молчание холодит ее спину.
— Ты серьезно думаешь, что я просто возьму и поверю тебе? — Филис иронично усмехается, радуясь тому, что Уилсон не видит ее крепко сжатых кулаков. А он все так же молчит, напряженно и долго, как будто бы тщательно обдумывая каждое свое слово.
— Нет, — вдруг звучит глубокий голос, — я хочу помочь тебе и сделать больно Гарри. Думаю, ты тоже не против ранить его сердце. Как он сделал это с твоим.
— Я честен с тобой. Будь же честна сама с собой, — Этвил, почему-то, усмехается, — я буду у Грани.
Филис хочется кричать от невыносимой, мучительной дыры в груди. Она замирает, внимательно вслушиваясь в короткие гудки, не убирая телефон от уха, и не слышит из-за них собственное дыхание.
Внутри бушующее торнадо из чувств сметает мысли. Но нет и намека на… Сомнения. Лишь дикое, необузданное желание избавиться от боли, от обиды, прожегших сердце. Это не месть. Это лишь… Это лишь Филис. Филис с ее заморочками и тараканами. И она сделает все, чтобы избавиться от чувства вины, не чувствовать на себе упрекающий взгляд, не делать, по ее мнению, больно другим. Филис Лагард готова на все. Даже уйти.
****
— Здравствуйте, мисс. Вам кого? — женщина приподнимает очки, чтобы рассмотреть вошедшую в кабинет. Щурится из-за плохого зрения и удивленно оглядывает девушку: короткие ярко-розового цвета волосы растрепаны, черная куртка и широкие брюки буквально висят на худощавом теле, карие глаза, резкие и острые, даже не смотрят в сторону учителя, лишь внимательно сканируют кабинет и вдруг останавливаются на парте у окна.
— Стайлс? — учительница смотрит на кудрявого парня, хмурого и мрачного, в принципе, как обычно, в упор глядящего на розоволосую в ответ, — Вам нужен Стайлс?
Девушка не отвечает. Продолжает пристально вглядываться в зеленые глаза Гарри, когда тот неожиданно поднимается с места, буквально швыряет учебники с парты в рюкзак и, повесив его на плечо, вразвалочку движется к выходу из класса. Женщина возмущенно открывает рот:
— Да как вы смеете? Сейчас же сядь на место, Стайлс!
Гарри не слушает, даже в сторону учительницы не смотрит. Проходя, он оставляет ей лишь шлейф приятных, сладковатых духов и почти физически ощутимого напряжения. Дверь кабинета хлопает, когда молодые люди оказываются за ней.
— Внимательно слушаю, — Стайлс не хочет говорить с Клэр: ему противно все, что подводит Луну. Ведьма не должна была быть Предназначенной волка, а раз стала, то должна была, как минимум, суметь исполнить долг, что упал на ее плечи. А она не смогла. И теперь часть его семьи, его стаи, в чужом городе, в чужой семье.
Клэр внимательно вглядывается в зеленые, мрачные глаза Гарри, стоя напротив. Напряженно поджимает губы. Молчит. И смотрит как будто бы в самую душу, но Стайлсу все равно: Филис бы давно сломалась под таким сканером, да только не он. Адамсон разворачивается также резко, как вошла минуту назад в кабинет. Гарри вопросительно поднимает бровь, глядя ей вслед, и понимает: не собирается он ее слушать и что сама она понимает его наглую ложь. Чувствует, что что-то не так. Когда бы это Клэр пришла к нему в школу? Сама? Просто невозможно.
Клэр молчит, но Стайлс чувствует, как она зовет его следовать за ней. Тогда он прочищает горло, приставив кулак к губам, и начинает медленно идти за ней. Обводит глазами ее худощавую фигуру и не может не подумать о том, что понимает Лиама в том, что он свалил от ведьмы в Спот. Даже Лагард, со своими пухлыми ручками и щеками, будет симпатичнее.
Лагард. Филис Лагард.
Гарри чувствует, как напрягаются руки. Даже ее имя, пролетевшее в мыслях, вызывает в нем гнев. Еще больше он ненавидит то, как в голове появляются заполненные слезами глаза и пронзительный голос, утверждающий, что прямое доказательство ее грязного поступка — неправда. Лгунья. Врала, глядя прямо на него, нисколько не смущаясь.
— Что ты устраиваешь, Адамсон? — он не хочет даже думать о Филис. Клэр останавливается тут же, не смотря на то, что они стоят прямо посередине коридора, и резко поворачивается к нему. Гарри хмурится, так сильно, что из-под бровей глаз почти не видно. Ведьма неожиданно хмыкает с наигранной иронией:
— Что ты устраиваешь, Стайлс?
Глаза у нее как бурая стена: темные, непробиваемые и твердые. Смотрит она прямо в душу, в самые тайные уголки сердца и, кажется, читает каждую мысль в его голове.
— Я? — Гарри морщится, поправляя неопрятно лежащие кудри, — кажется, это ты приперлась ко мне в школу и вызволила из класса. Хотя, должен сказать, что ты весьма меня выручила: я как раз собирался уйти.
— Так Филис уходит с тобой? — Кларисса неестественно приподнимает брови с удивлением, — а я то думала, с какого черта ей вдруг приспичило идти на Грань, — голос теперь у нее такой серьезный и острый, что, кажется, он и вовсе принадлежит не розоволосой.
Стайлс чувствует, как застревают в горле слова и каменеет лицо.
— Она все-таки решила сваливать к Этвилу? Видимо, его член пришелся ей по вкусу, — он даже не понимает, как эти слова вырываются из него. Жгучий гнев застилает красной пленкой глаза, дурманит терпким запахом крови и туманит мысли здравого рассудка. Гарри не желает размышлять. Его Предназначенная… Переспала… С чертовым Этвилом. И этого достаточно.
Ведьма не двигается. Она следит за тем, как гадко улыбается Гарри, одновременно до звездочек в глазах сжимая ладони в кулаки. Она слышит мысли Филис, хруст ее шагов по снегу в лесной чаще, тяжелое дыхание. И Клэр не выдерживает: резко делает шаг навстречу кудрявому, приближаясь, и заносит ладонь в воздух, чтобы треснуть безмозглого идиота, как он быстрым движением перехватывает ее руку.
Скулы становятся еще более выразительными, когда Стайлс сжимает челюсти вместе, щурясь, чтобы хищными, ледяными глазами заглянуть в душу ведьмы.
— Не глупи, Адамсон, — хрипит он низким тембром, — не забывай, кто стоит перед тобой, — и зеленый цвет его взгляда заполняется… Презрением. Клэр наигранно улыбается, дергая на себя руку, но Гарри ее не отпускает, сжимая до слез больно. Еще сильнее с каждой секундой.
— Вау, ты меня ненавидишь… — девушка шепчет с злобной насмешкой, — что ж, мне это льстит. Так приятно удостоиться ненависти такого равнодушного кретина.
Гарри удивленно приподнимает брови, нагло усмехаясь, и резко отпускает Адамсон, стоит ему заметить, как сжимается вторая рука розоволосой в кулак, а губы приоткрываются, чтобы начать шептать заклинания. Ей хочется схватиться за покрасневшее запястье, но Клэр стоит ровно, глядя прямо в зеленые глаза парня.
— И не надо мне говорить про похождения твоей подружки, — губы Стайлса плотно сжимаются, — поверь, мне глубоко плевать. Пусть шляется, где хочет.
Кудрявый видит, как что-то маленькое, совсем крохотное ломается в карих глазах, из-за чего они на секунду расширяются. Лишь на мгновение. А потом внимательно, пристально вглядываются в его лицо, пряча то самое, что сломалось.
Клэр отступает на шаг.
— Пошел ты, — и смотрит на него с таким странным разочарованием, что Гарри еле перебарывает в себе желание удивленно открыть рот. Лишь хмурится, складывая руки на груди, и кивает в конец коридора. Безмолвно говорит ей уйти.
Адамсон поправляет рюкзак на плече, резко нацепив на лицо наигранную улыбку, насквозь пропитанную сарказмом и отвращением.
— Все понятно, — кивает она сама себе и молниеносно разворачивается, выходит из коридора, а затем и из школы так быстро, словно здесь ее никогда и не было. Гарри долго смотрит ей в след, пытаясь вникнуть в каждое слово, но того, что она поняла, понять ему — невозможно.
Филис уходит в Спот. Ну и скатертью ей дорожка. Какой толк ее останавливать, пытаться отговорить? Если ее, действительно, тянет туда, то зачем прерывать ее путь становления шлюхой? Гарри все еще тяжело… Поверить в то, что она просто взяла и переспала с Этвилом. С Этвилом! Почему именно он? Она специально его выбрала?
Стайлс облизывает сухие губы, оглядываясь по сторонам.
Если она пытается его спровоцировать, то, кажется, Филис Лагард облажалась. В который раз. Гарри не бросится за ней, чтобы… А чтобы «что»? Спасти? Уберечь? Вернуть обратно? Он не хочет думать об этом. Знает, что стоит ему погружаться в эти размышления все глубже и глубже, как сердце начнет тоскливо, протяжно ныть.
А ему это не надо.
Стайлс с раздражением выдыхает, дергая лямку рюкзака, и разворачивается в абсолютно противоположную сторону. Сдерживает рык и быстрыми шагами удаляется к выходу из школы, решив не задерживаться здесь ни на минут. Школа никогда не была для Гарри важным местом, оценки абсолютно его не интересовали, он воспринимал учебное заведение лишь как обязательство, которое необходимо выполнить. Больше его привлекал бесконечный лес, запах хвои и Луна, смотрящая на него с звездного неба.
Ну и пусть катится к чертям.
Гарри никогда не был человеком, которому легко дается прощение, или попытка извинений. В его жизни не было ситуаций, чтобы приходилось с гордым видом говорить: «Прощаю». Не было и моментов, где бы ему самому пришлось молить о прощении. Он не знает, что это, так же, как Филис не знает о плохих людях, предательствах и всей негативной стороны общения. И Стайлс просто не способен прощать людей и просить извинить его самого.
Гарри никогда не читал книжек, что ровной армией выстраивались на полке в комнате Филис. Слушая ее, он все больше убеждался в том, что и не притронется к ним, ведь большинство отрицательных героев в этих книгах, тот же самый Ретт из потрепанных страниц «Унесенных ветром», выставляются писателем, как ставшие плохишами из-за определенных событий, повлиявших на это. Издевались в детстве — значит, и он будет задирой во взрослой жизни. Проблемы с родителями — и человек весь такой недоверчивый и холодный.
Ну что за ерунда, считал Стайлс. Люди рождаются с определенным предначертанием и судьбой, как распоряжается Луна с связью Предназначенных, а, значит, придя в этот мир откровенно гнилым человеком — таким и останешься, уж чтобы не делал. Благо, таких людей немного. Гарри считает себя плохим человеком. У него не было тяжелого детства, несбывшихся надежд, или какие еще приводят писатели сопливые истории для оправдания злодеев? Он просто всегда был хмурым, серьезным, с издевательской ухмылкой, развившимся чувством самоуверенности и полным багажом сарказма.
Такой вот он. Наверное, поэтому Филис и убежала в постель к Уилсону.
По сути, Гарри слепил из нее того, кем Лагард является сейчас. Она приехала в Эддингтон как будто бы пустой: без опыта, а оттого и определенности. Стайлс, сам того не замечая, поступками и словами создавал в ней стержень и особенность характера, похожую на его собственную, раз сам Гарри их и создавал.
А теперь она уходит. Та Филис, что приехала навстречу своей судьбе несколько месяцев назад, не ушла бы, а просила прощение даже за несодеянное. Теперь же… Уходит. Поощряет свою гордость? Да. Берет пример с тебя, Гарри, с тебя.
Стайлс чувствует, как нервно дергается коленка.
Она уйдет. Обязательно уйдет. И будет жить в Споте, выбросив воспоминания об Эддингтоне, как это сделал Лиам. Пропадет часть стаи. Сожжется кусок сердца.
Нет.
Гарри закатывает глаза.
Еще бы. Пусть только попробует уйти. Глупая идиотка. Что о нем подумают члены стаи? Что какая-то там недоразвитая слабачка ушла от сына альфы? Ага, сейчас. Филис больно. Так пусть страдает, но рядом с ним. Гордость не позволит, чтобы Филис ушла. От него?
Клэр замечает волка с зелеными глазами сразу же: он бесшумно следует за ней, буквально порхая над скрипучим снегом, и скрывается за деревьями как самый искусный в мире шпион. Сама поражается тому, как такая разгневанная и полностью погруженная в бурные размышления, она его видит. Но ведьма все же его видит, отчего резко останавливается прямо посреди лесной чащи, прикрывая глаза, и выдыхает так, что весь воздух покидает легкие.
Эти двое… Дети. Глупые детишки Луны, не понимающие того, что творят. Они не не в состоянии разглядеть очевидных вещей, осознать суть, важность и ценность. Ценность того, что у них есть: семьи, Луны, даже леса, наличие друг друга. А таких людей Клэр не любит.
— Тупой! Какой же ты безмозглый, Стайлс! Болван! Слепой осел! — крики, один за другим, вырываются из уст Адамсон. Она даже не понимает, в какой момент вдруг начинает орать во весь голос, но Гарри, кажется, опешил. Волк останавливается прямо за одной из елок, зелеными глазами вглядываясь в застывшую ведьму.
Стайлс чувствует, как отступает на второй план гнев и… Обида, да, он признается себе. Он сам отступает назад, когда Кларисса Адамсон кричит, разрывая себе связки, и наступает на него, размахивая руками, и впервые он видит в ней что-то, кроме сурового холода спокойствия: еще более ледяной гнев и злость.
— Неужели ты не понимаешь, что, если бы придурок Этвил… — она даже давится слюной, из-за чего на секунду замолкает, прокашливаясь, — дотронься он до нее хоть пальцем, то ты бы почувствовал это, бестолковый баран! Он не прикасался к ней, кретин!
Стайлс низко рычит, резким прыжком скрывшись за огромным, заснеженным кустом. Через секунду перед глазами Клариссы появляется тяжело дышащий, растрепанный парень и холодно произносит, встряхивая плечами:
Подбирай выражения, Адамсон.
— Ты хоть представляешь, что ты с ней делаешь? Вот я то могу залезть к ней в сердце и голову, подонок, — Клэр злобно усмехается, наплевав на его слова, пальцем указывая прямо в зеленые глаза, — ты в своей никчемной жизни никогда не видел такой боли.
— Да откуда ты знаешь это?! — Гарри резко поднимает голову, — а ко мне ты не планировала залезть, идиотка?! Хоть раз попробовала понять мою обиду?!
Клэр замирает, а в следующую секунду заливается истерическим смехом.
— Вот! Вот твоя настоящая сущность, Стайлс! Ты — эгоист до костей! Даже не подумал о том, что любое прикосновение к Филис ты можешь ощутить! Почему?! Да все лишь из-за того, что тебе было все равно на нее! Ты думал только о себе и о том, как «эта шлюшка тебе изменила»! Тебе! — Клэр разводит руки в стороны, изображая самодовольную улыбку Гарри, — самому Гарри Стайлсу! Вот о чем ты думал!
Она замолкает, тяжело дыша, все растрепанная и взъерошенная, а два зеленых фонарика глухой пустотой смотрят прямо в ее глаза.
— Ты назвал Филис, может, и не самую умную, но, по крайней мере, преданную даже тому, что была навязано ей луной, шлюхой. Ты назвал ее шлюхой Стайлс, а, на самом деле, — тихий шепот Клэр, хриплый и глубокий, резко нарушает гробовую тишину, — проститутка здесь только одна. И это ты, раз, действительно, променял правду Филис, своей Предназначенной, на правду Этвила. Молодец.
Клэр замечает, как дергается рука Гарри, и слегка улыбается, складывая руки на груди. Ненависть к Стайлсу, как снежный ком, катится из самой глубины сердца, собирая в себя еще больше снега, еще больше отрицательных воспоминаний, и становится настолько огромным, что встает прямо в горле, заставляя Клариссу ледяным тоном произнести:
— Помнишь, как ты обвинял меня в том, что я не выполнила долг Луны? Помнишь, как кричал, плюясь злостью, что я подвела Детей Луны, что я разрушила законы Луны? Помнишь, Стайлс, а?
Гарри вопросительно приподнимает бровь, не понимая, к чему Адамсон ведет, но она тут же продолжает:
— Так вот, ошиблась Луна не во мне, — гадкая, самоуверенная улыбка ползет по тонким, сухим губам, — она, действительно, промахнулась с тобой. Какой ты Ребенок Луны, если не можешь удержать свою Предназначенную? Если даже не можешь понять, прикасался к ней кто-либо.
Гарри слушает всю тираду Клэр с каменным выражением лица. Слова бьют тяжелыми ударами прямо по груди, но он не подаст и виду. Слишком много чести для чертовой ведьмы, задевшей самое святое. Луну. Но Гарри… Он же не…. Он не мог подвести Луну. Он делал все правильно, да только…
— Ты тянешь время, — произносит Стайлс, прочищая горло, и обходит Клэр, нарочито задев плечом.
Он не признается себе в том… Нет, Гарри не слепой, все дело в Филис и в том, что она не умеет лгать. Хотя… Она же, действительно, не может лгать, а он считал ее слова гнусным враньем. Тупой. Слепой. Следующий на поводку у вспышек чувств. Значит, виноват здесь Уилсон. Только он, создавший всю эту кашу, а Стайлс поверил ему. Не Филис.
Виноват Этвил. Виновата Филис. Но не Гарри.
Да только куда деть эту тяжесть на сердце? Запихнуть так глубоко, чтобы забыть о ней. О вине.
****
Филис кажется, что лес Эддингтона никогда не был столь холодным. Не только из-за того, что нет в нем ни одного уголка, где бы не свирепствовала зима, а в большей степени из-за странного ощущения, что некогда родное место вдруг от нее… Отвернулось. Словно всякая ветка ели, отяжеленная снегом, всякий сугроб, всякая вытоптанная тропинка, даже редкий ворон, пролетающий над головой — словом, каждый миллиметр леса Эддингтона вдруг охладел к ней, захлопнул перед Лагард свои тайны и закрылся на тысячу замков.
Филис не понимает себя: в любой другой день она бы бросилась обратно, не вытерпев отчужденности такого дорогого и важного места, попыталась бы вернуть все, как прежде, да только сегодня в себе она этого не находит. Наоборот, вместо этого она различает в себе абсолютно другие мысли: не только Гарри, теперь даже лес отвернулся от нее, как будто бы не поверил в ее правду.
Ей теперь страшно. Последние дни лес был ее щитом, а теперь, кажется, наоборот обнажил все ее слабости. Лагард идет быстро, почти бежит, отчего дыхание давно сбилось, но остановится не смеет. Чувствует, что останавливаться нельзя, иначе она все-таки повернет назад. А назад нельзя, ведь там слабая мать, настолько, что даже не может поддержать свою дочь, боясь потерять сознание от вида ее ломающихся костей. Там дедушка, страх к которому сводит с ума, а что бы Филис не делала — он никуда не уходит. Там насмешки стаи, что не воспринимают всерьез «недоразвитую» Предназначенную сына альфы. В конце концов, там Гарри, два зеленых фонарика, татуировка корабля и хриплый глубокий голос. Там ее Предназначенный и связь с ним.
Грань — это заснеженная дорога, делящая огромный лес на две части. Грань — это полоса, пересечь которую просто так не получится: нужно разрешение семьи альфы, а, уж если ты из нее, то пройти через нее не проблема, только вот одни неприятности ждут того, кого не ждали на противоположной стороне. А Филис… Как бы неприятно ей не было это признавать, она уже не часть семьи Лагард: ее давно причислили к Стайлсам.
Филис знает, что там ее ждут, а еще понимает, что лучше там не будет. Главное: там не будет Гарри. А это уже улучшит ее жизнь в разы.
У этой дороги она была не раз и не два. Лагард останавливается, тяжело дыша, и поправляет поехавшую на затылок шапку. Оглядывается. Никого нет. Принюхивается: еле ощутимый запах цитрусов веет откуда-то с противоположенной стороны. Уилсон там. Ждет ее и своей расплаты с Гарри, а ей все равно. Сейчас только бы выбраться из Эддингтона, забыться хотя бы на пару дней, а дальше как пойдет.
Страх сковывает движения, но Филис делает шаг по дороге. Тонкий слой снега оглушающе хрустит с идеальной тишине леса. Адреналин гулом шумит в ушах, но она продолжает идти. Странно, что руки не трясутся. Видимо, думает Лагард, уже сдалась.
«Филис! Филис, стой, идиотка!»
Голос у Клэр внезапно такой громкий, что в голове звучит эхом. Филис от неожиданности останавливается прямо посреди дороги, там, где под снегом проведена желтая полоса, и судорожно оглядывается, но никого поблизости не замечает.
«Лагард, черт тебя подери, только попробуй перейти Грань! Я убью тебя! Заколдую так, что ты никогда не выйдешь из своего дома, слышишь?! Стой!»
Она хмурится, хватаясь за края расстегнутой куртки. Понимает, что Кларисса ничего не сможет сделать, ведь не знает, где именно Лагард переходит Грань. А узнать это у ведьмы не получится — Филис умеет закрывать свои мысли от проворной магии Клэр. Та все еще кричит что-то так громко, что у девушки начинает трещать голова. Но Лагард не остановится. Не сегодня.
«Филис, не уходи.»
Филис обращает внимания на эти тихие слова, замирая у самого края дороги. Щурится, рассматривая Уилсона, выходящего из-за снежных елей бесшумно и уверенно. Смотрит на нее с маленькой, спокойной улыбкой, а глаза так и переливаются, как алмазы.
«Я не могу потерять еще и тебя. Ушел он. Теперь и ты?»
У Лагард сердце сжимается так, что кричать хочется, но она молчит, чувствуя, как ползут мурашки по коже из-за совсем неслышного всхлипа. Клэр плачет? Клэр? Эта непробиваемая скала сейчас раскалывается? Из-за Филис?
— Готова? — Уилсон улыбается мягко и обнадеживающе. Лагард не понимает, откуда вдруг в лукавых голубых глазах вспыхивает почти незаметный огонек… Печали? Она на секунду прикрывает веки, а, когда открывает, то убеждается в том, что у нее галлюцинации: в веселых глазах нет и намека на что-то подобное.
Филис решительно кивает. Пора покончить со всем.
Тишина пронзительна настолько, что малейший шорох — уже громовой раскат. Голос, неожиданно прозвучавший за спиной, кажется Лагард куда громче:
— Ну и куда это ты собралась, дорогуша?
Хриплый, глубокий и бархатный тон. Пустота в словах, а одновременно слишком много чувств в каждой букве. Это голос Гарри.
Филис вздрагивает.
Глаза Уилсона тут же обращаются за ее спину, наполняясь удивлением, но через секунду он грозно хмурится, сжимая руки в кулаки. «Чертов Стайлс,» — шепчут пухлые губы. Этвил переводит взгляд к Филис и высовывает руку, открывая плотно сжатую до этого ладонь, призывая девушку схватиться за нее. Лагард сглатывает: она не хочет оставаться в Эддингтоне, нет.
— Без меня?
Филис почти дотрагивается до ладони Уилсона, как невидимая сила отталкивает парня от нее настолько сильно, что тот с глухим стоном врезается спиной в ствол дерева позади, из-за чего на него тут же сыплется снег с веток. У Лагард невольно открывается рот. Шок сжимает в тисках каждую клетку ее сердца и души, но адреналин подгоняет побежать в сторону Уилсона. Та же незримая рука хватает ее за шиворот и тянет в сторону леса Эддингтона.
— Нет! Отпусти меня! Стой! — Филис кричит, пытаясь ухватиться за то, что тянет ее обратно, дергает ногами, но хвататься не за что: пустота тащит ее по дороге назад. Истерика зашкаливает в дрожащих руках, когда эта рука грубо швыряет ее, разворачивая так, что Лагард, успевшая опереться на локти, видит перед собой…
Два зеленых фонарика хмуро смотрят ей в глаза. Завораживают, притягивают, отталкивают грубым толчком. Стайлс стоит, оперевшись на ствол одного из заснеженных деревьев, в одной лишь белоснежной рубашке, как обычно, очень странной и необычной: с глубоким вырезом и свисающими от шеи завязками, видимо, предназначенными для того, чтобы сделать из них бантик. Только на нем такие вещи смотрятся уместно и невероятно красиво. И только от него во всем этом мире исходит такая твердая, сильная, уверенная энергия, только чертов Гарри Стайлс может одним лишь взглядом перевернуть все в Филис.
Клэр стоит рядом с ним, с расширенными, мокрыми глазами, поджатыми губами, и также внимательно смотрит на нее. Лагард видит, как слегка трясутся ее обнимающие себя руки и как она сдерживает в себе желание со всей дури ударить Филис. Но вместо этого она резкими шагами двигается в сторону Этвила, а карие глаза становятся такими обжигающими, что Лагард не может оторвать взгляда от них.
— Не переборщи, — кидает вслед Гарри, при этом продолжая глядеть на Филис, — оставь что-нибудь для меня.
Клэр молчит. А Филис чувствует набегающие слезы: потрескавшийся сосуд совсем переполнился. Ей хочется биться в конвульсиях, забыть свое имя, а она стоит тут и жалостливо смотрит на Гарри, мечтая о том, чтобы он, правда, ушел.
— Прекращай свои игры, Лагард, — Стайлс раздраженно вздыхает, — что он сказал тебе?
Лагард молчит.
— Я обращаюсь к тебе, Лагард. Ты слышишь меня?
Лагард молчит.
— Перестань быть чертовым ребенком, Лагард. Ведешь себя, как малое дите, не поним…
Филис резко и грубо произносит голосом, совсем не похожим на ее обычный:
— Пошел ты, Стайлс.
Гарри замолкает, хмурясь сильнее. Резко отрывается от дерева и быстрыми шагами начинает приближаться к Филис, но она успевает развернуться и начать ползти, одновременно пытаясь подняться, да только он тут же хватает ее за талию, одним движением поднимает и грубо разворачивает к себе. Она кричит, пытаясь выбиться из стальной хватки:
— Отпусти меня! Я не хочу быть с тобой! Сейчас же выпусти меня, Стайлс! Ублюдок! Я же шлюха! Не прикасайся ко мне!
Бьет его так сильно, как не била никогда. Гарри чувствует в ее ударах волчью силу, в словах и слезах — глубокую боль. Но терпит.
— Дура! Ты хоть думаешь о том, что творишь, идиотка?! Как можно было поверить Этвилу?! — Гарри кричит также громко, встряхивая Филис за плечи. Она не оставляет попыток отстраниться, продолжая колошматить парня, и Стайлс замечает, как вспыхивают ярким золотом глаза с переливающимся оранжевым:
— Ты же ему поверил, — шепчет неожиданно девушка, а потом вновь орет в голос:
— Ты постоянно обижаешь меня! Ты даже не послушал меня! Просто так взял и поверил этому Этвилу, понимаешь, а не мне, своей Предназначенной! Отпусти меня! Я хочу уйти! Ты делаешь мне больно!
Рыдания переходят в какую-то истерику. Гарри чувствует, как болезненно тянет вниз сердце, и тихо шепчет:
— Нет.
— Я не могу, я не могу! Оставь меня в покое! Оставьте все меня в покое! — и Филис кричит, одновременно умирая от боли, а Стайлс тяжело вздыхает:
— Возвращайся домой, Лагард.
Она резко вырывается из его рук, громко дыша, вся красная, с выпотрошенной душой и полными гнева глазами. Все чувства вырываются наружу, выползая из глубины с каждым словом:
— Перестань делать вид, что все в порядке и ничего не произошло! Я давно в эту сказку не верю!
Филис чувствует, как дрожат губы, когда она смотрит в зеленые глаза, и шепчет совсем тихо:
— Ты слишком мрачный, слишком темный, недоверчивый….
— Мрак есть во всех, — тут же отвечает Стайлс, хмурясь, и вглядывается в снежные деревья на той стороне дороги, — это те самые мысли, которые заставляют нас опускать руки. Сомневаться в себе. В окружающих. И во всем. А всякая гадость, которая либо есть, либо нет… Это составляющая. Мрак можно рассеять светом. А всякую черную жижу из человека вытащить сложно, или невозможно, если ее недостаток постоянно восстанавливается.
Гарри замолкает, потом усмехается, глубоко вдыхая запах лаванды, исходящий от Филис.
— Дубина, ты же даже не понимаешь, что творишь, — вот он, настоящий Стайлс, — возвращайся скорее домой.
Лагард поднимает к нему голову. Гарри отводит взгляд в сторону, нервно жуя губы, а Филис не верится, что он… Смущается? Сердце у нее сходит с ума, то взлетая к горлу, то падая в пятки. Что делать? Как быть? Лагард не знает. Она оборачивается, глядя на то, как Клэр водит руками по воздуху у самой Грани, а Уилсона и след простыл.
Хмурится.
— Пообещай мне одну вещь, Стайлс, — Филис все также не смотрит на парня, — пообещай, что ты будешь верить мне.
