Долгий, долгий путь

Со второго дня рождения БэмБэма прошла уже неделя, а Ёнджэ всё никак не решался съехать из квартиры Джексона. Он прикрывался тем, что хотел помочь с Бэмом, пока Джексон работал, но они оба знали, что в этом не было необходимости, потому что обычно с Бэмом сидела соседка по лестничной клетке, которую Бэм знал очень хорошо. Джексон всё понимал. Понимал, что Ёнджэ, несмотря на то, что был вполне уважаемым психологом, очень часто путался в своих собственных проблемах. А расставание с Джебомом окончательно выбило его из колеи. После трёх лет совместной жизни они, по словам самого Ёнджэ, зашли в тупик. Джебом, кажется, неустанно хотел детей, а для Ёнджэ этот вопрос был самым болезненным. Ещё в самом начале их отношений Ёнджэ признался, что он бесплоден («Вот такая я вот бесполезная омега,» – усмехался он, но всегда очень горько), и Джебом сказал, что любит Ёнджэ таким, каким он есть. Но три года спустя они всё-таки расстались. И поэтому Ёнджэ, чтобы не уходить в депрессию слишком глубоко, переехал в квартиру Джексона и таскал Бэма на руках почти что круглые сутки. – Ты извини, Ёнджэ-я, – говорил Марк, когда выкраивал время в своём плотном расписании и заскакивал поужинать. – но психолог из тебя откровенно хуёвый. Ёнджэ был подавлен настолько, что даже не обижался. Если бы Джексон сам не был загнан до пены и кровавого пота, как казалось иногда, он бы посочувствовал от души. Из них троих белая, кипельно-белая полоса наступила только в жизни Марка. Его карьера в модельном бизнесе поднималась всё выше, он постоянно разъезжал по показам и съёмкам. Вместе с ним везде катался и его бывший ассистент, теперь муж, Югём. Марк до сих пор воспринимал разницу в их возрасте немного слишком болезненно, но Югём знал, как осчастливить Марка настолько, что у того от переизбытка чувств начинали косить глаза. Джексону нравились те редкие моменты, когда они могли выбраться куда-то все вместе. Особенно приятно было сидеть в ресторане, ещё до рождения Бэма. Сейчас его приходилось везде брать с собой или подыскивать няню на вечер, что стоило денег. А тогда он и Бэм были единым целым. Джексона сажали во главу стола, и Джебом долго прикидывал, будет ли ему удобно сидеть именно там и именно так, поскольку живот становился всё больше. Марк говорил заказывать всё, что хочется, хоть самое экзотичное: ведь этого требовал ребёнок. Ёнджэ, нашедший какую-то незримую связь с Джексоном, всегда чувствовал, когда ему что-то требовалось и реагировал раньше, чем Джексон успевал попросить. Джексон улыбался постоянно. Хотя одна-единственная ядовитая мысль портила радостное настроение: его друзья, на самом деле, играли одну и ту же роль, разбитую на четыре части, предназначенную одному человеку. У них не было больше возможности собираться вот так, всей компанией. Марк летал из страны в страну. Югём либо занимался делами в Сеуле, либо вылетал ближайшим рейсом за ним во след. Джебом значительно отдалился, больше общался с Марком, к тому же, они часто встречались по работе. Ёнджэ, хоть и жил в квартире Джексона, вечно пропадал у себя в клинике или пытался выкарабкаться из депрессии – всё безрезультатно. Джексон же работал по ночам, отчего режим сна сбился неестественно. Он спал часа по четыре в сутки, чтобы не выпадать из жизни окончательно и чтобы видеть, как улыбается Бэм, едва открыв глаза с утра. Марк и Ёнджэ думали, что Джексон работал ночным уборщиком в отеле для свиданий. Ему нужно было на что-то снимать квартиру и содержать ребёнка и себя, при этом успевать находиться рядом с ним. Ночные графики обычно бывали самыми выгодными. Югём в шутку прозвал Джексона Золушкой, работающей сверхурочно. Джексон улыбался ему, но только по привычке. Ни Марк, ни Ёнджэ, видимо, не знали, что на зарплату ночного уборщика нельзя позволить себе снимать не самую захудалую квартиру, покупать качественное детское питание и не брать одежду в комиссионке, а в обычных магазинах, а ещё ходить в зал подкачаться. Ни Марк, ни Ёнджэ не знали, что на самом деле Джексон пересаживался на другую ветку метро и ехал к шести часам совсем в другую сторону города. В ту, где находился один из известных стриптиз-клубов Сеула. Ни Марк, ни Ёнджэ и не подозревали, что Джексон работал стриптизёром с тех пор, как пришёл в форму после родов. Джексон не хотел их расстраивать. Говорить, насколько плохо ему в действительности. Он больше и сам не понимал ничего. Он уехал из Японии, чтобы опять попытаться наладить свою жизнь, попытаться стать достойным человеком. Но не получилось. Он улыбался, прикидывался, иногда, всё же, давая себе пять минут на настоящие эмоции. А потом он улыбался снова и говорил, что всё в порядке. Что он не думает о будущем, о том, как ему быть дальше, омеге с ребёнком на руках и без альфы, в чужой стране. Он ничего не рассказал родителям: они ведь не узнают сами, так зачем же позорить их ещё больше? К счастью, друзья его поддерживали, не покидали ни на секунду. Если бы не они… без них не было бы ничего. Клуб, как не странно, давал ему иллюзию собственной власти. Власти над своей собственной жизнью. По шесть дней в неделю он перевоплощался в совершенно другого мужчину, растворялся в музыке и страсти, которая рождалась из ниоткуда. Посетители в клубе были самые разные, мужчины и женщины, и угождать нужно было всем. В Киото Джексон научился быть внимательным и чутким, и потому быстро находил подход к любому клиенту. Начальство его хвалило – ему же хотелось то сгореть со стыда, то разрыдаться в голос, почти каждый вечер. Он не занимался проституцией, в отличие от других ребят и девушек, работавших вместе с ним. Они не гнушались сторонним приработком, а вот Джексон – да. Ему говорили, что ему нужно кормить ребёнка. Джексон стискивал зубы и говорил, что лучше сам будет голодать, чем ляжет под альфу за деньги якобы из-за нужды. Хотя… За неполные два года работы в клубе он заводил отношения с клиентами. Это тоже было против правил, поэтому Джексон просил быть осторожнее и не проявлять к нему внимание слишком открыто. Он ходил на свидания, грелся о чужие улыбки, забывался в объятиях, фальшиво срывал голос по ночам в чужом доме. Но он всегда знал: он недостоин любви, даже настолько необременительной. И такие отношения никогда не длились долго и не заканчивались ничем хорошим. Джексон привык. Привык быть страстной, разнузданной омегой по ночам, и выжженным, заботливым папочкой днём. Привык ловить на своём теле пылающие взгляды и не ощущать в ответ ничего подобного. Привык врать и выкручиваться. Привык быть один. А разве он не был один всю свою жизнь?..