Долгий, долгий путь

– Опять из комнаты Комомо воняет цветами! Джексон даже не успел понять, кто это так бурно возмущался, и быстро прикрыл дверь в свою комнату. Теперь ему каждый день приносили цветы – в корзинках, в букетах, перевязанные лентами. Он скромно спрашивал у Хозяйки, не найдётся ли у неё ещё лишней вазы. И у Хозяйки было много ваз, особенно, для Комомо. Джексон подозревал, что, скорее всего, Господин начал делать нескромные пожертвования в их окия, отчего любовь и забота Хозяйки росли на глазах. – Не слушай их, Комомо-тян, они просто завидуют! – сказал кто-то из девушек спокойно. Но Джексон и не переживал. Не мог же он попросить Господина перестать присылать цветы – это было бы проявлением неблагодарности. Джексон был счастлив любому знаку внимания со стороны Господина. Особенно, в последнее время, когда у Господина стало много работы и он заходил очень редко. Комната Джексона утопала в цветах. Он открывал глаза утром и не мог сдержать улыбку, будто просыпаясь в весеннем саду. А за дверью его обычно ждал новый букет. Они сменяли друг друга, и казалось, что каждый цветок живёт вечно. Но лучше, чем принимать подарки, было видеть Господина в их комнате за столом, как обычно. Нанося макияж по вечерам, Джексон каждый день надеялся увидеть его. Надеялся и очень ждал. – Ты, наверное, делал с ним что-то, да? – спросил кто-то из девушек как-то вечером, когда Джексон помогал ей убрать волосы в причёску. Вопрос, хотя и должен был взметнуть негодование, почему-то не показался совсем уж неприличным. – Не делал, – ответил Джексон спокойно и отложил раскалённые щипцы в сторону. Девушка развернулась к нему лицом, чуть надув бледные губы: – Откуда тогда подарки, Комомо-тян? Джексон пожал плечами, чувствуя в груди знакомое тепло. – Ему хочется дарить подарки. Что я могу сделать? – Ты же знаешь, что другие девушки могут начать говорить всякое. – И ладно. Мне не страшно, Изуми-тян. Я не ослушался правил окия. Она сложила руки на груди, как будто задумалась. Потом, резко покраснев, подалась вперёд и быстро поцеловала его в губы. – Ты что, Изуми?.. – выдохнул Джексон и отступил назад. Она посмотрела на него чуть влажно и покивала, словно убедившись в правдивости чего-то важного. – Да, Комомо-тян, это по-настоящему. Другие девушки на тебя наговаривали, и зря. Злые языки, они это от зависти… Прости… Она коротко провела рукавом по лицу, встала и выбежала в коридор. Джексон остался в комнате один на один с невероятных размеров удивлением. Он ничего не понял из их разговора. Но, кажется, произошло что-то значимое. – Комомо-сан… Джексон обернулся – сердце забилось о прочный кокон кимоно быстрее. – Добрый вечер, Господин, – сказал он с поклоном. Господин задвинул за собой дверь, медленно шагнул ближе. Всё та же нераскрашенная маска, не прикрывающая его выступающие уши – единственная подробность его внешности, которую было позволено знать Комомо и которая казалась очень интимной. – Я почти начал забывать, насколько ты красива, Комомо-сан, – прошептал Господин, касаясь широко раскрытого воротника кимоно. Джексон смотрел в пол, боясь повстречаться с огнём в его глазах и понять, что он обречён не только на сегодня, но и на всю жизнь. – Я скучал по тебе, Комомо-сан. А ты скучала по мне? Если бы не белая краска на лице, Джексон выдал бы себя с головой. – Ваши подарки немного облегчили мою тоску, – прошептал он; дыхание Господина косо обжигало щёку. – Благодарю вас от всего сердца, Господин. За ваш тонкий вкус, за вашу щедрость… – Знаешь, – Господин выдохнул опять, как будто выдыхая облегчение. – я даже не представлял, насколько мне тебя не хватало, пока не увидел тебя сейчас… Как будто жил в ледяной воде, без воздуха и света, а теперь… Его дыхание снова опалило скулу. Татами расплывался перед глазами. – Давай присядем, Комомо-сан? Джексон молча повиновался, садясь медленно и осторожно, чтобы не нарушить гармонии. Господин опустился рядом, совсем рядом, а не через стол, как обычно. Джексон продолжал прятать взгляд, уговаривая себя не порочить ничто и никого. Демон желания путал его мысли, сбивал с пути. – Комомо-сан, посмотри же на меня, – в голосе Господина зазвучала мольба, мольба отчаявшегося человека. Джексон, испугавшись, поднял взгляд. За белёной керамической маской блестели живые горящие глаза, уши чуть покраснели. Джексон улыбнулся уголками губ. – Господин изволит послушать песню или посмотреть танец? – спросил Джексон, опираясь на отточенную годами привычку. Господин покачал головой и мягко сжал его плечо. – Неужели ты не понимаешь, что я пытаюсь тебе сказать? – прошептал Господин; Джексон не понимал, даже не пытался, не позволял себе пытаться. – Ты же не нежный бутон, Комомо-сан, а распустившийся цветок… Джексон понял. Понимать не хотел, но всё равно понял. – Самый яркий цветок, самый прекрасный, – шептал Господин, держа Джексона в своих руках; его голос вводил в транс, наливающий низ живота неудобным жаром; Джексон начал потеть под париком и кимоно. – С неповторимым запахом… Никогда не ощущал ничего подобного… твой запах… как прогретое на горячем солнце море, как тёплый песок… Где ты жила в Китае, Комомо-сан? – Сянган, – выдохнул Джексон, пытаясь незаметно ускользнуть от манящей близости Господина; ещё никто и никогда не восхвалял его запах. Эти комплименты отзывались в теле приятным напряжением, совсем как любовная ласка. Хотя Господин просто держал его за плечи. – Сянган, – повторил Господин по-китайски. – Так вот, почему… Цветок, море, солнце… Комомо-сан… – Господин, – Джексон чуть нахмурился, чувствуя, что удовольствие перетекает в боль, а осознание происходящего возвращается к нему огромной снежной лавиной. – Господин, прошу вас, я налью вам чаю, пожалуйста… – Не хочу пить чай, Комомо-сан, – шептал Господин упрямо и горячо, его дыхание выходило через маску с лёгким свистом. – Не сочти меня грубым, но твоё тело и твой запах… «Нет-нет! Только не… пожалуйстапожалуйста…» – Я хочу, чтобы ты стала моей сегодня ночью, Комомо-сан. Слово альфы для омеги – всегда закон, подчиняться нужно беспрекословно. Но в груди Джексона заколотился страх: Господину нужна женщина, нужно женское тело омеги, а не омеги-мужчины. Он судорожно карабкался из обжигающего жерла, грозящего ему неминуемой гибелью. – Но, Господин, – взмолился Джексон, всё ещё глядя в пол и изо всех сил пытаясь не ощущать лёгких касаний на ключицах и открытой шее. – правилами окия запрещается… здесь же следят, здесь же камеры… Господин коротко рассмеялся – по позвоночнику Джексона спустился холод и капелька пота. – Может быть, сейчас я веду себя безрассудно, но я не могу подвергать тебя опасности. Я договорился обо всём. Твоей репутации ничего не угрожает, Комомо-сан. Не бойся меня, доверься мне… – Но, Господин… – Да, моя Госпожа? Дыхание спёрло в горле, голос потерялся. Даже если их никто не увидит, даже если камеры действительно отключили, на их пути всё равно стоит ложь, которую Джексон надеялся не обнажать никогда. Особенно перед Господином. – Я… Я очень хочу сделать вам приятное в ответ на то счастье и заботу, которые вы мне дарите… но… Господин, простите меня, я… – Хочешь сказать, ты – мужчина, Комомо-сан? Джексон похолодел всем телом. Поднял взгляд на Господина. Даже сквозь маску было видно, что он улыбается, его глаза сузились игриво. – Я знал это давным-давно, Комомо-сан. Я не знал, что ты родом из Сянгана, но знал, что ты мужчина. Меня это не отталкивает. Ну, что теперь? Позволишь насладиться своим ароматом? Запах леса стал в разы сильнее, бил прямо в нос, напитался чем-то тёплым и пряным, как прогретая осенним солнцем янтарная смола. Джексон посмотрел на Господина. В голове осталась одна-единственная мысль, и та – постыдная, недостойная порядочной гейши. Джексон улыбнулся. – Ты прекрасна, когда улыбаешься. Прекраснее первого весеннего рассвета, – говорил Господин, жестом прося лечь спиной на пол. Джексон послушался. Господин прикоснулся к краю кимоно – сердце в груди забилось, как сумасшедшее. Его руки подхватили слои ткани, повели их вверх по ногам. Вспомнив, что одевался второпях, Джексон не удержался и прикрыл лицо раскрытым веером. – Не носишь таби, Комомо-сан? – спросил Господин игриво, проводя пальцами по голой коже вдоль шнурков. Джексон вздрогнул от прикосновения. – Не подумайте, Господин… – Я и не думаю. Нахожу твои ступни очень, очень привлекательными, Комомо-сан. Джексон не посмел больше говорить. Руки Господина скользили по коже, от щиколоток и выше, в глубь кимоно, вверх, к коленям и дальше, уже вниз. – Самый прекрасный цветок, с самыми нежными лепестками… Хочу утонуть в тебе, моя Госпожа… Джексон лишь закусил губу, роняя веер на пол и до боли впиваясь пальцами в жёсткий оби. Дальше Джексон не помнил себя, потерялся. Господин попросил его закрыть глаза и не открывать, потому что ему хотелось снять маску. Джексон заволновался ещё больше, но не посмел ослушаться. Освободившись, Господин раскрыл воротник кимоно шире. На не выбеленные шею и грудь посыпался жар влажных поцелуев. Джексон и подумать не мог, что Господин на самом деле настолько жадный до ласк и такой страстный мужчина. Крепко зажмурившись, Джексон запустил пальцы ему в волосы. Голова кружилась очень сильно: Господин приходил в окия уже несколько месяцев, а Джексон имел возможность прикоснуться к нему лишь во сне. Он словно потерял зрение, отчего все чувства обострились в десятки раз. Господин направлял его словом и жестом, шептал жарко и чувственно, что нужно сделать дальше. Джексон слушался с радостью, повиновался с преданностью. Ему очень хотелось отблагодарить Господина за его доброту, внимание, компанию, ласку. Джексон ласкался в ответ, пусть и вслепую. Господин не стал раздеваться сам, но где-то пальцы Джексона обжигались о его кожу. Кимоно было ослаблено его сильными руками, хотя и повисало тяжело, немного путая движения, и без того неуверенные. – Комомо-сан, – позвал задыхающийся голос Господина. – Да, мой Господин? – отозвался Джексон, прогибаясь в спине ещё сильнее. – Ты будешь только моей гейшей? Будешь только моим нежным цветком из Сянгана? Дыхание перехватило. Глаза едва не открылись, Джексон успел одёрнуть себя и обвил шею Господина крепче. – Я буду только вашей гейшей, мой Господин. Сейчас и до конца вечности. – Комомо… ты… ты сделала меня самым счастливым мужчиной на всём белом свете… Джексон сжал бёдра плотнее вокруг талии Господина, чувствуя, что вот-вот перестанет себе принадлежать… – Можешь открыть глаза. Джексон с трудом приподнялся, чтобы сесть на полу удобнее. Господин снова смотрел на него через маску, кажется, улыбнулся. Наклонился, прикоснулся пальцами к влажной щеке – Джексон заулыбался ему широко, совсем не так, как учили. – Не забывай обо мне, моя Госпожа. Теперь я твой раб и вернусь уже завтра, чтобы погреться в твоей милости. Ну конечно же, он просто пошутил. Джексон запахнул полы кимоно, вдыхая аромат Господина глубже, чтобы напиться им вдоволь сейчас и меньше мучиться жаждой во время их разлуки. Господин посмотрел на него ещё раз и закрыл за собой дверь. Джексон, упав лицом в татами и пряча глупую улыбку, понял своё предназначение в жизни.