Долгий, долгий путь

Сакура уже давно отцвела, наступила томная, жаркая поздняя весна. Джексон смотрел, как распускаются другие цветы, и слушал, как звонко поют птицы в саду рядом с окия. Его сердце трепетало так же, как их переливчатые голоса. Он чувствовал себя бабочкой, пойманной в умелые ладони. Господин в тот вечер сказал, что у него есть для Комомо некий сюрприз. Джексон, сдерживая радость и нетерпение изо всех сил, улыбнулся ему уголками губ, когда Господин взял его за руку и повёл в сад. – Сегодня, Комомо-сан, мы с тобой погуляем. Хочу, чтобы ты побыла на воле, – объяснял Господин, придерживая его за руку, когда они спускались по лестнице. – Вечером дышится гораздо легче. И небо всё в звёздах, как в серебристых искрах. – А как же Хозяйка, Господин? – спросил Джексон, хотя возвращаться и не собирался. Он собирался делать только то, что ему скажет Господин. Он спросил лишь потому, что так полагалось спросить хорошей гейше. – Не думай о Хозяйке, Комомо-сан. Я всё уладил, она не возражала, – сказал Господин; они шагнули в укутанный сумерками сад. – Я хочу снять маску. Ты не будешь против? – Ни в коем случае, Господин, – Джексон поклонился; сердце в груди зашлось так, что стало нечем дышать. – Я рад, – сказал Господин тепло, и его руки потянулись к завязкам на затылке. – Только, пожалуйста, не смотри мне в лицо. Хорошо? – Как пожелает Господин, – Джексон поклонился ещё раз. Он уже соображал с большим трудом: жар и ломота в теле не давали ему покоя дня два. Организм устал, переутомился. Джексон отлёживался те дни, зная, что Господин будет занят на работе. Но сегодня ему было необходимо привести себя в порядок и предстать перед Господином в роли его прекрасной Комомо-сан. Спускаясь из своей комнаты в комнату для гостей, Джексон увидел, как в застеклённый уличный фонарь настойчиво бьётся мотылёк. Он улыбнулся самому себе, потому что не видел мотыльков уже очень давно. Джексон не мог видеть лица Господина, но прекрасно слышал, как меняется его голос. От привычного, вежливого и мягкого, к медленному и глубокому. Джексону становилось тревожно и радостно от этой перемены. Он ничего не делал специально, всё случилось само собой. Просто Господин освободился именно сегодня, просто именно сегодня он решил вывести Джексона погулять по ночному саду. – Комомо-сан, я так больше не могу, – выдохнул Господин; голос совсем низкий и тяжёлый, как и жар внизу живота Джексона. – Я чувствую, что сегодня твой запах другой. Ты вся другая. Ещё более манящая, ещё более неотразимая… Что ты делаешь со мной, Комомо-сан? – Простите меня, Господин, – сказал Джексон негромко, отворачиваясь в сторону, словно стыдясь. Но стыд покинул его несколько дней назад, оставив обнажённую откровенность. Она сводила его с ума по ночам, и у него больше не осталось сил просыпаться каждое утро в горячем поту. Господин резко привлёк его к себе. Джексон попытался отстраниться, как того требовали правила, но, к счастью, руки Господина оказались очень сильными. – Я становлюсь с тобой зверем, – прошептал Господин дрожащим голосом; голову Джексона заволокло чёрным чадом. – Я хочу тебя, Комомо-сан. Прямо сейчас. По телу прокатилась обжигающая дрожь. – Как пожелает Господин, – отозвался Джексон, с трудом шевеля присохшим к нёбу языком. Господин рыкнул. Потом прижал Джексона спиной к какому-то дереву, укрывавшему их кроной довольно низко, и начал ослаблять оби. – Моя фарфоровая куколка сегодня медоточит… – Джексон почувствовал хищную улыбку Господина у своих ключиц. – Такой тонкий медовый запах, такой сладкий… Мне нравится, очень нравится, моя Госпожа… – Я хочу, чтобы вам нравилось всё, – прошептал Джексон и тихо охнул, когда Господин подхватил его под левое бедро. Больше говорить он не мог. Мог только пытаться сдерживать все те неприличные звуки, что рвались из него наружу, усиливая напавшее на него безумие. Господин, кажется, тоже практически терял рассудок. За все эти месяцы Джексон не помнил его таким: несдержанным, грубым, жёстким. Вцепившись ему в плечи, Джексон боялся, что сорвётся из своей жизни и упадёт камнем с обрыва, прямиком в чёрную-чёрную пропасть. И пути назад для него не будет. Ведь путь назад заслуживают только те, кто живёт честно. А он… – Господин, я только ваша… Ваша, ничья больше… На всю жизнь… Моё тело принадлежит вам всецело… Только вы имеете над ним власть… Только вы имеете власть надо мной, Господин… – О, Комомо, моя милая! – застонал Господин приглушённо. – Чем я заслужил такую честь, моя Госпожа?.. Ты меня просто с ума сводишь… Самый сладкий и самый нежный цветок, только мой… – Только ваш!.. Джексон обмяк в руках Господина, припав спиной к дереву. Он слышал его загнанное дыхание, шуршание кимоно, лёгкий шелест ночного ветерка в кронах деревьев. Видел россыпь серебристых искр на чернильном небе, красные фонари окия, смутные очертания крыши. Его пальцы прикасались к ушам и шее Господина, взмокшего, горячего-горячего, пахнущего так, что подгибались колени. Вдруг Господин выдохнул протяжно высоким голосом. Джексона тряхнуло от новой волны жара. В ту ночь Джексон вернулся в окия только под утро. Пользуясь тем, что все девушки ещё спали, он не стал завязывать кимоно, лишь подхватил руками разваливающиеся слои ткани и посмотрел на Господина, уже надевшего маску, со ступенек окия. – В моей жизни не случалось ничего прекраснее тебя, Комомо-сан, – сказал Господин, и Джексон почувствовал в его голосе улыбку. – Я благодарен судьбе за то, что она занесла меня в Киото. На такие слова Джексон не имел права ответить то, что хотелось. И к тому же, слова и чувства путались в голове и груди очень сильно, не давая чему-то большому и важному свершиться в ту ночь. Поэтому Джексон поклонился, развернулся и пошёл обратно в окия. Он чувствовал на себе тёплый взгляд Господина, пока за его спиной не закрылась дверь. Так закончилась весна, так проходило лето. Господин время от времени с сожалением говорил, что он не сможет остаться в Киото, что ему нужно будет вернуться в Корею. Джексон слушал и молчал. Он думал, что скоро его работа гейши закончится, ведь Господин, без сомнений ставший его любовником, имел право выкупить свою Комомо и увезти, куда хочется. Джексон улыбался, вверяя свою судьбу в умелые руки Господина. Вся его жизнь была предначертана давным-давно, ещё до его рождения. Судьба была с ним суровой сначала, но это был полезный урок. Так он смог отлучиться от родителей, пройти испытание и оказаться здесь, в объятиях своего Господина. Наверное, Господин стал его наградой за терпение и лишения. Наверное, да, именно так и было. Джексон с нетерпением ждал того дня, когда Господин придёт за ним и они уйдут из окия вместе. Тот день откроет дверь в совсем новую жизнь. Джексону не придётся больше прятаться за макияжем и платьем, а Господин снимет наконец свою маску, и они оба увидят друг друга впервые. Они уедут в Корею, в Сеул, где работал Господин, и будут жить вместе. Джексон не рассчитывал на свадьбу, его вполне устраивала роль омеги Господина. Ведь Джексон и так принадлежал ему всей душой и всем телом, так неужели какая-то формальность могла упрочнить его положение ещё больше? Но день радости оказался чёрным днём. Господин пришёл попрощаться, и только. Даже не остался на вечер. Лишь просил у Джексона прощения за то, что они вынуждены расстаться, и осыпал глухими комплиментами. Джексон даже пошевелиться не мог. Потом Господин долго кланялся в дверях. И вот, он ушёл. Джексон остался совсем один. Господин словно забрал с собой его душу, оставив тело Джексона пустым. Словно в тумане, Джексон поднялся к себе в комнату, закрыл за собой дверь. Разделся, смыл макияж, посмотрел в зеркало. Жалкий вид, просто жалкий. И на что он только надеялся? На секунду стало больно. Но он распрямил плечи, как учили в спортивной школе, и сжал кулаки. Всю ночь он не спал. Просто не мог заснуть. Под утро в голове зашевелилась ледяная мысль – мысль о расплате за скоротечное счастье. Пока все спали, он выскользнул из окия и направился в ближайшую аптеку. Только сейчас он понял, насколько безрассудным был всё это время. Безрассудным и наивным, как маленький мальчик, думавший, что сказки про омег, где они счастливы и любимы, списаны из жизни. Снова заперев замок в свою комнату и закрывшись в ванной, он стал ждать своего приговора. Подтвердилось. Он уткнулся лбом себе в колени, сидя на плиточном полу. Он даже не чувствовал холода. Он вообще перестал чувствовать. Он никогда не думал о том, что иногда дети приходят в жизнь случайно, неожиданно. Но этот сюрприз оказался не из приятных. Джексон понял, что судьба, сначала приласкав его, схватила его за горло и не отпускает. Чуть придя в себя, он придумал, что делать. Быстро договорился с Марком и Ёнджэ, чтобы они встретили его в аэропорту, быстро купил билет на самолёт до Кореи на сэкономленные за годы деньги, быстро собрал вещи. Беременной гейше нет места в окия, она будет позорить собой заведение, ведь это не публичный дом. Джексон знал это правило очень хорошо, потому и выход из ситуации напрашивался сам собой. Он долго вспоминал, нет ли у него чего-нибудь дорого, чтобы оставить Хозяйке в качестве выкупа. Раз Господин не стал выкупать его, значит, он выкупит свою свободу сам, самостоятельно. Он обыскал всю комнату и наконец нашёл – шкатулку с перламутром, которую Господин подарил ему после их первой близости. Джексон прижал её к животу, покачал головой и положил на кровать. Взял чемодан и сумку с вещами и, не оглядываясь, ушёл из окия навсегда. Так исчезла прекрасная гейша из Сянгана по имени Комомо.