Он совершил преступление: убил человека. В самом себе. С. Е. Лец
Я проснулась оттого, что сердце пропустило удар, и не в переносном смысле, а в самом прямом. Пустяк, бывает иногда после напряжения, только я это ненавижу – слушать собственный пульс и ждать, когда сорвется ритм. Под головой было мягко, я лежала на спине и правым плечом чувствовала чье-то тепло и дыхание. Открыла глаза, приподнялась на локте. Мишель сопела мне в руку, сзади надежно прикрытая Аленом, – единственная кровать в квартире оказалась достаточно большой для нас троих, чему я вчера была очень рада. Это вчера ворвалось в меня обжигающим потоком еще во сне: там был белый тигр, и я носилась от него по стеклянному лабиринту, раз за разом прибегая в тупик, пока выступившая прямо из прозрачной стены тень не схватила меня за шею и не швырнула в стекло. Ощущение острых осколков, разрывающих мою кожу, и вырвало меня из кошмара. Сквозь шторы пробивался свет, наручные часы показывали почти двенадцать. Осторожно, чтобы не разбудить остальных, я слезла с кровати и сориентировалась на ванную. Полисмен сидел, поджав ноги к груди и обхватив их руками, голова покоилась на коленях, и темные волосы закрывали лицо. Он что, спал здесь? Я неосознанно потянулась к своей шее. Это казалось нереальным: его попытка меня задушить, мой панический страх, его сфокусированные на одной точке голубые глаза… – Наташа, ты в порядке? Я вынырнула из неприятных мыслей. Офицер все еще сидел, теперь вытянув одну ногу вперед, и смотрел на меня. Он казался собранным и бодрым. – В порядке. – Хорошо. Он встал, я заметила на форменной куртке именную нашивку с фамилией «Маккензи». – Я должен вернуться в участок и доложить о произошедшем, – Маккензи повернулся спиной ко мне, открыл воду. – Вы останетесь здесь до тех пор, пока вам не разрешат вернуться. – Здесь? Одни? – чего греха таить, мне не улыбалась перспектива еще одного внезапного визита какого-нибудь террориста. – За вами приглядят снаружи, – мне казалось, он смотрел на меня в зеркало, но от горячей воды шел пар, гладкая поверхность запотела, и я могла только представлять этот взгляд. – Ага, – уже приглядели, спасибо. Кстати, об этом… – Эм, спасибо. За то, что спасли нас. Маккензи не ответил. Перекрыл кран, быстро протиснулся мимо меня к выходу и, уже открывая дверь, остановился: – Наташа, я надеюсь на вашу сознательность – не выходите из квартиры. Мне оставалось только кивнуть, а в сознании билась мысль – он первый человек в Америке, который четко и верно произносил мое сокращенное имя.***
Баки спустился на этаж ниже и выглянул в подъездное окно. Утром в доме шумели, хлопали двери, и ему было не по себе: что если вернется хозяин квартиры? Полицейская форма могла объяснить и списать многое, но не вторжение в жилище без ордера и оснований (о том, чем все могло закончиться, если бы им повезло меньше, и жилец оказался бы дома изначально, Баки вообще старался не думать). Но выходить наружу сразу после пробуждения было глупо, и он решил подождать, когда все работающие разойдутся, а не работающие вернутся с ночных прогулок. План в его голове сформировался еще вечером, между двумя бессознательными приступами ярости и апатии. Необходимо добраться обратно до места, где была припаркована патрульная машина, и достать спрятанную там одежду: ходить в куртке мертвого копа уже опасно. Потом – найти блондина или дождаться, пока он найдет их. Очевидно же, что девушек в покое не оставят. Не то чтобы Баки собирался заниматься благотворительностью, но тут примешивался корыстный расчет. Он уже не был уверен, что парень его узнал, зато Барнс его помнил: один из людей Рамлоу, а значит, из Гидры. Оставлять его в живых – непозволительная роскошь. Собственно, попытка скрыть следы и заставила пойти на такой дикий шаг – заявиться в чужую квартиру. Наверно, потер он переносицу, инстинкты снова возобладали над разумом. Такое уже бывало, и каждый раз это чуть не стоило ему либо жизни, либо свободы. Он всяким отморозкам казался легкой мишенью – один, постоянно оглядывающийся, единственная сумка за спиной. Сколько раз его ловили в переулках, на выходе из забегаловок и на заправках: Вашингтон, Нью-Йорк, Питсбург, Чарльстон, Нэшвил, Бирмингем… Избегать крупных городов не получалось, как ни парадоксально, при его навыках затеряться в них было даже проще. И каждый раз, убегая, он снова и снова ждал сводок по радио, ждал с внутренней дрожью и порой дожидался. Баки убил двоих в пригороде Вашингтона, почти сразу после того, как побывал в музее. Эту драку он помнил плохо, их было четверо или пятеро, с огнестрелом, а у него на душе полный раздрай и ноющая пульсировавшей болью правая рука, которой он почти не мог пользоваться всерьез. Пришлось левой. А Зимний Солдат не привык сдерживать силу. В сводке сказали, один из погибших умер от пробитых осколками ребер легких. Следующего он убил три недели спустя в маленьком городке где-то между Балтимором и Филадельфией. Мужик был силен неимоверно и так же пьян, он умудрился повалить Барнса на землю, и рефлексы взяли свое: перекат, заломить руку, ударить. Кулак впечатался в основание черепа, что это – труп, Баки понял сразу. Он долго отмывал кровь с перчаток на заправке, и картонка с изображением Христа на входе в туалет казалась ему дикой злобной насмешкой. Барнс не хотел их убивать. Не хотел, и потому ножи и гаррота изначально легли на дно рюкзака. Но порой он просто не успевал перехватить собственное тело, которое после десятков лет пыток и принуждения было таким же совершенным оружием и знало только один закон: бей первым и насмерть. Словно кто-то щелкал переключателем, и Баки снова становился безвольным наблюдателем своих же поступков, в то время как Зимний Солдат с холодным расчетом решал возникшие проблемы. После того раза он старался концентрироваться на настоящем, не позволял сознанию соскользнуть в прошлое или будущее, считал дыхание и шаги, фонари по дороге. Баки серьезно покалечил еще как минимум восемь человек, но летальных исходов вроде больше не случилось. Но это дико выматывало: быть здесь и сейчас, каждую минуту напоминать себе, что он не на задании, что люди вокруг – не мишени и вовсе не несут в себе угрозы большей частью. Это мало походило на жизнь, даже на существование, и Баки все больше казалось, что он спит на ходу. Обратный эффект, откат… Он уже не различал цвет собственных глаз в замызганных зеркалах общественных туалетов. Перейти границу не получилось. В Сан-Антонио ловили сбежавшего из тюрьмы серийного маньяка, посты были на всех дорогах к Мексике, он даже сделал приличный круг и чуть не попался. Копы отделались синяками да ссадинами и выбитым стеклом машины, а Баки снова бежал. Вверх, обратно, и сам не заметил, как добрался до Нью-Йорка. Теперь он больше месяца жил в Браунсвилле в заброшенном хостеле с местными беспризорниками и наркоманами, ходил по родным незнакомым улицам, даже нашел свой бывший дом. Кажется, Баки не был уверен, но вид здания словно выдернул какую-то затычку внутри. Ему снились лица, он снова и снова просыпался рывком, только теперь гораздо чаще, по десяток раз за ночь, пытаясь сообразить, где и кто. И как всегда это ощущение оцепенения сразу после пробуждения, и сжатое в невидимых тисках горло не позволяло дышать. Двое суток прошли будто в мареве, Баки снова поплелся туда, как оказалось – прямо в день теракта, и буквально напоролся на блондина. Они встретились взглядами, но там работала полиция, кто-то сказал «Мстители», и оставалось только терпеть и идти по следу агента Гидры. Прошла еще пара дней, на него не устроили облаву, и, наверно, стоило бросить затею с поисками и не лезть на рожон, а скрыться. Но ненависть и страх застили глаза, и когда он увидел трупы полицейских в машине, то принял окончательное решение. На планшетке копов был номер дома и квартиры, а один практически его роста. Баки не сомневался в результате, и эта самоуверенность его подвела. С небес на землю падать больно, даже если ты уже привык. Сейчас он понимал, что сам же навлек на себя проблемы. Очевидно, в день теракта парень его не узнал, и валить из города стоило тогда же, но опять, опять Зимний Солдат – «не оставлять свидетелей!» – и теперь Баки в полной заднице притулился на ступеньках в чистеньком подъезде и точно не мог дать врагу уйти. В почтовом ящике номер двенадцать куча писем. Хоть здесь повезло, похоже, хозяин отсутствовал прочно. Барнс не мог быть уверен, что теплая троица не сбежит, но стоило рискнуть. Терять-то, по большому счету, нечего, зато еще одного из Гидры он отправит на тот свет. Или заберет с собой в крайнем случае. Одежда, к счастью, ждала на месте. Он оставил там же форму, только забрал пистолет. Нож, увы, Наташа подарила преследователю. Воспоминание о девушке отдалось в затылке тупой иглой. Когда все закончится, надо смываться без оглядки, и, если повезет, она не сможет описать его достаточно подробно. Вернулась фантомная боль в левом локте. Баки сидел на крыше напротив дома с выбитым окном на четвертом этаже, надежно скрытый от глаз прохожих стальными конструкциями. Люди внизу переходили улицу, кто-то высаживался из машины, кто-то останавливал такси. Девочка выгуливала собаку, мать ловила гиперактивного ребенка, трое мужчин заносили в подъезд диван. Взгляд выхватывал мелочи и общий вид; картинки, будто слоями, оставались в памяти. Он иногда задавался вопросом, почему так хорош в терпении и слежке, и только потом вспоминал, как когда-то был снайпером. Так давно. Агент Гидры появился в поле зрения, когда перевалило за три. Предсказуемо – потеряв цель, самым верным решением было вернуться в изначальную точку. Белый джемпер сменили черная футболка и плотная куртка, правое запястье в фиксаторе. Баки не собирался устраивать драку здесь, и ждать долго не пришлось: что бы блондин ни планировал найти в квартире, там было точно пусто. Потянулись улицы. Прохожие расступались, неосознанно, и Баки все боялся, что его заметят. Наверняка заметил – иначе с чего бы они прошли пешком весь Уильямсбург? Еще немного – и мост. Неужели на Манхэттен? Нет, налево, дальше, к военно-морской верфи. Сегодня суббота, рабочих меньше обычного, проще не привлекать внимание. Проще найти свободное место. Баки пожалел, что оставил остальное свое оружие в тайнике. С одним чужим пистолетом было неуютно, да и шума много… Еще десять минут, и полупустой ангар встретил прохладой и тишиной. Агент Гидры сидел на обломке гусеницы от подъемного крана и улыбался уголком рта. – Я не знаю, кто ты, но ты умрешь. Гонора больше, чем мозгов. Шестеренки в голове работали четче механизма Гидры. Парень, насколько мог вспомнить Баки, был больше водителем, чем бойцом, в святая-святых лаборатории никогда не допускался, и, видимо, со зрительной памятью у него были огромные проблемы, раз Зимнего Солдата перед собой он до сих пор не признал. Впрочем, уже неважно. Баки не стал стрелять. Сократил расстояние до нуля, пока противник вставал и пытался левой рукой достать пистолет из кобуры, задвинутой – вот придурок – почти к позвоночнику. Перехватить за запястье, развернуть, вывернуть плечо. Короткий вскрик, жалкую попытку врага достать его покалеченной прежде правой Баки проигнорировал, повалил на пол и, прижав коленом в спину, свернул шею. Омерзительно. Вода глухо билась о камень, над головой под весом метро дребезжали стальные конструкции Манхэттенского моста. Отсюда был виден и Бруклинский, но Баки решил хоть сейчас не рисковать. Течение Ист-Ривер вынесет тело агента Гидры вниз, и, если он правильно рассчитал, береговые службы или туристы заметят его как раз ближе к ДАМБО. Чтобы незаметно избавиться от трупа, пришлось изворачиваться, и спустя какое-то время Баки обнаружил себя под мостовым пролетом. Без покойника на руках, к счастью, а то с него бы сталось в таком состоянии. Если по правде, он даже не помнил, как скидывал тело в воду. Ветер слегка трепал волосы, по воде бежала чуть заметная рябь, но Барнсу казалось, что он стоял под ураганом. Этот парень был врагом и должен был умереть, и Баки не жгли ни совесть, ни сожаления. Агент Гидры стал первым его полностью осознанным убийством с тех пор, как рухнули хеликэрриеры, а может, даже с прошлого века, но не это металось в голове. Агента Гидры убил Баки, и Зимний Солдат там рядом не стоял. На стенде в музее Смитсоновского института друга Капитана Роджерса клеймили героем, и Барнс был почему-то убежден, что тот герой не сворачивал шеи пусть даже плохим ребятам одним движением без тени колебаний. Обратный путь показался просто чудовищно длинным, люди вокруг давили своим присутствием. Баки снова вернулся к месту, откуда уже давно убрали патрульную машину с мертвыми копами, выкинул в переулок форму и табельный пистолет на видном месте. Может, в металлической руке были и свои плюсы: из-за нее он носил перчатки, не снимая, и не надо было беспокоиться об отпечатках и случайных свидетелях. Он снова поднялся на крышу; заранее свистнутая с прилавка бутылка воды нагрелась и на вкус отдавала чем-то техническим, но слишком хотелось пить. Есть тоже, но это подождет. Все подождет.***
Я всерьез начинала беспокоиться за Мишель: она не просыпалась, я с трудом всунула в нее полтарелки лапши из пакета, и она снова отрубилась. Ален сказал, что вчера он с копом накачал ее успокоительными, и кажется, это была лошадиная доза. Мне было категорически нечего делать. Пока Мишель валялась в отрубе, и Ален притулился возле нее с айфоном и наушниками, я пялилась в окно. Мой телефон остался в сумке дома, а в этой квартире не оказалось ни телевизора, ни книжной полки, только журналы по архитектуре. Как-то само собой выдалось время подумать, но на это дело меня как раз не тянуло. На самом деле мне хотелось поспать, но я заставила себя перебороть этот позыв. Если что… Если что. Эта мысль не давала покоя. Если тот террорист нас найдет, мы абсолютно беззащитны. В заверения нашего спасителя о наружке я не особо верила, а если она там и была, толку вряд ли будет больше, чем в прошлый раз. Круг тараканов в голове как-то сам собой замкнулся на Маккензи. Ё-моё, мужика выкинули с четвертого – Хьюстон, я повторяю, с четвертого! – этажа, а он жив и даже бегает. У меня, конечно, не медицинский справочник в голове, но либо он везунчик, либо в полицию набирали настоящих «терминаторов». С другой стороны, нам-то грех жаловаться: если бы не вмешательство офицера, мы с Мишель сейчас точно проверяли бы теорию Данте на себе. Я чувствовала, что меня начинал разбирать внутренний сарказм, и постаралась сосредоточиться на разглядывании улицы, но бесполезно. Ладно, пойдем другим путем… Я обшарила всю квартиру. Признаю, чести мне это не сделало, но было необходимо хоть чем-то занять руки и мозги. Судя по двум дипломам на стене, тут жил реставратор старинных зданий. Или жила – с моими нулевыми познаниями ближневосточных языков некий Балькис мог быть равно как мужского пола, так и женского. В холодильнике только банка крема для рук, в морозилке несколько упаковок наггетсов и овощи, в единственном шкафу минимум вещей (все-таки женских), и нигде никакой портативной электроники: ни телефона, ни ноутбука. Видно, хозяйка отъехала дольше чем на день. Все было чисто и аккуратно и отдавало ощущением временного пристанища, а не постоянного используемого жилья. В пользу этого вывода говорили чистое мусорное ведро, в котором теперь валялись осколки чашек, и запасы фигни быстрого приготовления. Вернувшись на импровизированную кухню, я решила еще глотнуть горячего, и снова накатил вчерашний вечер. Какого хрена тогда произошло, что Маккензи на меня накинулся? Не знаю, может, оскорбление Америки не понравилось? Хотя я сказала это не на английском, но кто знает, может, он извращенец такой – учить язык потенциального неприятеля. Спешл фо ми, ага… Правда, сейчас я мыслила четче, чем вчера, и вынуждена была признать, что до попытки убийства он все-таки не дотянул: захват на шее хоть и был сильным, все-таки не лишил меня доступа кислорода. Наверно, я просто так запаниковала, что начала задыхаться, но сегодня на горле не осталось даже следов. А вообще-то на полицейскую хату это место не походило, и нехорошая мысль закрадывалась в голову. Там вообще были сплошь нехорошие мысли, и почему-то вылезло сожаление о разбитой в борьбе с террористом стеклянной пиале, которую мы с Мишель обычно юзали под чипсы и крекеры и которая нам досталась в подарок к рождественскому набору стаканов с фиолетовыми оленями – подруга не смогла пройти мимо такого шедевра промышленного дизайна посуды. Мама, я хочу домой. – Натали, ты в норме? – Ален сел рядом. Зарядка в телефоне закончилась, что ли? – Вполне. Мы неуютно помолчали. У меня с парнем Мишель хорошо если находилась пара общих тем вроде спорта и погоды, а в остальном мы общались на уровне приветствий и прощаний. – Точно? А то вчера этот коп… – Ален, все хорошо. Думаю, у него просто слегка сдали нервы. У всех нас. – …Ну ок. И он снова вернулся на гигантскую кровать к Мишель. Интересно, а Маккензи спал на полу? То есть не в ванной же он ютился всю ночь, он бы там со своим ростом тупо не поместился. Я еще посидела за чашкой кипятка, потом изучила туалет и коридор, от скуки полистала яркие журналы… Вечерело, и в душу заползла тревога. Где офицера черти носят? Он сказал, что вернется в участок, но должны же были кого-то к нам прислать? Проверить, что мы еще живы, в конце концов. Когда в окнах соседнего дома стали зажигаться огни, я пинками подвинула задремавшего Алена и пристроилась рядом. Меня трясли за плечо, и я рывком села, чуть не свалившись с кровати. Через приоткрытые шторы едва добирался тусклый свет, надо мной нависал Маккензи, на этот раз в штатском. – Подъем. – Ага… Ален помогал Мишель втиснуться в куртку, я нашарила часы. Половина четвертого утра. – Мы куда-то идем? – Вы идете домой, – полисмен, кажется, за одну эту ночь стал еще бледнее и худее. – Домой? А нам можно? – Ален, выспавшийся засранец, был бодрячком, только странно сутулился. – Да. Террорист арестован. Новость вызвала во мне эффект разжавшейся пружины. Я опять опустилась на покрывало, чувствуя, как губы расплываются в идиотской улыбке. Все? Закончилось? Правда?.. Маккензи довел нас практически до подъезда, потому что сами мы бы точно не нашли обратную дорогу, и, коротко бросив «Пока!», свалил в рассвет, занимавшийся над крышами. Я только и пожалела, что не успела еще раз поблагодарить. Дверь в квартиру была прикрыта, не захлопнута, и оставалось поражаться, как нас не обнесли за это время. Ален зашел к Мишель в комнату, они о чем-то бурчали на низких тонах, а я вышла на кухню. Осколки на полу, остывшая пицца в микроволновке, зияющий острыми краями просвет на месте окна… Обалдеть удались выходные.