Не смейте засыпать! Ночь продолжается. С. Е. Лец
– Наташа? – Да? – девушка стукнула пальцем по клавиатуре, останавливая видео на экране ноутбука, и сняла наушники. – У тебя есть свечи? – Свечи? Зачем? – В доме нет света, если ты не заметила. Наташа с удивлением завертела головой, подорвалась к окну, чтобы увидеть то, что Баки уже знал: свет вырубился во всем районе. Старый добрый Бруклин. Видимо, слишком старый. – Ого. И я и правда не заметила. Не горели окна домов, вывески магазинов и реклама, не освещали проезжую часть фонари, и только естественный тусклый свет давал возможность не натыкаться на мебель. Еще час, и этого не останется. Государство знатно испортило народу воскресный вечер. – Такое тут в первый раз, – она сообщила невероятный, на взгляд Баки, факт и включила фонарик на телефоне. – Прям аж домом пахнуло. – Так свечи есть? – Нет. Но в соседнем доме есть магазин, а у меня есть наличка… – Я схожу, – Баки не собирался слушать возражения. – Не обсуждается. – Ты тиран, ты знаешь об этом? В магазине на него посмотрели с нехорошей опаской, и Баки постарался улыбнуться как можно более дружелюбно. Не то чтобы эта часть взаимодействия с людьми входила в подготовку Зимнего Солдата. Звонок, конечно, не работал, пришлось стучать. Он слышал, как девушка чуть не снесла собой полку, потом открыла дверь. – Я подумаю над тем, чтобы сделать тебе дубликат ключей, – Наташа потирала ушибленное плечо. Из кухонного окна были видны робкие огоньки, вившиеся над парафиновыми стержнями в квартирах у соседей напротив. Их было немного, блеклые в темноте и словно неживые. Баки пальцами затушил спичку, услышал смешок. – А есть свои плюсы, да? – Наверно… Свеча оплавилась больше, чем на половину, пожранный молью плед был теперь с краю заляпан воском. Давно пора вообще выбросить эту древность. Голова гудела, Баки чувствовал затылком холод покрытых облупившимся лаком досок и смотрел в окно на темнеющее над крышами небо. Ему почему-то всегда казалось, что в день похорон должен идти дождь – как бы из уважения к умершему. Но земля сегодня осталась сухой, хотя кто, как не она, заслуживал уважения окружающих и мира? – Она ненавидела беспорядок, – слова прозвучали откуда-то с порога комнаты, в чужом голосе только усталость и ни намека на слезы. Он всегда был сильнее, думал Баки. Всегда. – Джеймс? Баки повернул голову. Он не помнил, когда его кто-нибудь в последний раз называл по имени. Он не помнил и что это было за воспоминание, и чей это голос, и что эта за женщина, о смерти которой он так жалел. Он ничего не помнил. – Все хорошо… Хочешь чай? – Хочу, но тут электрическая плита. – Ну да… Район погружался в абсолютную темноту, и даже Баки теперь с трудом мог разглядеть, что творилось внизу. Хотя ничего, по существу: все более или менее разумные жители предпочли вернуться по домам и не искушать судьбу. А вот он мог бы выйти. Но не хотелось. Накатившее неделю назад желание завершить жизнь, да еще таким дурацким способом – нарвавшись на нож, давно отпустило. Преследовавшая с самого начала сонливость прошла пару дней назад, тогда же окончательно рассосался рубец на ребре, и Баки снял швы с плеча. Отметил, как быстро затянулась рана. Видимо, тело, получившее желанный тайм-аут, снова включилось, выходя на расчетную мощность. Только ее некуда было направить, не запихнуть теперь в криокамеру. Баки пытался заниматься, но помогало не очень. Зато, как ни странно, помогала кулинария. То ли что-то привычное и не требующее напряженной работы мозга, то ли дело тут было в мелкой моторике, но Баки заметил, что после часа, проведенного у плиты, становилось немного легче. И он по крайней мере не лез на стены от ничегонеделания, потому что новости по телевизору были сплошь плохими. Ну хоть это не изменилось за семьдесят лет – дикторы объявляли только о происшествиях и катастрофах всех масштабов, и ничего позитивного Шелест за спиной отвлек Баки, заставил осознать, что он все так же стоял у окна, глядя вниз, на черную змею асфальта. – Любишь играть? – он поднял со стола картонный прямоугольник. Девять красных сердец. – Не особо, – Наташа собрала вылетевшие из рук карты, – но надо чем-то заняться. Так что раскладываю пасьянсы. – Сходятся? – Смотря на что гадать. – Умеешь в покер? – Баки и сам не знал, зачем спросил. Она права – надо чем-то заняться. – Ну, «умею» – это громко сказано. Но если обещаешь не жульничать, можем скоротать время. Наташа тасовала карты, Баки зажег еще одну свечу. – На что играем? – девушка раздала по пять. – А просто так нельзя? – Это скучно. – Ладно, – идея была абсолютно безумной, но ему ли жаловаться? – Играем без ставок и смены карт. На вопрос. Я проиграл – ты спрашиваешь. Ты проиграла – спрашиваю я. Отвечать честно. – То есть на тупую удачу? Ну, это я могу. Баки прикусил губу изнутри. Ему эта дама давно не помогала в жизни, может, стерва вспомнит о нем хоть сейчас? У него – сет, у нее – стрит. А удача – дрянь. – Валяй, – Баки на правах проигравшего взялся тасовать. – Сколько тебе лет? – Тридцать два, – это было примерно верным ответом, если следовать цифрам в Смитсоновском музее, тупой математике и собственным частичным воспоминаниям о тренировках, миссиях и провалах между ними. У Наташи – одна пара, у Баки – две. – Как ты приехала в Америку? – По офферу и визе. Я работала в дочерней компании в Москве, – огонек свечи дрогнул, когда девушка протянула руку за его картами, – у них есть практика отправлять работников на стажировку в другие «дочки» или филиалы. Меня взяли сюда. У него снова две пары, у Наташи – ни одной. – И как тебе здесь? – Люди как люди, такие же идиоты. Смешно? – Немного. Очень точное определение. Теперь без пар у него. – Кем ты служил? – Я ведь просил не спрашивать. – Ты просил не спрашивать, где, – она загнула первый палец, – когда и зачем. О вопросе «кем» речи не шло. – Зануда, – цокнул языком Баки, понимая, что крыть нечем. – Я был марксманом. – Кем? – Пехотным снайпером, – снова по пять. Замкнутый круг. – И чем пехотный отличается от обычного? – Тем, что пехотный снайпер – это рядовой солдат с определенными навыками, служащий в пехотном подразделении и месящий грязь наравне со всеми. Так то, чем сержант Барнс занимался во Вторую мировую войну, называлось сейчас, с легкой руки и практики Советов. Тогда же он был просто снайпером, чья работа не имела ничего общего с лежанием сутками в засаде и выбиванием нацистских офицеров. – И вообще ты задала в сумме уже два лишних вопроса. Так что теперь спрашиваю я. – Валяй, – Наташа оставила сданные карты не открытыми. – Как вы с подругой пересеклись с блондином и полицией? – Мы оказались свидетелями теракта на Манхэттене. Наезд на толпу, – Наташа помедлила, потерла переносицу. – Этот парень был там… кажется. Я уже не уверена, если честно. Был. Блондин, террорист, агент Гидры был там в тот день. И Барнс тоже, хотя поводы у них были совершенно разными. Но они пересеклись: сначала Баки и человек Рамлоу, потом Баки и Наташа. Тупая насмешка судьбы. – А как он нас нашел, я не знаю, – девушка поежилась, и белый узор на груди ее черной футболки пошел рябью. – Если бы не ты… Она дернула головой, и Баки сжал кулаки. Не от гнева – от бессилия. Сколько людей погибло потому, что к ним вот так же приходил другой солдат Гидры, только более умелый, более жестокий. Неотвратимый, карающий меч извращенного правосудия. Совершенное оружие. – У тебя остался еще один бесплатный вопрос. У нее весьма гибкая психика, отметил Баки. Интересно, что бы она сказала, что бы сделала, узнай… Нет. Не надо. На руках Зимнего Солдата только кровь, но руки Баки Барнса еще можно оставить чистыми. – Итак, что у тебя с Винсентом? – какой-то частью души он надеялся, что снова ее разозлит и игра будет закончена, и ничто больше не потревожит разодранную память. Какой-то частью души Баки желал, чтобы свет никогда не включили, и они бы сдавали карты бесконечно или хотя бы до утра. – Ох, дался вам всем этот Винсент, – Наташа поморщилась, что в свете двух свечей выглядело слегка пугающе. – Ничего у нас нет, я вообще не понимаю, с чего Мишель решила, будто он ко мне неравнодушен. Я не в его вкусе. – А как насчет твоего вкуса? – Твой лимит вопросов вышел. И у меня две пары. – Одна, – Баки бросил карты на стол отточенным движением. – Почему ты напал на меня в тот вечер? – Меня повело. – Это я уже слышала, – в чистом упорстве эта девушка, наверно, могла бы посоперничать с бойцом Гидры. – Но что конкретно случилось? То есть ты не похож на человека, который кидается на всех подряд без причины. Я что-то сделала, чтобы тебя спровоцировать? – В некоторой мере. Я… ты кое-что сказала. – Насколько я помню, последнее, что я говорила, было произнесено по-русски. Ее легкая коса давно растрепалась, волосы упали через плечи на грудь, и Баки почувствовал, как его щеки коснулись собственные непослушные пряди. – Да. Я знаю несколько языков, в том числе русский. – И дай угадаю – ты ярый фанат Холодной войны? – Давай скажем так: у меня богатая и не очень приятная история взаимодействия с вашим государством и некоторыми его представителями. – Ну, если ты думаешь, что то, что с тобой сделали какие-то русскоговорящие – что бы это ни было, – является поводом придушить сто с лишним миллионов человек по всему земному шару, у тебя плохо с головой. Тоже ему новость. Все психиатры мира передавили бы друг друга, лишь бы получить такой «случай» в свою картотеку. – Наверно, ты права. И я еще раз прошу прощения. За все. – Прощаю, – она сказала это абсолютно серьезно, без намека на насмешку. Баки кивнул, не отпуская взгляд девушки. В плече ослепительным зарядом вспыхнула боль, но он едва ее почувствовал. – Ладно, думаю, на сегодня с меня хватит вопросов и ответов, да и тебе рано вставать. – Это единственное, за что я ненавижу свою работу, – Наташа собрала карты, взяла одну свечу. – Спокойной ночи, Джеймс. – Спокойной ночи.***
Как назло, мне категорически не хотелось спать. Вставать действительно рано, и я всегда не высыпалась с воскресенья на понедельник, потому что засиживалась допоздна. Но в этот раз ничто не мешало завалиться в кровать, и на тебе – ни в одном глазу. Закон подлости во всем его проявлении. Я думала о Джеймсе. За один день я узнала его лучше, чем за полторы недели. Он все еще был странным, очень тихим и все же теперь больше походил в моих глазах на человека, а не на привидение. Значит, моя догадка насчет военного прошлого оказалась верна. Более того, снайпер. Это, если честно, завораживало. Я всегда неровно дышала к мужчинам в форме и огнестрельному оружию. А ему бы пошла военная форма, пожалуй. Даже очень… Я рывком села на кровати. Ну, блин, приехали. Мне надо выпить. Воды. Но до кухни я не дошла. В коридоре передо мной внезапно выросла огромная тень, и я сделала то, что сделала бы, наверно, любая девушка в такой ситуации, когда вокруг непроглядная чернота, а из нее возникает оживший ночной кошмар. Я заорала. По крайней мере, я точно собиралась, но мой уже готовый крик разбился о теплую ладонь. Я прибью этого лунатика голыми руками! – Прости, – Джеймс отнял руку от моего лица, – я думал, ты спишь. – Видимо, думал ты не головой. Какого черта ты тут шастаешь?! – я пыталась выровнять дыхание и не обращать внимания на то, как он нависал надо мной. – Не спалось, решил глотнуть воды, – он, в отличие от меня, говорил шепотом. Сумасшедший дом, и мы в нем главные клоуны. – Ты ходишь чертовски тихо, мать твою. – Привычка. Я кивнула: – Я тоже хотела сделать пару глотков. – Тогда я угощаю, – в его голосе совсем не было веселья, и только когда он взял стакан, я по стуку чайника о стеклянный край поняла, почему. У него дрожали руки. Сильно. – Спасибо. В ночном естественном освещении я разглядела, что он натянул на себя толстовку. – Ты замерз? – Немного, – Джеймс повел левым плечом. Он чувствовал себя заметно неуютно, и я отвела глаза. Солдатам после некоторых заданий к звездочкам на погонах прилагаются сны. Я не слышала шума в его комнате ни сегодня, ни до этого, значит, расхожая байка про крики от кошмаров не про моего соседа. Не знаю, хорошо это или плохо. Я не стала мучить его своим присутствием, оставила стакан на столе и ушла спать, мысленно желая мужчине действительно спокойной ночи. На завтраке Джеймс выглядел значительно лучше: не такой мрачный, с улыбкой кинул «доброе утро» и достал яйца из холодильника. К счастью, нам дали свет. – Как спалось? – Неплохо. – Да, кстати, – я кое-что вспомнила. – Завтра день рождения у моего коллеги… у Винсента. Мы идем отмечать, я вернусь поздно. – Я понял, – и он как-то загадочно улыбнулся. – Спасибо, что предупредила. Зазвонил мобильник, я матернулась внутри себя. Мишель никак не запомнит, что я не любитель трескотни по утрам… Из оцепенения меня вывело легчайшее прикосновение к щеке. Джеймс стоял рядом, нахмурив брови, и его пальцы так и замерли где-то в моих волосах над левым ухом. Наверно, у меня было что-то действительно ужасное с лицом. – Наташа, что случилось? – Я… – я чувствовала, как меня начинало трясти. – Меня снова вызывают в участок. Сегодня. Сейчас. Я опустилась на все еще не застеленную кровать, сцепила мгновенно похолодевшие пальцы. Тон, которым со мной говорил полицейский сержант, мне не понравился: ничего милого, ни грамма дружелюбия. Резкостью его голоса можно было, пожалуй, разрезать сейфовую дверь в каком-нибудь банке за две секунды. – Наташа, посмотри на меня. Джеймс присел на корточках, руки по обеим сторонам от меня, и пытался поймать мой бегающий взгляд. – Что тебе сказали? – Что мне срочно надо явиться в участок, у них есть вопросы. Дополнительные, как он выразился. Джеймс, – я вцепилась в его запястья, перенося вес, вдавливая его руки в одеяло, – это нехорошо. Совсем нехорошо! – Пожалуйста, успокойся… – Успокоиться? Как?! А если они спросят про тебя?! Я ведь соврала полиции! – Наташа, успокойся, – он сменил позу, сидел теперь на коленях, не делая попыток высвободиться из моей судорожной хватки. – Вдох… Вдох. Я сделала вдох, потом выдохнула. Потом еще раз, потом еще. Стало легче, но только немного. – Ты пойдешь в участок и ответишь на все вопросы. Если будут давить, говори, что ничего не помнишь, списывай на страх, на то, что прошло уже много времени. – А если они не поверят? Джеймс закусил губу, а я вдруг поняла, что глаза у него все-таки не чисто голубые, как мне показалось вначале, скорее – дымчатая сталь с холодным, болезненно безупречным отблеском. – Значит, скажешь правду. И скажешь, что я угрожал тебе и заставил врать. Я ошарашено мотнула головой, не в силах выдавить из себя то, что осознанием прострелило мозг. Он собирался уйти. Он тоже не верил, что я смогу дурачить полицию, если меня припрут к стенке, и собирался уйти, чтобы, когда я облажаюсь, они искали его как можно дальше от меня. Господи, кто же он такой? Я не могла взять еще один выходной, пришлось отпроситься буквально на пару часов под честное слово. Меня просто колотило от напряжения и дурных предчувствий, и даже позвонить за моральной поддержкой было некому. Я внезапно остро пожалела, что Джеймс не мог меня сопровождать. Рядом с ним мне становилось как-то спокойнее… Это оказалось хуже, чем все экзамены и собеседования вместе взятые. Сержант больше не любезничал, про консульство все забыли, и я в том числе, а потом трепыхаться стало уже поздно. Допрашивал меня мужчина в штатском, неприятный на вид, перед которым сержант лебезил, словно перед королем. Мне буквально вывернули душу наизнанку. Кто я, откуда, зачем и как приехала в Америку. С кем здесь жила, с кем встречалась, с кем спала (серьезно?!). Спрашивали о Мишель, об Алене, о моих родителях, о бывших сокурсниках и коллегах в Москве. Я порой не успевала договорить, как на меня уже вываливали следующий шквал вопросов. Штатский говорил быстро и резко, ни разу не сбился, словно позади меня был экран суфлера, с которого он мог читать. Что мы делали на Манхэттене в тот день. Как я запомнила террориста. Как нас нашел его сообщник. Кто нас спас… На этом этапе мне было уже все равно, чем закончится допрос. Мои несколько часов отгула наверняка вышли, сержант уже несколько раз пригрозил аннулированием визы за дачу ложных показаний и депортацией (странно, что не дошел до тюрьмы), и я дико устала. – Вы видели этого мужчину прежде? – Нет, ни разу, – мое внимание постепенно рассеивалось, голос допрашивавшего я слышала отдельно от окружавших меня вещей и людей. Сержанту было лет тридцать пять-сорок, коренастый, форма на правом предплечье заляпана коричневым. Наверно, кофе. – Вы видели его после того, как он проводил вас до дома? – в словах скользила неприкрытая насмешка. – Нет. Мой обвинитель был старше сержанта лет на десять, густые волосы тронуты сединой, глаза – отвратительно блеклые. Женат. И снова, и опять, и вновь. Внешность, отличительные признаки, все вплоть до голоса и размера обуви – его интересовало абсолютно все о Джеймсе. И чем дальше, тем четче я осознавала, в какое дерьмо я вляпалась. В какой-то момент я поняла, что в описываемых мною же чертах «неизвестного» спасителя я узнаю Лёшу. Мой бывший парень был типичным альфа-самцом, попытавшимся на определенном этапе наших недолгих отношений вбить мою самооценку в грязь, и я испытала некоторое удовлетворение, спихивая сейчас на него роль «Маккензи». – Благодарим вас, мисс. Вы можете идти. На улице пахло грозой, хотя небо оставалось чистым. Безукоризненным до тошноты. Я практически на ощупь, насколько это вообще осуществимо с сенсорным экраном, набрала офис, услышала невозможное «шефа нет, отдыхай» и плюхнулась на скамью в сквере за полицейским участком. Не знаю, сколько я просидела. На меня никто не обращал внимания, проходящие мимо люди казались словно вытравленными на фотопленке хренового качества: изломанные линии, угловатые сосредоточенные лица… Я подумала, что, бейся я даже тут в истерике, никому не будет дела до чужих проблем. Так что давай, Натали, – вставай и шагай домой, благо можно. Город за стеклом метро виделся мне размытым и бесцветным, несмотря на яркое солнце. У парня, сидевшего рядом со мной, в наушниках орали новости: что-то о Старке и происшествии в башне Мстителей, но было лень даже повернуть голову и заглянуть в чужой экран. Меня мотало из стороны в сторону на старых железнодорожных путях, и мир казался качающимся, словно монета на ребре. Дома оказалось, что Джеймс действительно ушел, и обида меня, наверно, и доконала. Это все из-за него, а эта скотина… И не сумев собрать остатки моральных сил, разорванных допросом с пристрастием, я разрыдалась.