Бегство от самого себя? Сначала надо хорошо подумать: быть тем, кто убегает, или тем, кто остается? С. Е. Лец
– Ты мне нравишься, Джеймс. Это говорила я, слышала как будто какая-то другая девушка, уставшая и размазанная по земле чувством… Чувствами. Яркими, теплыми, настоящими. Наверно, не до конца осознанными, но когда подобное можно осознать? Хотя нет, вру. Можно. Мне в жизни нравилось довольно много парней, но все как-то одной частью: или внешней, или внутренней. Чаще внешней и не чересчур, да и я, видите ли, хорошая девчонка, и даже френдзоной такое нельзя было назвать, потому что я особо и не претендовала ни на что. Ждала, романтик хренова, когда выбор сделают не только мозги, не по принципу «а он вроде норм, сойдет», когда что-то екнет в груди… Дождалась. Я не собиралась ничего говорить: не сейчас, не так, но получилось. Эти два дня, этот контраст между вчера и сегодня меня доконали, и, в конце концов, может, так даже лучше. Сейчас он скажет, что благодарен за помощь, извинится, возьмет уже приготовленный рюкзак и свалит в закат, на этот раз окончательно. А я заварю чай, куплю пирожных и как-нибудь возьму себя в руки, пусть и не сразу. Невзаимная симпатия – подумаешь, дело житейское, переживу. Точно переживу, и не хрен рыдать, даже если Джеймс мне действительно очень нравился… – Я его стирал. – Что? – я сфокусировалась на голосе и поняла, что сказанная реплика несколько выбивалась из того, что я себе представляла. – Я говорю, – Джеймс хмурился, – я вообще-то рюкзак застирывал просто. И я словно только сейчас заметила, что он был в условно-домашних спортивных штанах, на которых отчетливо виднелись следы вытирания рук. Ботинки до конца не зашнурованы, из-под толстовки с капюшоном, который он предусмотрительно натянул во время «разговора» с Крисом, выглядывала не заправленная футболка. Джеймс выскакивал из дома явно второпях. – Что ты тогда делал на кухне? – неправильный вопрос. Неправильный разговор. – Мясо жарил, пошел выключать, увидел вас в окно. – Ясно… Господи, как… глупо. Как глупо разрушить все одной фразой, брошенной в сердцах из-за придуманного самой себе чужого поведения. Он не собирался уходить, просто приводил в порядок вещи (этот чертов рюкзак и правда давно нужно было отмыть, а лучше вообще купить новый), а я решила сыграть в Шерлока Холмса, только не так успешно. Я, как великий сыщик, захотела оставить последнее слово за собой, ни секунды не думая, во что это выльется после того, как Джеймс уйдет. И тем более не представляя ту степень неловкого молчания, в котором мы будем стоять, когда окажется, что я ошиблась. В груди давило, я сделала несколько вдохов, пытаясь протолкнуть воздух в легкие. – Наташа… – Забей, – я мотнула головой, торопясь заткнуть его. Только ничего не говори, пожалуйста. Только не говори, что тебе жаль. – Просто… забудь, я сказала бред, это… Это бред, и все… Все. Я проскользнула мимо, влетела в свою спальню и привалилась спиной к запертой двери. Вообще-то стоило бы сбежать в ванную: включить воду, и можно разрыдаться, наплевав на его суперслух, а заодно засунуть лицо под ледяную воду, потому что меня начинало заметно мутить. С чего бы? Ах да, кажется, я дышала через раз, потому что никак не могла нормально вдохнуть… Да вашу мать, это что, кармический привет от мироздания? Вселенной не понравилось, как я парней перебирала, и она решила меня повозить мордой об асфальт? Первый – заика без чувства юмора, второй хам, у того передоз тестостерона и ревности, у этого три пачки сигарет в день и два кредита… Хотела ведь просто симпатичного парня, чтобы на одной волне жизни, чтобы честный и вежливый. Еще смеялась, что надо было жить в прошлом веке, чтобы такого найти. И вот оно прилетело. Я зажмурилась, а перед внутренним взором стоял Джеймс. Очаровательный, несмотря на щетину и давно просившиеся под ножницы патлы. Слегка саркастичный при своем железном самоконтроле. Умный, внимательный, галантный. И надежный, что бы он ни говорил. Я открыла глаза и… – Блядь! – меня знатно подкинуло, когда в еще минуту назад абсолютно пустой комнате я внезапно обнаружила Джеймса прямо передо мной. – Тихо-тихо-тихо! – он схватил меня за плечи, не позволяя осесть на пол на подгибающихся ногах. – Это я. – Я вижу, что это ты! Как ты?.. Как ты здесь оказался?! – Через окно, – он всматривался в мое лицо, словно его прыжки по карнизу снаружи были нормой. – Порядок? – Абсолютно, – я повела плечами, делая недвусмысленный намек, что пора и честь знать меня лапать, и случилось невероятное – он не сдвинулся ни на миллиметр. – Джеймс… – Врешь. – Оке-ей, есть немного, но я буду в порядке… – Про то, что ты сказала бред в коридоре – ты врешь. Я проглотила какую-то фразу и уставилась на него. Он стоял четко на расстоянии вытянутых рук, при этом не давая мне вырваться. – Что ты хочешь услышать? – с нотками безнадежности, наверно. Я не собиралась становиться посмешищем. Не перед ним. Не из-за него. – Правду. – Правду? Хочешь правду?.. Но еще меньше я желала быть той собакой, которой хвост отрезают по кусочкам. К черту. – Ты мне действительно нравишься, Джеймс, – поверить не могла, что мне хватило сил признаться в этом во второй раз. – Очень, но… Но ты мне ничем не обязан. То есть много чем вообще-то, но не в этом смысле… Не в этом. Я понимаю, что мои слова… то, что я сказала, что я говорю, наверно, проблема для тебя, потому что ты не… Я не… Он зажмурился на мгновение, сжал зубы так, что я увидела, как напряглись мышцы на шее. А мне наконец стало легче дышать, и смысла молчать уже не было. – Я не хотела все портить… Я не знаю, как так получилось, когда ты стал мне более небезразличен, чем просто сосед по квартире, но это… факт. Боже… Меня снова перемкнуло, слова пропали где-то на пути от мозга к языку, и я наконец услышала его: – Ты… ты можешь кое-что сделать сейчас? – Что? – Не дергайся… Я не успела ни спросить, какого черта Джеймс имел в виду, ни пообещать выполнить просьбу, ни отказать. Он был даже не теплым – горячим, и этот жар чувствовался через несколько слоев нашей одежды, через мягкую толстовку, в которую я вцепилась, инстинктивно обхватив его руками, пока он – обнимал меня. Крепко, зажав между собой и дверью, удерживал бионической рукой за талию, запустив живые пальцы под волосы на затылке. Я макушкой ощущала его редкое дыхание. – Не вздумай жалеть, – прошептала я, бессильно утыкаясь носом ему в шею. Он пах стиральным порошком и чем-то древесным. – А если я просто скажу, что ты тоже мне нравишься, Наташа? – его голос звучал приглушенно в мои волосы. – Несмешная шутка… – Если бы это была шутка, все было бы намного, намного проще, – Джеймс переместился ровно настолько, чтобы прижаться щекой к моему виску, – потому что я беглый преступник с больной головой, асоциальный тип и старше тебя на семьдесят лет… Семьдесят четыре, если точно. – Ужасно, – меня практически трясло. Практически – потому что он удерживал меня в настолько плотных объятиях, что даже дрожать было трудно. – Наташа, это не шутки, – он все же отодвинулся, мимоходом убрал мне волосы с лица. Почти привычно и как-то… иначе, чем бывало прежде. – Ты мне нравишься, и, будь все по-другому, может, в этом был бы смысл, но… Я не могу, не имею права тянуть тебя в дерьмо под названием «жизнь бывшего сержанта Барнса и Зимнего Солдата в одном лице». Это все плохо закончится. Я засмеялась. Истерически. Он что, серьезно? – Плохо? Правда? – я покачала головой. – Если ты еще не заметил за столько времени, я уже влипла во все это по уши. О моей безопасности надо было думать, когда ты пришел сюда той ночью. Или даже потом… Почему ты вернулся со мной? Он пожал плечами: – Потому что хотел… – Сейчас уже поздно пытаться вычеркнуть меня из списков тех, кто знает нового Баки Барнса. Кто знает Солдата. – И что ты будешь делать, если меня найдут? – Джеймс сложил руки на груди, будто пытаясь выставить между нами преграду. – А что будешь делать ты? – Бежать. Или драться, как повезет. – Ну, значит, я попытаюсь просто не мешать тебе, пока ты будешь раскидывать врагов. Что я еще могу? – честно ответила я. Не сказать, что подобный вопрос не приходил мне в голову прежде. Скорее очень даже часто, и чем дальше, тем больше вторая поправка начинала обретать смысл. – А что могу я? Я не могу обещать ни нормальной жизни, ни безопасности… Ничего, Наташа. Ничего. Оказывается, слезы подступили только теперь. Окончательно и бесповоротно, спазм сжал горло, зрение расплылось на несколько долей секунд. – Это «нет»? – Я не хочу причинять тебе боль. Никаким образом, – его голос упал на тон. Джеймс сжал металлические пальцы на собственном предплечье, и даже я видела, что этот нажим был сильнее нормального. – И я не хочу, чтобы ты плакала из-за меня. Проблема в том, что я не могу обещать, что никогда не наврежу тебе. Косвенно или… прямо. – Проблема в том, что ты сейчас говоришь кучу всего кроме ответа на один-единственный вопрос.***
Он это знал. Знал, что Наташа права – он увиливал от ответа, от прямого ответа на простой вопрос: «Что дальше?» Он ей нравился – она сказала это сама. Баки нравилась Наташа – в этом не было ни единого сомнения уже, если честно, давно. Катастрофически давно, ужасно нелепо, как и все, что происходило в его жизни в последнее время. Он вообще сомневался, что эта жизнь была. Сомневался до того момента, как увидел Наташу на улице в Браунсвилле. Баки в те минуты почувствовал себя несчастным и счастливым одновременно. Несчастным – потому что хотел оградить хорошую девушку от последствий знакомства с ним, потому что ее присутствие ломало планы и делало все сложнее. Счастливым – потому что странное ощущение, что она пришла искать его, именно его, жгло изнутри. Баки тогда не знал про роковое совпадение, про экскурсию и так банально раскрытую тайну, он просто думал, что она волновалась, и это было чертовски непривычно. Более непривычным стал только страх, когда между ним и Наташей встали те придурки, а потом он услышал шум борьбы впереди. Пожалуй, это был второй раз, когда Баки мог применить полную силу в драке, но все-таки не понадобилось. И Баки не соврал: он действительно просто хотел вернуться с ней в квартиру, даже если ради этого пришлось бы вытерпеть допрос с пристрастием, которого не получилось. Он вообще старался ей не врать и почти зарекся врать себе, и признание чувств вылетело простой констатацией факта – это было совсем несложно. Теперь сложнее было решить, что делать дальше. Баки пытался мыслить разумно, потому что Наташе рациональное мышление, кажется, отказывало, но получалось с трудом. И все же… Вариант первый. Признать сложившуюся ситуацию прошедшей и жить, как жили до того, как формальное сожительство полетело к чертям из-за откровенных разговоров и игнорирования личного пространства. Снова стать, как в самом начале, этакими соседями по лестничной клетке, которые едва здороваются по утрам. Если честно, подумал Баки, более тупой и невыполнимый план вообще было сложно представить. Вариант второй. Он мог уйти. Сейчас. Собрать вещи (купленные Наташей) в рюкзак (выстиранный ее порошком в ее ванной), оставить ключи от ее квартиры (и возможно прихватить оформленную ею транспортную карту) и уйти. Свалить, причем прямиком из города. Куда-нибудь подальше, желательно очень далеко. Тот свет в принципе отлично бы подошел, но сарказм тоже лучше оставить здесь. В целом, план был чертовски простым и абсолютно логичным, и над ним стоило бы подумать более основательно. Мозг, скотина, только почему-то был не согласен и сразу перешел к пункту три. Баки мог остаться, и они могли попытаться… жить. В смысле – в отношениях, список проблем в которых мог бы посоперничать со списком жертв Зимнего Солдата. С другой стороны, решать проблемы вдвоем как-то сподручнее. И веселее. И надежнее. И приятнее… Правую ладонь закололи мелкие иголки, и Баки не сразу сообразил, что это оттого, что он так сильно пережал предплечье и вены на сгибе локтя металлическими пальцами, что рука начала неметь. Наташа все стояла у двери. Молча, без пафосных рыданий в голос, заломленных рук и обвинений в его адрес. И Баки не сомневался, что, если сейчас он выберет «вариант два», эта девушка не пойдет прыгать из окна, не напьется в хлам и не соберет подруг на перемывание костей очередного козла. Нет, она просидит ночь, заснет к утру, проспит завтрак и – пойдет на работу. Она переживет его уход, и вовсе не потому, что Наташа являлась представительницей «сильных женщин двадцать первого века», постеры о которых Баки видел на стенде психологических курсов около станции метро. Просто она была из тех людей, которые искренне считают неразрешимой только одну проблему – закрывающуюся над головой крышку гроба. Этим Наташа была очень похожа на Стива, если подумать. Этим она притягивала к себе, потому что рядом с этой девушкой Баки переставал казаться себе таким уж сумасшедшим, жестоким, потерянным и не нужным никому, включая себя самого. Он перевел взгляд со стены, которую усиленно разглядывал, снова на Наташу. Она вытерла слезы со щеки, окончательно размазав нанесенную для прогулки тушь, и теперь теребила воротник футболки. – Я должен уйти, – в висках нехорошо пульсировало, но на самом деле это была обычная головная боль. Просто ассоциации у него паршивые. – Я понимаю, – Наташа отлепилась от двери, открыла ее, посторонившись ровно настолько, чтобы дать ему свободный проход. – Я должен, потому что, как бы шаблонно это ни звучало, мое пребывание рядом с тобой ставит твою жизнь под угрозу. Проблема в том, – Баки облизал пересохшие губы. Дурак. Ох какой же он дурак… А они умрут, да. Они умрут, скорее рано, чем поздно. И смерть ее будет на его совести, – что мне кажется, что мне было бы сейчас гораздо безболезненнее пустить себе пулю в висок, чем выйти за порог и оставить тебя. Потому что я не хочу уходить. Нет, – он покачал головой. Неверная формулировка. – Я хочу остаться. С тобой. – Ты хочешь? – Наташа говорила на вдохе, искала его взгляд. – Или ты останешься? – Зависит от того, хочешь ли ты, чтобы я остался, – его решение принято, его часть договора подписана. Осталась она. – Да, хочу. Баки протянул руку, притянул ее к себе, снова уткнулся лицом в ее волосы, заполняя легкие запахом океана и чувствуя, как сердце, застывшее в мучительном ожидании, снова начало биться. Кто-нибудь, помолитесь за них – двух людей, решивших, что чувства могут быть козырями в игре на жизнь.