Бог – не ангел. С. Е. Лец
Свеча горела ровно. На удивление. Не знаю даже, почему: обычно все свечи у меня норовили либо упасть, либо потухнуть. Наверно, конкретно эта просто поняла, что я такого издевательства не выдержу. И на том спасибо. Джеймс стоял где-то сзади, я видела его размытое, искаженное отражение в золотом окладе иконы. Он не подходил долго, уже навернул несколько кругов по небольшому залу, и я была ему за это благодарна. – Как ты? Он приблизился практически вплотную, касаясь моей спины, – этакая монолитная стена. Теплая, спокойная, надежная. – В порядке, – я наконец обернулась, чтобы увидеть его задумчивый взгляд. – Что? Джеймс пожал плечами и слегка поправил сползающий с моей головы платок: – Тебе не идет. – Ну, тут вопрос не в красоте. Так принято. – Почему? – Хрен его знает, – теперь настала моя очередь пожимать плечами. – Я не настолько религиозна, чтобы искать ответы на такие вопросы. Традиция и традиция, вот и все. Пожалуй, мне стоило бы говорить потише, но на нас все равно никто не смотрел, и никто нас не слушал, хотя в церкви находилось еще человек пять прихожан. Они, как и я минуту назад, были слишком заняты разговором с Богом. – Спасибо. Мы шли по кругу вдоль алтарной преграды. – За что? – Ты не был обязан идти сюда со мной. Джеймс хмыкнул, впрочем, не слишком радостно: – Ты могла заблудиться в городе. – Гугл-карты творят чудеса… И это настоящая причина? – Нет, – он развернул меня лицом к себе, мягко и ненавязчиво, – конечно, нет. Я… я просто хотел быть рядом, когда тебе плохо. – Спасибо. В маленьком помещении насыщенно пахло ладаном, и я видела, как сильно Джеймс хотел выйти на воздух. – Не нравится запах? – Слишком едко на мой… Он замолчал, не закончив фразу, и мне пришлось остановится, чтобы не столкнуться с шагнувшим прямо к нам невысоким мужчиной в черном. Священник окинул нас взглядом и внезапно улыбнулся: – Вы рано. У него был акцент хуже, чем у меня, и я решила не испытывать ничьи уши и знания, переходя на родной язык: – Прошу прощения?.. Рано для чего? – О, вы говорите по-русски? Таинство. Вы записаны на час дня. Мне потребовалось несколько чертовски долгих секунд, чтобы понять, что он имел в виду, и меня начал разбирать совершенно неуместный смех. – Вы обознались, – я схватила Джеймса под руку, чтобы он не вздумал вмешаться в разговор, и еще раз помотала головой. – Вы ошиблись, мы ни на что не записывались. Мы вышли, и я по привычке запрокинула голову, чтобы посмотреть на золотой купол над невысокой звонницей. – Знаешь, никогда до этого не задумывалась, если в Нью-Йорке православные церкви… – Теперь знаешь. – Ага. Повод, к сожалению, грустный. Мы шли к воротам, и Джеймс внезапно спросил: – Ты веришь в бога? Я остановилась. – Почему ты спрашиваешь? – Когда ты узнала о ее смерти, ты первым делом полезла искать в интернете церковь. А теперь говоришь, что не настолько религиозна. Это странно. Я присела на скамейку под деревом, уже тронутым ранней желтизной. – Ну… наверно. Да, странно. Просто… – я вздохнула, поджала губы. Говорить было сложно. – Я больше ничего не могу сделать. То есть я не то чтобы хорошо знала тетю, по правде сказать. Но вот она умерла, и там, дома, родные, и похороны, и все такое. А я тут и даже прилететь не смогу, потому что пока я договорюсь о выходном на работе – если вообще договорюсь – пока куплю билет, пока долечу… будет уже поздно. Оно вообще уже поздно, на самом деле. – Как-то к церкви это все равно отношения не имеет. – Ты еще скажи «нелогично». – Ну в общем да. – Церковь не ради логики придумали, Джеймс, – поморщилась я от его будничного тона, – а ради веры. Ну и еще отмывания бабла, конечно, но не об этом. Я к тому, что Бог, как его ни называй, – вроде как последняя инстанция. Когда не получилось у самих, когда нет помощи от других людей или когда уже просто слишком поздно – людям хочется… надо верить. Что есть шанс, что кто-то всемогущий и добрый может помочь. Или хотя бы утешить, передать тем, кто ушел, наши слова… – Самовнушение и самообман, короче, – он так и не сел рядом, остался стоять. Меня подбросило: – Да кто ты такой, чтобы так говорить?! – Так все-таки ты веришь в бога? – Джеймс на удивление не пошел на попятный и смотрел раздраженно. – Да, верю… – Бред! – он схватил меня за локоть, насильно развернул лицом к церкви и ткнул пальцем в здание. – Все это – полная чушь! – Знаешь что? – я вырвалась из его рук, сделав шаг назад. – Иди на фиг! – и еще один шаг. – Ты можешь не верить, дело твое, но оскорблять – не смей! – Меня просто бесит, что такая умная девушка, как ты, верит в такую херню. В горле неожиданно встал шершавый комок. С-скотина… – Ты, кажется, сказал, что пошел со мной, чтобы поддержать, – голос плохо слушался, меня начинали душить слезы. – Такой «поддержки» мне не надо, уж лучше сама. – Наташа, послушай… – Я на работу, и так уже опаздываю, – я стащила с головы платок, запихнула в сумку. – А ты сделай одолжение – приготовь все-таки пожрать, в холодильнике который день пусто. День закономерно прошел скомкано и неприятно, и я была по-настоящему удивлена, когда, выйдя из офиса вечером, заметила его фигуру на скамейке напротив входа. Джеймс поднялся мне навстречу, проигнорировав все мои попытки сделать страшную рожу и намекнуть, что светиться в конце рабочего дня так близко к огромному офисному зданию – затея дурная, и спустя несколько секунд я оказалась в кольце объятий. Я все еще злилась на него, но противостоять желанию уткнуться в крепкое плечо не смогла. – Привет. – Привет, – проворчала я. Блин, не низкая и не хрупкая я девушка, но по сравнению с рослым и накачанным солдатом чувствовала себя до смешного маленькой. – Вроде ты уже перестал провожать и встречать меня, разве нет? – Разве плохо иногда возвращаться к старым привычкам? Джеймс приятно грел меня собой, и это сдвинуло логическую цепочку в моей голове в совершенно другую сторону: – Почему ты всегда такой теплый? – Потому что мужчины отдают тепло, а женщины принимают? – Это да, но ты как-то уж совсем, – я отодвинулась, машинально поднимая ладонь к его лбу. – Ты в принципе теплее любого мужчины. – Есть много с кем сравнивать? – насмешки в голосе Джеймса было через край, и я фыркнула: – Только ревность мне тут включать не надо. Я серьезно: ты не заболел? – Нет, – его голос звучал над самым ухом, – просто ускоренный метаболизм. У меня и пульс чаще нормы обычного взрослого человека. – Поня-ятно. Разговор затух, я вывернулась из его объятий, бросив «давай пешком», и мы потопали вдоль улиц. Неспешно, молча, Джеймс слева от меня, отсекая от проезжей части, и я вспомнила, как мы шагали так очень, кажется, давно, на заре наших отношений, когда ходили ему за одеждой. – Тебе куртку надо купить, – я коснулась его ладони, привлекая внимание, – и ботинки бы тоже. Зима скоро. – Наташа, какая зима, конец сентября на календаре. – Ну и что? В одной паре обуви ходить теперь целый год? В ответ услышала какое-то тоскливое: – Ладно, давай сходим. Только не сейчас же, ну? Я пожала плечами и едва успела сообразить, что произошло. Вот мы шли рядом, спокойно и почти расслабленно, по переулку – и вот Джеймс вжимает какого-то парня физиономией в стенку дома, заламывая ему руку. – Эй, что за?.. – Ого, ты гляди, какой шустрый! Я оглянулась на голос. Фиг знает, как я не заметила этих двоих (троих?) у нас за спиной, но теперь они стояли в паре метров от меня, и узкая улица, как в дешевом голливудском фильме, мгновенно стала безлюдной. – Знаешь, мужик, – один из незнакомцев подошел ко все еще удерживавшему свою «добычу» Джеймсу вплотную и хлопнул его по плечу. Ой-ой, а ребята-то вдрабадан пьяные, похоже, – бог велел делиться. Вот и ты поделись. «Да чем он поделиться может?» – мелькнуло в голове. Мобильника нет, денег наличкой тоже вряд ли – ну долларов десять, может, на просто так. В противоположную стену задвигавшего о дележке впечатало, словно его в грудь не человек кулаком ударил, а как минимум средневековый таран. Джеймс из-под распущенных волос смотрел на троицу с тяжелой, почти звериной злостью в стальных глазах, и я ощутила, как начинало тянуть в груди. Вашу мать, еще даже не ночь на дворе, нет и девяти, и устроить в центре Бруклина драку могут только полные придурки. Он двигался быстро и четко. Схватить левой рукой за шкирку все еще стоявшего рядом первого из неудачников – и вмазать мордой в кирпичную кладку. Без пафоса, без предупреждений, просто взять и превратить лицо в кровавое месиво… Парень рухнул на землю с тихим стоном, схватился за разбитые нос и губы, и я отшатнулась. Шаг в сторону последнего оставшегося на ногах участника спектакля, пропустить неуклюжий удар мимо себя, перехватить и, зайдя за спину, ударом в плечо это самое плечо выбить, добавить кулаком сзади по черепушке – Джеймс действовал настолько размеренно, словно записывал обучающее видео для курсов самообороны. Шорох, какой-то подозрительно знакомый по десяткам просмотренных боевиков короткий щелчок в тишине – и близкий звук выстрела оглушил меня. Отправленный в стенку любитель братских похлопываний по плечам оклемался и оказался обладателем пистолета. К счастью, он стрелял с колен и промазал. К несчастью, он выбрал не ту цель. Парень понял, что промахнулся, начал вставать на ноги – и его возмездие мгновенно оказалось рядом. Оружие без видимого сопротивления перекочевало в чужую руку, и дуло пистолета уперлось в разом вспотевший лоб. Глаза нападавшего были огромными от ужаса, но он не издавал ни звука. Я почти физически ощущала, как ме-едленно-ме-едленно щелкали секунды… Джеймс саданул парня рукоятью в лицо и отпустил. Стальные пальцы сомкнулись на моем запястье. – Пошли.***
Хотелось вернуться и еще раз дать тем идиотам по зубам. Это не было ненавистью, не было и рабочим состоянием Солдата, ощущение которого Баки помнил на физическом уровне. Эта была просто злость, обычная, вполне себе человеческая злость на хамское поведение, которое он никогда не терпел. Баки захлопнул дверь и прислонился спиной, запрокидывая голову. Что ж за дерьмовый день-то, а?.. – Стало легче? Вопрос прозвучал совершенно неожиданный, и пришлось отлипнуть от стены. – Ты о чем? – О драке, которую ты устроил, – Наташа что-то рассматривала на полу. – Без нее обойтись никак нельзя было? – Если ты думаешь, что я въехал тому парню за просто так… – Во-первых, их было трое. Во-вторых, по-моему, тебе это доставило удовольствие. – Ты ошибаешься, – Баки ощутил укол обиды. – Я никогда и никого не бил просто потому, что мне скучно или потому что настроение плохое. – Ну да, – девушка сложила руки на груди и смотрела на него теперь с неприятным сарказмом на лице, нарочитым каким-то, – тебе, поди, не понравилось, что они Бога упомянули. Баки вздохнул. Он, конечно, не надеялся, что утро забудется, но… Но как ей это объяснить? Как? Темно, громко, почти не… …страшно. Парень из Бронкса исчезает в ослепительно-голубом. Плечи простреливает болью, он вскакивает на ноги, рывком вправо и – захлебнуться грязью и унижением, тычок по затылку, сапогами – в живот. Чужая речь режет слух, в медицинском блоке их все меньше и меньше, и коротышка-доктор дергает за жетоны. Голова взрывается изнутри точно по часам, и он почти не слышит Стива. Только вперед – каждый день, на прикладе давно не осталось места для отметок. Этот раз – последний, потом – домой. Пустота до смешного настоящая. Он не чувствует ног, рук, головы тоже. Зато боль почему-то есть, и его зовут-зовут-зовут с тошнотворно-немецким акцентом, и он постепенно различает слова. Не все, но чаще других почему-то – «солдат». И коротышка-доктор наконец-то срывает жетоны, отчего саднит кожу на шее. Губы – в хлам, он привыкает ко вкусу крови, и запаху, и цвету. Кости ломаются все с такой же острой болью, как тысячу лет назад, но все-таки реже. Лица сливаются в бесконечный поток, выключается звук, и кто-то внутри его головы считает: один, два, пять, десять. Этот голос ему знаком, но не получается вспомнить. Ничего не получается. И снова темно, холодно и очень… … Баки распахнул глаза, чтобы ни хрена не увидеть. Сердце колотилось как сумасшедшее где-то в горле, скомканные русские слова добили до его сознания далеко не сразу: – Пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста… В сдавленном шепоте Наташи он слышал ужас. Повел рукой – ладонь наткнулась на ее тепло где-то в районе шеи. Баки повернул голову на шорох, на тихое «ох!», и в комнате вспыхнул свет ночника. Девушка сидела теперь на краю кровати. – Джеймс?.. – Что я сделал? – собственный голос был хриплым, будто орал несколько часов. В принципе, возможно, это было недалеко от истины, учитывая обрывки сна, что еще плавали перед глазами. – Кричал, пинался, бил, пытался тебя задушить? Наташа помотала головой, молча, и протянула к нему руку. Баки хотел бы податься к ней, но тело не слушалось. – Я тебя напугал? – До усрачки, – выдавила она, придвигаясь ближе. – Что я сделал? – пульс более-менее пришел в норму, но виски сдавило стальным обручем, и Баки чувствовал, что от пота промокла не только футболка, но и штаны. – Да ничего… – Наташа. – Ну… кричал… немного. Баки посмотрел на дрожащие губы, на скомканный в трясущихся пальцах пододеяльник. – Врешь. Что. Я. Сделал? Она молчала невыносимо долго, сверля взглядом кровать между ними. И ответила внезапно: – Ты плакал. Он прикрыл глаза, поднял правую руку, коснулся опять заросшей щеки, на которой все еще не высох мокрый след. – Знаешь, почему я не верю в бога? – к черту оно все. Эта девушка слишком много для него значила. Тяжело вздохнув, Наташа улеглась рядом и, взяв за рукав футболки, потянула его на себя. Баки машинально последовал за движением, уткнулся лбом в подставленное плечо. – Догадываюсь. – Да потому что его нет. Моя мама таскала нас на службы, и нам говорили о непостижимости божьего замысла, о всеобщем равенстве и этой фигне – sola gratia. «Только благодатью». Знаешь, что это значит? – Баки чувствовал, как ее пальцы рисовали круги на его затылке. – Это значит, что спасение человека – исключительно решение бога, мать его. Делай добро, насилуй, помогай бездомным, грабь – в общем-то по херу, что ты творишь, но только, главное, верь. Ты сказала «людям надо верить». Я видел столько ребят… я видел столько ребят, которые верили… Их вытаскивали с вывернутыми наружу кишками и бросали в яму у забора. Глаза жгли слезы, Баки жмурился, чтобы только лучше видеть все то, о чем сейчас говорил. Его трясло, он цеплялся за Наташины руки, ощущая отвратительную слабость, и понимал, что не может заткнуться. – Я был из тех, кого ставят в пример, знаешь: прилежный мальчик, послушный сын. И я тоже, блядь, верил. В бога, в его мудрость, в спасение… Потому что, когда вас выводят во двор, ставят в кружок и отстреливают по списку, очень хочется верить, что кто-то «всемогущий и добрый» придет и наваляет всем нацистам по заднице. А пришел Стив… А потом не пришел и он. Баки говорил, говорил, говорил… Он плохо соображал, что за ахинею нес, краем сознания понимал, что слишком часто прерывался, и тогда слышал за своим тяжелым дыханием, как давилась слезами Наташа. – В общем как-то так, – итог, в противовес всему, выходил сухим. – Я повел себя утром как законченный эгоист, и мне очень жаль. Жаль, что вместо того, чтобы поддержать тебя, я начал спорить. Я умом все понимаю, ангел. Но просто бесит до умопомрачения. – Я понимаю. И… ты тоже извини. – За что? – Мне стоило хотя бы подумать, прежде чем орать на тебя, – Наташа дышала ему в макушку. – Можно спросить? – Да. – Если ты отделал тех ребят не за вопросы богословия, то за что? Баки улыбнулся, пусть она и не могла видеть его лица и пусть на губах горчила соль. – Просто не терплю, когда какие-то левые придурки пытаются ударить мою девушку по заднице.