Страшны бывают слабости сильных. С. Е. Лец
Баки чувствовал биение собственного сердца – отвратительно медленное, болезненное, и казалось, что он был не в слегка помятой одежде и заляпанных на коленях джинсах, а по меньшей мере облит грязью с ног до ушей. – Привет, – это прозвучало нелепо, но больше ничего в голову не пришло. Он только переступил порог, захлопнул за собой дверь и теперь просто стоял, даже не начав раздеваться. Она окинула его только мимолетным взглядом: – Я на работу. Что пожрать – разберешься. Баки скинул рюкзак, сделал шаг: – Наташа… – Не подходи ко мне. Скулы свело, будто получил по лицу. Словно во сне, в каком-то кошмаре из тех, которые ему снились все реже, Баки смотрел, как она застегивала куртку, бросала в сумочку ключи. Как притиснулась мимо него в нешироком коридоре, обдав терпким запахом кофе и от этого едва уловимым своим собственным. В этот момент у Баки было только одно желание – схватить ее и сжать в объятиях, уткнувшись лицом в макушку. Он, кажется, даже дернулся… А может, и нет: Наташа выскользнула за дверь прежде, чем он успел что-то сделать. Навалившаяся усталость ударила под колени, Баки по стене опустился на пол прямо тут, запрокинул затылок и зажмурился.***
– Оу… все настолько плохо? Несмотря на участливый тон – а может, именно из-за него – мне дико хотелось взять Мишель за волосы и долбануть головой о стену. – Он тебя бросил? – Нет, – выдавила я. – Изменил? – Нет! – Забыл про годовщину? – Боже, Мишель, просто заткнись… – Не заткнусь. Я не могу заткнуться, когда моя подруга с утра запирается в туалете и рыдает. Я уткнулась лбом в дверцу и провела ладонью по мокрой щеке. Дожили, блин. Я прокляла тот день, не такой уж давний, когда спалилась перед Мишель насчет своего не одинокого статуса. Серьезно, моя подруга была просто феноменально наивным человеком, которого я водила за нос столько месяцев. И не то чтобы это было так сложно: после начала совместной жизни с Аленом она посчитала, что их отношения вышли на новую стадию, подразумевавшую совместное времяпрепровождение чуть ли не двадцать четыре на семь, и мы виделись только на работе и редко на выходных в каком-нибудь кафе, и я успешно скрывала присутствие мужчины в своей жизни. Пока пару недель назад прилично не опоздала в офис. В то утро я влетела в вестибюль бизнес-центра и буквально натолкнулась на подругу у автомата со снеками. Я так спешила, что даже не заметила ее, и очнулась, только когда Мишель схватила меня за рукав и улыбнулась: – О-о-о, и как его зовут? – Чего? Кого? – Того парня, из-за которого ты так выглядишь, – она насмешливо и чуть одобрительно дернула замявшийся воротничок моей блузки. – Утро выдалось горячим, да? Я так растерялась, что просто не нашла, что соврать. Конечно, версия, которую я после рассказала за обедом, была сильно-сильно отредактирована. Русский парень-иммигрант, работает в посольстве – на тот момент эта часть была только в стадии согласования, но я позволила себе забежать вперед, – познакомились случайно… Сейчас Мишель стояла за дверью кабинки, в которой я заперлась, и слушала, как я давилась слезами. А я просто не могла остановиться. Какой-то частью своей души я жалела, что Джеймс вернулся. Если бы он не пришел, было бы гораздо проще пережить все случившееся, потому что мне не пришлось бы смотреть ему в глаза. А это было невыносимо трудно. – Натали? – Тут я… – Что он сделал? – Ничего. – Не верю, – Мишель дернула дверь. – Он тебя ударил? – Нет, – я открыла кабинку, вышла. – Просто наши внутренние разногласия. Это было ужасно. Я не входила в числе тех девушек, которые, как Мишель, могли обсуждать с подругами все аспекты своих отношений вплоть до интима, но иногда невозможность выговориться хоть кому-то, хотя бы абстрактно меня сильно угнетала. Я не могла поговорить с Мишель, хотя она была в Штатах моим ближайшим другом, именно по причине ее физической близости к месту событий и языку без костей. Я не могла поговорить с родителями, которые до сих пор вообще не были в курсе ситуации. Мама закатила бы мне дикий скандал с промывкой мозгов на тему «никакого совместного проживания до свадьбы!», а также по причине того, что моя новость пришла бы с запозданием уже на полгода. Папа бы, наверно, понял, но с него станется взять билет на ближайший рейс, дабы посмотреть на моего парня. Учитывая, что у отца имелось разрешение на ношение боевого огнестрельного оружия, хрен знает, чем бы могло такое знакомство закончиться. Из оставшихся в России подружек о моих отношениях знала только одна Алла, опять-таки очень фрагментарно, а тут еще в число относительно посвященных входил Винсент. Я никому не могла рассказать, что мой парень имел непосредственное отношение к тому, что три дня назад в местную группу «Привет, Бруклин» на Фейсбуке кто-то выложил чуть смазанные фото изуродованного трупа. Я никому не могла рассказать, что это мой парень нанес погибшему те «двенадцать ножевых ранений, многочисленные переломы и повреждения внутренних органов», скупо описанные в официальной сводке. Я никому не могла рассказать, что мой парень пропал на неделю, хладнокровно истязал двух человек в подвале жилого дома, а потом вернулся как ни в чем ни бывало. Я не могла уместить это в своей голове. Из зеркала над раковиной на меня смотрела зареванная растрепанная девчонка. Мишель подошла, приобняла меня. – Может, расскажешь все-таки, что стряслось? Станет легче. – Я не могу. Правда, не могу. – Даже в общих чертах? – В общих чертах: Фред крупно накосячил. Очень крупно, – это мягко сказано. – И я теперь не знаю, что делать. – Переспать с ним, – мгновенно выдала Мишель, и я усмехнулась. Идея была потрясающей. Если бы меня не передергивало при подобной мысли. – Не получится. Все не так просто. – Ну… – подруга задумалась. – Ну хочешь, мы пойдем сегодня в клуб, найдем тебе парня, и ты с ним… – Мишель! – и добавится этот парень к числу трупов на руках Баки Барнса и моей совести. – Не надо. Последнее, что я сейчас хочу – это секс на одну ночь. – А что ты хочешь? – Разобраться. – Это звучит ужасно скучно. – Ну да, ходить по ресторанам и трахаться куда веселее, – я включила воду, пытаясь утопить в ней чувство зависти. Мишель не ссорилась с Аленом, регулярно постила в Инстаграм фотки с их романтических вечерних прогулок по городу и домашних посиделок в обнимку с общим белым пушистым котом, и вызывала тем самым во мне неконтролируемое чувство ревности. Не к ее парню, конечно, а к тому образу жизни, который они вели. – А разве не для этого люди вступают в отношения? – Мишель пожала плечами. – Если все плохо – зачем мучиться? О, а вот и выход: брось ты этого засранца, раз от него столько проблем! Я слабо улыбнулась и подставила ладони под воду. Надо привести себя в порядок. Я стояла на лестничной клетке и понимала: не хочу. Домой идти не хочу, видеть Джеймса не хочу, разговаривать тем более. Хочу развернуться и пойти снять номер в отеле, напиться там и забыть эту неделю, как страшный сон. Почему я, блядь, должна что-то делать? Почему я должна идти ему навстречу, когда он творит такое? Почему я должна позволять ему доводить меня до слез?! Я несколько дней вздрагивала, вслушивалась в шум за дверью, ждала, что он постучит, ввалится в квартиру, заляпанный кровью с ног до головы. Или что в утреннем выпуске новостей горячей сводкой пройдет о задержании Джеймса Барнса, и к этому моя фантазия обязательно прибавляла кучу расчлененки. А этот сукин сын приперся с утра, культурно позвонив, и с улыбкой сказал «привет». Как будто ничего не случилось, как будто он ничего не сделал!! От избытка чувств я позабыла про ключи и про звонок, забарабанила в дверь. Она распахнулась тут же, будто Джеймс ждал у порога с той стороны. А может, и ждал. Плевать. – Наташа… – Сдвинься, – я пнула его ладонью в грудь. Ощущение, будто по каменной стене ударила, только теплой. Демонстративно оглядела квартиру. – Ух ты, и даже трупов нет? – Ты в курсе, – он не спрашивал, а утверждал, спокойно и абсолютно без проблеска вины в голосе, и от этого пружина внутри меня только сильнее сжималась. – О да, такое событие было трудно пропустить. Это же надо: заняться пытками в подвале жилого дома! О, неужели: на лице Джеймса явно проступила досада. Не ждал, что я окажусь настолько в курсе? – А чего ты ожидал, собственно? – я пожала плечами в ответ на его невысказанную реплику. – Ты оставил два истерзанных тела в паре минут от нашего дома и рассчитывал, что я не узнаю? Глупеешь. – Одно… Я могу объяснить. – Объяснить что? Почему свалил от меня на ночь глядя с туманной фразой «когда вернусь»? Почему ты жестоко и до смерти истязал двух ничего тебе не сделавших мужчин? Где ты шлялся целую неделю? Сколько еще трупов ты оставил за собой в эти дни? На какие из этих вопросов ты можешь мне ответить? Голос не пошел вверх, я не кричала, просто потому что снова начали душить злые слезы обиды. – Это непросто, – а он вздыхал, как будто оправдывался за то, что не успел до закрытия магазина купить хлеб и молоко. – Но я могу ответить на все твои вопросы… – Пошел на хер. Я сама не ожидала, что это вырвется. Лимит был достигнут, наверно. – Что?.. – Пошел на хер, Джеймс, – какая-то часть сердца рвалась от боли, когда я смотрела, как медленно распахивались от шока серо-голубые глаза. А какая-то часть слишком устала болеть. Она и перевесила. – Я не хочу ничего слушать, знать твои причины тоже не хочу… Вообще ничего не хочу. Я вытащила кошелек, из него – черную банковскую карту, кинула на обеденный стол. Поймала боковым зрением его движение. – Не подходи. – Наташа, выслушай, – он проигнорировал, приблизился вплотную, и плечо обожгло прикосновением ладони практически до боли. – Не трогай меня! – я вывернулась, он отшатнулся, и, снова накидывая куртку в коридоре, я почти слышала, как что-то билось на мелкие осколки. – Я переночую у Мишель. Дверь захлопнулась перед моим носом с глухим стуком. – Нет. – Чего?.. – Я сказал: нет, – Джеймс нависал надо мной, прижимал входную дверь железной рукой. – Вернись в комнату, сядь и дай мне сказать. Я действительно не поняла, как так вышло. Только звонкий шлепок, его резкий выдох, мгновенно разметавшиеся укороченные волосы и прострелившая запястье боль – я с трудом, постфактум осознавала, что сделала. Что я отвесила Джеймсу пощечину. Он больше меня не удерживал. На улице я опустилась прямо на ступеньки дома и дрожащими пальцами, промахиваясь мимо контактов, набрала Мишель. – Выпьешь? Людовик терся о меня своей пушистой башкой, и я никак не могла понять, зачем было называть кота именем половины французских королей, но подруге, конечно, виднее. – Натали? – А? – я отвела взгляд от феникса в рамке. – Что? – Я спрашиваю: хочешь выпить? – Можно… Только не вино. – Водки нет, – Мишель пинком сдвинула питомца с дивана и заняла его место. – Виски? Коньяк? Абсент? Текила? Ром? – Коньяк есть, кажется. Ален покупал на день рождения. – Тащи. Спустя ровно пятьдесят минут, глядя, как Мишель начинает вытирать слезы собственным котом, я вспомнила, что собутыльник из меня так себе: гены плюс не мышиный вес не давали быстро опьянеть, и четверть бутылки на одного для меня особой проблемы не представляла. Вот блин, даже напиться нормально не получается, и теперь, вместо того чтобы изливать душу, я слушала стенания Мишель по какому-то невнятному рабочему поводу. Все через жопу. Я все-таки отобрала у нее почти смирившегося со своей участью Людовика и откинулась на диване. Пушистый понял, что смерть от удушения временно откладывалась, развалился на моих коленях и замурлыкал, и мне в голову пришла мысль, что кошак имеет кучу преимуществ перед мужчиной: жрет меньше, денег требует меньше, молчит, мозги не делает, ждет преданно с работы и не уйдет никуда. И убивает только мышей и маленьких птиц, и то если на улицу выпустить… Я вздохнула, чувствуя, как в виски начинал отдаваться алкоголь и клонило в сон. Мишель звонила Алену, культурно свалившему из квартиры после моего прихода, и в сто пятый раз планировала их будущую рождественскую поездку. Знакомство с ее родителями, Эйфелева башня, ночные празднования в центре Парижа… У нас с Джеймсом даже Рождество разное. В бутылке оставалось еще на два полных стакана, и я влила их в себя, чокаясь с розовым носом Людовика.***
Интересно, сколько стоит зеркало? Этот незамысловатый вопрос интересовал Баки с тех пор, как разбилось зеркало в ванной. Ну как «разбилось»… Он разбил. Костяшки все еще саднило. Баки сидел за кухонным столом перед ноутбуком, уронив голову на сложенные руки. Ох, выпить бы… Хотя выпить-то не проблема, толку будет ноль. С точки зрения морали он совершил ужасное преступление: залез в историю Наташиного поисковика. Он позволил себе такое раньше только раз, когда эта девушка была для него не более чем случайной встречной. Тогда в списке он не нашел ничего, вызывавшего подозрение. Сейчас были сплошь криминальные сводки, новостные сайты, фото… Баки был вынужден признать, что от одной из фотографий, размещенной в социальной сети, не по себе стало и ему. Черт, ведь старался же по лицу не работать. Наверно, занесло, Максимилиан оказался парнем упорным и живучим. Баки прочитал все статьи, которые прочитала Наташа, просмотрел все фото, пытаясь взглянуть на ситуацию под ее углом, признать, что реакция девушки была обоснована и логична… Обида душила, рвала сердце, и это было так отвратительно, так унизительно – и Баки не мог понять, что в большей степени: то, что Наташа его не выслушала, или то, как он это переживал. Черт, черт, черт! Он перегнул палку, конечно, не стоило говорить в приказном тоне. Ей стоило дать ему высказаться! Баки запустил пальцы в волосы, соединил в замок на затылке, унимая желание раздолбать что-нибудь еще. Надо успокоиться, надо успокоиться… Вашу мать, как ломило шею. Продрав глаза, Баки снова уткнулся в столешницу. Он и не заметил, как заснул. Зато теперь в теле чувствовалось так же паршиво, как и в душе. Десятый час, время рабочее. И Наташа домой не возвращалась: он бы точно не пропустил. Банковская карта все так же, как и вечером, сиротливо лежала на столе, мигал индикатор зарядки ноутбука. Вчера Баки видел в почте письма из посольства, но даже мельком полистать их сил не хватило. Сегодня стоило бы прочитать, а по-хорошему – уже вернуться к работе. Еще поесть (он не помнил, ел вчера все-таки или нет), закинуть вещи в стирку, разобрать валявшийся у стены рюкзак, понаблюдать за домом, чтобы точно удостовериться, что их больше никто не «пасет»… Еще бокс приучил вести внутренний, почти безошибочный отсчет времени в голове, и, чувствуя, как горячие струи стекают по спине, Баки с уверенностью мог сказать, что стоял под душем уже минут сорок. Просто стоял, упершись лбом в прохладную плитку с потеками конденсата. Поджившие ссадины на сбитых костяшках щипало от мыла, а ему все казалось, что влажный воздух в ванной пах кровью и страхом. Это ведь совсем не метафора, не преувеличение, у них действительно есть запах – тяжелый, густой, как дым дешевых сигарет, и такой же ядовитый, с металлическим тошнотворным привкусом. От этого запаха прошивает насквозь эффектом чистого адреналина по венам, разрядом, которым сердце не запускается, а сжигается напрочь, до состояния бесполезного уголька. Этот запах – бессменный, невидимый спутник войны, и постепенно в нем можно даже научиться различать оттенки, и тогда обратной дороги уже нет, тогда он въедается в кожу и волосы, оседает на языке, добавляется ко всем остальным ароматам, и тогда даже с шоколадом или апельсином ты начинаешь жрать смерть. Пальцы бессмысленно чертили по мокрой плитке какие-то узоры, которые мгновенно смывал поток сверху, и Баки выкрутил кран горячей воды до упора, но его начинал бить озноб. Когда-то, еще во время первой атаки в Италии, когда они даже не шли вперед, а сидели в блиндаже, и их долго-долго, мучительно бесконечно, лениво и даже не прицельно долбали минометы с вражеской стороны, он старался смотреть прямо перед собой, потому что если не получалось – на глаза попадались покореженные живые и трупы, и он начинал блевать. После Аззано это прошло. После Аззано прошло все, и он перестал замечать этот запах, и сейчас при воспоминаниях его даже не мутило. Это было самым страшным – то, что он давно привык. Что он вымазан кровью по уши и пропах смертью, чужой и своей. Опустившись на пол душевой кабины, Баки закрыл лицо руками и засмеялся. Он был солдатом, стрелявшим без промаха и без колебаний, которого родила война. Он был призраком, кошмаром, бесшумным и неотвратимым, которого создала Гидра. Он был парнем с гибкой моралью и жесткими методами, который появился потому, что сам считал это необходимым. И ни секунды Наташа не преувеличивала и не ошибалась, шарахаясь от него. Мысль о том, что Баки потерял ее, срывала пульс, и он как-то вяло подумал, что именно это – не понимание собственных грехов, а видение их через призму ее восприятия – сжимало горло стальной струной. Он вытирал руки обстоятельно, придирчиво изучая стыки металлических пластин – не осталось ли там чужой крови? Потом так же внимательно осмотрел, чуть ли не обнюхал одежду. Футболка пахла потом и только, зато на коленях и правом бедре штанов виднелись явственные бурые пятна. Можно было застирать, конечно. Баки с отвращением запихал брюки в мусорное ведро, рывком вытряхнул на пол содержимое рюкзака. Со звоном стукнулись друг о друга в упаковке ампулы обезболки, зашуршали полупустая бутылка воды и пакет бинтов. Тяжело ударили о псевдо деревянное покрытие так и не использованный пистолет Макса и ножи. Оба лезвия были заляпаны по рукоять. Поднеся один из ножей к глазам, Баки поморщился. Отмывать не хотелось, но выбрасывать такое в бытовые отходы нельзя, и после он трижды с мылом вымыл раковину. Закинул оружие обратно в рюкзак, поставил ноутбук на зарядку и занялся завтраком, по времени больше подходившим к обеду. Ощущение было, словно он играл в какой-то пьесе, словно это не по-настоящему: заниматься бытовыми делами после всего произошедшего, да еще когда его отношения летели в пропасть просто-таки на осязаемом уровне. Что делать, когда Наташа вернется с работы, Баки не представлял ровно до тех пор, пока его не осенила мысль – а ведь ей вовсе необязательно возвращаться. Мишель девушка добрая, даст переночевать сколько надо, да и деньги у Наташи с собой всегда, и паспорт. Она вполне могла снять номер в отеле… Да черта с два. Он, может, и монстр, но вот черта с два он так просто сдастся. Что-то разумное в голове твердило, что такие мысли до добра не доведут, но Баки уже шнуровал ботинки.***
– Ты идешь домой. Я вздрогнула, искренне надеясь, что это было не очень заметно для людей на платформе, и медленно обернулась. Джеймс стоял за моей спиной, засунув руки в карманы и надвинув козырек кепки на глаза. – Странно, – я крепче вцепилась в висевшую на плече сумку, – мне показалось, или ты в своем вопросе пропустил вопросительную интонацию? – Это не был вопрос. – А. Ну да, конечно. Стой, сядь, иди. Что-то мне эти слова напоминают. – Наташа, пожалуйста, – он раздраженно поморщился, – идем домой, и я все объясню. – Я уже сказала: мне не нужны твои объяснения. Толпа качнулась к прибывавшему поезду, и стальная хватка сжалась на моем локте. Вырываться было глупо: ну в самом деле, кто я такая, чтобы тягаться в силе с суперсолдатом? Но и безоговорочно подчиняться ему не хотела – тоже мне собаку нашел, команды выполнять – и пару мгновений я всерьез рассматривала вариант закричать. Не стала, конечно. Лишнее внимание погубит нас обоих. Он так и довел меня до квартиры, отпустил только в коридоре, подпер спиной дверь. – Где ты ночевала? – Это допрос? – Нет. Так где? Я пожала плечами, чувствуя, как немного притупившуюся после вчерашнего алкоголя и плодотворного рабочего дня обиду вытесняет злость. – У Мишель. И снова переночую там же. – Нет. – Я тебе по роже мало съездила?! – Ночевать ты будешь дома, – будто не слыша меня, он объявлял ультиматум. – И я никуда не уйду. Пока ты меня не выслушаешь. – Отличный план, – фыркнула я. – Тюремная камера на двоих… Спать ты будешь на коврике у двери? – Не понял… – Чего ты не понял? Я с палачом в кровать ложиться не собираюсь, так что стелить себе можешь на диване. Джеймс дернул плечом и процедил сквозь сжатые зубы: – Как хочешь. Спустя две недели я была вынуждена признать, что мы оба оказались чертовски упертыми.