В себя холостыми патронами не стреляют. С. Е. Лец
– Ты меня выслушаешь? – Нет. Это повторялось каждый божий день вот уже шестнадцать дней: один вопрос – один ответ, и мы не замечали друг друга до следующего утра, когда перед моим уходом на работу Джеймс опять задавал мне все тот же вопрос, на который получал все тот же ответ. Это было тупо, это уже бесило меня неимоверно, но я не хотела сдаваться. В тот вечер, когда Джеймс почти насильно довел меня до нашего дома, я была действительно зла на него и без зазрения совести выпихнула на диван. Он не сопротивлялся, вообще ничего не говорил. И я, отказавшись от ужина и завернувшись в одеяло на кровати, очень надеялась, что следующее утро он начнет с извинений. Он начал с претензий. По крайней мере именно претензия сквозила в его тоне, когда Джеймс резко ставил передо мной чашку кофе и спрашивал «ты наконец дашь мне сказать?», и я с трудом сдержалась, чтобы не выплеснуть напиток ему в морду. После такого ответить «да» казалось просто-таки унизительным, и я даже не стала завтракать. А вечером ужинать. Я вообще не ела дома эти последние две недели – тошнотворна была мысль, что придется сесть с ним за один стол, что он припрет меня к стенке (возможно, даже не фигурально) и мне придется сдаться на его милость. Не дождется. Я не буду извиняться за то, что чертовски разозлилась, что не хочу слушать его маловразумительные объяснения безумных и жестоких поступков. Я хочу хоть немного уравнять счет в игре под названием «кто пойдет на компромисс первым», в игре, в которой Джеймс проигрывал мне с колоссальным отставанием. Только засыпать одной с каждой ночью становилось все невыносимее и невыносимее, и мне катастрофически, физически не хватало его тепла по утрам. Наверно, прерви Джеймс наше противостояние и молча залезь на кровать ночью, я бы не нашла сил поворчать. Но он не залезал, он все так же стелил себе на диване в гостиной, и я кусала губы, утыкалась лицом в подушку и вцеплялась в нее зубами, чтобы не встать и не пойти к нему самой. – Спокойной ночи, – равнодушно стелился его низкий голос по тихой квартире, когда он отворачивался от меня к спинке дивана. И я шла в спальню, повторяя себе как заклинание эти чертовы слова. Не дождется. Я уже не была уверена, кто из нас на самом деле ждал и чего.***
Когда дверь спальни мягко хлопнула за Наташей, Баки перевернулся на спину, закрыл глаза ладонью и сделал медленный вдох. Мышцы были напряжены, спину сводило от того внимательного раздраженного взгляда, которым девушка его награждала вот уже которые сутки. И это бесило просто до дрожи: то, как легко она отказывалась от завтрака и ужина, как проскальзывала по квартире мимо него, как отшивала строгим «нет». Самое паршивое, что Баки видел: она действительно не хотела его слушать. Каждое тик-так часов на стене вытягивало из него еще немного терпения и самообладания, и Баки всеми силами старался заглушить этот звук в квартире. За две недели он выполнил месячную норму переводов и договорился о дополнительной, перерыл пресловутую Википедию: снова взялся за мировую историю и наиболее значимые научные и технические достижения последних десятилетий и прочитал дюжины статей по более-менее интересным темам вплоть до современных правил бокса. Особенно усиленно Баки рылся в интернете к вечеру, к Наташиному приходу, делая вид, что совершенно не замечал девушку. Не замечать ее становилось все тяжелее и тяжелее, и Баки ловил себя на том, что несколько раз практически падал с дивана в машинальной попытке перевернуться и обнять Наташу во сне. Он не помнил, когда в последний раз ее обнимал. Точнее помнил – двадцать четыре дня назад, еще до поездки в Айдахо, и это было почти физически больно. Баки натянул одеяло, накрылся с головой. Хватит уже. Завтра надо заканчивать эту холодную войну. – Присядь, пожалуйста, – учитывая все предыдущие попытки, лучше начинать вежливо. – Зачем? – Я хочу кое-что сказать. – Я уже говорила, что не хочу слушать, – Наташа качает головой, снова игнорирует то, что он налил две чашки кофе. – Тебе сложно уделить мне чертовы пять минут?! – Баки чувствует, как растянутые за столько суток нервы звенят. – Всего лишь пять? Недолгим будет объяснение, видимо. – Оно будет очень коротким, не волнуйся. Пожалуйста. Наташа отодвигает стул – ножки противно шваркают по полу – и отставляет кружку подальше от себя. Демонстративно поворачивает запястье так, чтобы посмотреть на часы: – Пять минут пошли. Баки морщится, садится с этой же стороны стола, на некотором отдалении, чтобы не изводить их обоих еще больше. И глубоко вздыхает. – Вопреки твоим предположениям, я действительно хорошо представляю, что ты сейчас чувствуешь. Я чувствовал примерно то же самое по отношению к себе на войне первое время, и это ужасно, – он заставляет себя смотреть в ее глаза, и Наташа хмурится. – Но то, что я сделал, я сделал исключительно, чтобы защитить тебя. – И чем же два уважаемых господина, которых ты разделал на фарш и оставил в подвале, мне грозили? В ее голосе так много насмешки, что у Баки сводит зубы, будто выпил лимонной кислоты, и он на мгновение забывает, что его пять минут идут, что на сантименты времени нет, и слова летят уже от души: – Сколько мне раз сказать, что я никого не бью просто так! И ты прекрасно знаешь, что я убивал! – Да, убивал! – Наташа вскакивает, сразу оказываясь опасно близко. – И это были убийства, а не пытки! И тем более не пытки посторонних людей, что они, черт возьми, тебе сделали? Возомнил себя карателем, богом этаким?! – Да куда уж мне до господа бога, я не претендую, – он тоже встает: терпеть то, как она нависает над ним сидящим, больше нет сил, – я скорее даже совсем наоборот. – Точно. Ты не бог – ты дьявол. Сатана во плоти, – Наташа припечатывает словами, удивительно спокойными, и снова смотри на время. – Пять минут вышли. Я на работу. Баки перехватывает ее запястье чуть выше ремешка часов, дергает на себя, и что-то вскипает внутри, когда в синих глазах в ответ на его действия вместо удивления или страха появляется злость. – Я не закончил. – Пусти. – Я не закончил! Она снова метит в лицо, но он в этот раз предвидит движение, и ладонь бьет не по щеке, а в подставленный кулак. Баки тут же фиксирует ее руку, выворачивает, с мстительной усмешкой униженного мужчины предвкушает, как она сейчас вскрикнет от боли… Вместо этого в подбородок и губы прилетает сокрушительным ударом, и во рту расплескивается вкус железа. Баки отдергивает голову, чтобы Наташа снова не боднула его лбом, рывком разворачивает от себя и толкает прочь. И тут же делает шаг следом, снова останавливает уже не ладонь, а кулак, заваливает девушку на стол, заламывая ей локоть. Чашка подпрыгивает, расплескивая кофе. – Тебе не говорили, что драться с Зимним Солдатом опасно для жизни? – он не чувствует, как говорит, почти себя не слышит, слова идут откуда-то изнутри. Наташа брыкается, заезжает ногой по бедру и очевидно пытается достать в пах, и Баки сжимает стальные тиски на ее шее. В голове начинает звучать метроном. – Пусти! – она цепляется свободной рукой (вторую он все еще блокирует, хотя едва ли в этом есть необходимость) за его пальцы, пытается отодрать от своего горла. – Джеймс, отпусти меня! Джеймс!.. Теперь ее голос, ее крик пропитаны страхом, и Баки не может сдержать улыбки… Легкие жгло от недостатка кислорода, но Баки заставил себя продержаться еще несколько секунд, прежде чем поднять голову и вдохнуть. В новом зеркале над наполненной ледяной водой раковиной отражался он: взлохмаченный, мокрый и бледный до синевы, с настолько расширенными зрачками, что не разобрать цвет глаз. Смутно понимая, что сантехника начала прогибаться под его весом, Баки опустился на пол, прислонился к стенке душевой кабины и зажал дрожавшие руки между колен, но помогало слабо: его трясло всего, да так сильно, что лязгали зубы. Это был самый страшный и самый реалистичный сон в его жизни, прошлой, и нынешней, и будущей. Все в этом сне было настолько осязаемым, настолько правдоподобным, что несколько минут после пробуждения Баки просто не мог понять, почему он еще жив, как его земля носит после содеянного?! Это был всего лишь сон. И за это, и за то, чтобы так впредь оставалось, он был готов уверовать в любого бога. Пока же Баки уверовал точно в одно: им с Наташей надо поговорить. Иначе у него окончательно подвинутся мозги.***
У меня не стояло в планах задерживаться, но Линда планомерно выносила всем мозги в преддверии закрытия года, и ссориться с ней сейчас было опасно. Особенно мне: моя виза заканчивалась меньше, чем через две недели, я подала на продление, и, как мой непосредственный начальник, Линда подтверждала в посольстве заинтересованность компании в моей персоне. Пока мне не дадут ответ, стоило хорошо работать и не злить ни ее, ни других больших боссов. Что было довольно сложно, учитывая огромный трындец в моей личной жизни, которому я сама была причиной. Не единственной, но, наверно, все-таки основной. То есть Джеймс, конечно, поступил со всех сторон нехорошо, но… Я ни секунды не допускала мысли, что он просто решил развлечься, а те мужчины попали под руку. Должен был быть повод уйти в ночь, пропасть на неделю… такой повод точно у него имелся. Просто начал Джеймс не с того. А продолжить не дала уже я, и, хотя объективно меня вряд ли можно было назвать виноватой, я себя такой чувствовала. Паршивое чувство, если честно, от которого очень хотелось избавиться. Но я уже не знала как. Извиниться первой? Да вроде бы не за что. Но безумно хотелось – извиниться, сделать хоть что-то, чтобы все снова стало как прежде, чтобы можно было залезть с ним в одну постель и уткнуться лицом в его грудь… Стоя у перехода на светофоре, я разминала вконец затекшую шею, когда локтя коснулась рука. Коснулась и пропала. – Привет, – Джеймс засунул ладони в карманы и смотрел мимо меня. – Ты не против пройтись? – Нет, – я вдруг поняла, что этот диалог самый спокойный за две недели. Кошмар. – Куда? – Просто… вперед. Мы шли, не спеша, в плотной толпе бредущих домой людей, и я мучительно пыталась сообразить, что изменилось сегодня. Ну помимо того, что он зашел за мной, чего не случалось все те же шестнадцать дней. Джеймс был молчалив, смотрел прямо и даже изменил себе и пристроился справа от меня, хотя обычно предпочитал идти слева, чтобы все прикосновения приходились на его живую руку. Мне в общем-то было все равно, но он по-прежнему боролся с собой, я видела. Не так сильно, как вначале, когда он всячески избегал незащищенных контактов, и теперь обнять меня или раздеть он не боялся и левой, но все же иногда его переклинивало, снова. И я понимала, что пройдет еще много времени, прежде чем он действительно поймет, что меня это не пугает и не отталкивает. Что он меня не пугает и не отталкивает. Я вздохнула, осознавая, как все на самом деле просто. Не ненависть, не отвращение, не стыд – просто шок. Это был просто чертов шок и не более того, продленный еще на какое-то время моментом его возвращения домой. Но ошеломление схлынуло на следующий же или на второй день, и я тупо включила упорство. Чисто женское, бесполезное и даже вредное, которое разъедало меня – нас – изнутри. Это упорство встало между нами тонкой-тонкой, но монолитной стеной, которую я не спешила пробивать из мнимой гордости. Мнимой – потому что моя гордость ни капельки бы не пострадала, выслушай я Джеймса. – Ты плохо спал, – пока в голове вертелся вихрь разномастных мыслей, я озвучила то, что показалось мне наиболее очевидным. – Да? – не слишком удивленно отозвался он, из чего я сделала вывод: он прекрасно помнил, что за дрянь ему снилась. – Кошмар? – Да… и притом ужасный. – Расскажешь? – мы как-то незаметно вышли на пешеходную часть Бруклинского моста, и я остановилась. – Не сейчас точно. Пойдем. Мы дошли до первой арки, и он неожиданно схватил меня за талию, утягивая в сторону, за каменную опору. – Джеймс, что… О, – я никогда не задумывалась о существовании чего-то подобного и потому была крайне удивлена, увидев у себя перед носом узкую дверь. – Что это? – Вход, – не отпуская меня, он воровато огляделся и дернул дверь. Она подалась с почти не слышным скрипом, мгновение – и мы оказались внутри маленького, темного и запыленного помещения. Я услышала щелчок зажигалки и в теплом свете, плясавшем над его ладонью, разглядела какой-то приборный щиток и лестницу. Обычную такую пожарную лестницу. – Мы что, собираемся забраться наверх? – Да. – По этому? – я для наглядности ткнула пальцем в ржавые ступени, и Джеймс слабо улыбнулся. – Я думаю, она вполне выдержит меня, и не один раз. Но нет, тут есть лифт. Здесь действительно оказался лифт, и спустя томительные несколько минут долгого, полного дребезжания и моего непонимания подъема мы оказались наверху. На башне Бруклинского моста. Наверно, это было бы офигенно – если бы меня не начал сдувать ветер и если бы я хоть немного врубалась в происходящее. – Джеймс, я ценю, что ты сломал замок на государственной собственности, чтобы меня впечатлить, – вид отсюда, с высоты в несколько десятков метров над уровнем океана, на самом деле был просто невероятным. Яркий Манхэттен лежал перед нами ослепительной россыпью улиц и домов, – но пока это мало похоже на романтическое свидание при луне. И я боюсь высоты. Что мы здесь делаем? – Я знаю, – он подошел к самому краю, где чисто символические перила достигали его колена, – что ты боишься. Но я хочу поговорить, и это лучшее место. – Почему? Я думала, что была готова к чему угодно, к любой блажи, которую ему взбредет в голову сказать. Но я точно оказалась не готова к тому, что Джеймс завел руку за спину и вытащил из-за пояса пистолет. – Та-ак… – протянула я медленно. – Это начинает попахивать голливудским блокбастером. Что теперь? У меня пять минут, чтобы рассказать, где я спрятала клад? Я пыталась иронизировать, но Джеймс дернулся от моих слов, будто я снова влепила ему по лицу. Ой блин, а вот за это точно стоило извиниться. – Нет, Наташа, рассказывать буду я. А ты, пожалуйста, выслушай. И у меня есть одна просьба. – Какая? – Если после всего, что я скажу, ты по-прежнему будешь меня ненавидеть, – он перехватил оружие за ствол и внезапно протянул мне, – просто пристрели меня, хорошо? Я больше так не могу. Пистолет оттягивал руку, и я хотела что-то сказать. Очень хотела. Но слова будто выдуло из моей черепушки гулявшим тут ветром. Оставалось только слушать.***
У него горчило во рту, потому что лучшего вступления он так и не смог придумать. – Вопреки твоим предположениям, я действительно хорошо представляю, что ты чувствовала, увидев те фотографии и поняв, что это сделал я. Я чувствовал примерно то же самое по отношению к себе на войне первое время. Это ужасно, – на сей раз, в отличие от сна, Баки не смотрел на нее. Вглядывался в черную воду далеко внизу. – Но то, что я сделал, я сделал исключительно, чтобы защитить тебя. – Вот как… – в отличие от сна, в Наташином голосе сейчас не было яда. – И чем те два товарища, чьи трупы ты оставил в подвале, мне угрожали? – Они были из Гидры, – и теперь, в отличие от сна, он хотя бы успел сказать главное. – Точнее из ИГИЛ и Гидры вместе. Я заметил слежку за тобой и решил разобраться. – Ты выследил их. И… пытал? – Да, Наташа, пытал, – Баки все-таки посмотрел на нее и мимолетно пожалел, что перил тут практически нет: вот бы на что-то облокотиться. А еще подумал, что желтый свет делал девушку похожей на какое-то эфемерное существо. – Мне надо было знать, сколько их, где, что им известно… – Узнал? – он не успел ответить. – Конечно, да. Иначе бы не пропал на неделю. Где тебя носило? – Пришлось съездить в Айдахо, чтобы все закончить. – Все? – Еще два трупа, один арестованный. И твое имя и имя Мишель навсегда вычеркнуты из списка, до которого могут добраться террористы. Наташа помолчала. Ее взгляд рассеянно скользил по мосту, по далеким зданиям, и Баки видел, как она сжимала хват на рукояти пистолета. – Как ты все это провернул? – Повстречал одного парня из ЦРУ. Мы с ним договорились. – И он тебя не сдаст? – скептически хмыкнула она. – Обещал не сдавать. Я склонен ему верить, – Баки пожал плечами. Он до сих пор, несмотря на абсурдность ситуации, не жалел о знакомстве с Джеком и не сомневался в нем. Как-то очень по-роджеровски, пожалуй. – Здорово. Нет, правда, все звучит просто отлично. Почему было не сказать мне причину сразу? – Не хотел пугать. – Получилось, – язвительность все-таки проскользнула в ее тоне. – Наташа, я не говорю, что поступил верно. Точнее я понимаю, что повел себя довольно глупо, стоило все рассказать с самого начала. Но это все равно бы ничего не изменило, потому что ну что я мог тебе сказать? «Я собираюсь найти пару ребят и использовать весь свой арсенал военных умений, чтобы добыть у них информацию»? – Баки почувствовал, как заломило виски. – Звучит страшнее, чем на самом деле. Я действовал так, как умею. Я не святой, даже гораздо хуже – я, наверно, сам дьявол во плоти. Тогда все еще проще – у тебя есть пистолет, просто нажми на спуск, и я получу по заслугам. Наташа наконец отмерла, сделала шаг к нему и вскинула руку с оружием. Дуло смотрело точно ему в грудь, и сталь от свитера отделяли несколько сантиметров. Баки с мрачным удовлетворением заметил, что во время его монолога Наташа успела сдвинуть рычажок предохранителя. – И для этого надо было тащиться сюда? Зачем? – Одно из двух: либо мой труп останется здесь, и тогда его найдут не скоро, либо он упадет в воду. В любом случае тебе ничего не грозит. Баки видел, как под тонкой курткой напряглись мышцы: пистолет был довольно тяжел для женской руки. – Ты сказал, что больше так не можешь… – Не могу. Не могу жить с тобой в одной квартире и делать вид, что ни капли не хочу к тебе прикоснуться, обнять тебя, поцеловать… Я не могу делать вид, что не еду крышей от злости оттого, что сам себя лишил возможности нормально говорить с тобой. Я больше так не могу. Говорить еще что-то было лишним, и чтобы хоть как-то отвлечься, Баки считал удары сердца. Раз, два, три, четыре, пять, шесть… Пульс заметно частил, и он вздрогнул, когда дуло пистолета все-таки уперлось в грудь. Но страх не пришел. Сердце отсчитало еще двадцать три удара, прежде чем Наташа заговорила. – Знаешь, говоря о дьяволе, все почему-то забывают один факт: Люцифер был божьим сыном. Пусть непокорным и мятежным, не лучшим и, может быть, жестоким, но он был ангелом. И падение с небес в ад этого не изменило – он ангелом и остался. Она опустила пистолет, подошла вплотную и уткнулась лбом в его плечо. Случайно или нет – левое, и это окончательно убило все самообладание. Баки вслепую забрал оружие из ее руки, засунул за пояс под курткой и сжал Наташу в объятиях, зарываясь лицом в растрепанные ветром волосы. Все это было пугающе похоже на ломку от какого-то тяжелого наркотика. Вот только слезать с него – с неё – не хотелось совершенно.***
– В общем-то про дьявола была скорее метафора… Я улыбнулась и отстранилась в его руках так, чтобы посмотреть в глаза. – Так ли? Или ты действительно считаешь себя виноватым во всех смертных грехах? – Ну, не во всех. Но очень и очень во многих, – Джеймс коснулся губами моего лба. Совсем не романтичный, братский поцелуй. – Я с трудом вспоминаю, сколько человек убил, будучи Зимним Солдатом, а ты этого и представить не можешь… – Но этих парней из Гидры убил не Зимний Солдат. – Нет, не он. Я. Я тоже умею быть жесток. Я вздохнула, пытаясь затеряться на его широкой груди от пронизывавшего ветра и всего мира. Джеймс не был первым парнем, с которым я встречалась и с которым спала. Но был однозначно первым, от кого меня сносило на уровне заводских настроек. И сейчас, чувствуя его дыхание на шее, я с огромным трудом сдерживалась, чтобы не забить на все здесь и сейчас. Сдерживалась, потому что знала: неподходящее время, мы еще не закончили. – Прости, что ударила тебя. Мне очень-очень жаль. – Это не худшее, что со мной случалось, ангел. Я переживу. – Дело не в тяжести телесных повреждения, я не про это… Ты же понимаешь? – Понимаю. Не скажу, что получать по морде от своей девушки приятно, но… – Джеймс внезапно запнулся. – Не делай так больше никогда. – Извини. – Нет, Наташа, – он коснулся моего подбородка, буквально заставил поднять голову, и голос звучал серьезно как никогда, – теперь ты не понимаешь. Меня много лет тренировали бить прежде, чем кто-то ударит меня, и бить наверняка. Это не просто умение, это уже въевшийся в подкорку рефлекс. В тот раз тебе сказочно повезло, потому что я не ожидал. Но в другой раз мое тело может среагировать прежде, чем я сам это пойму и смогу остановиться. И последствия для тебя тогда будут очень плачевными. Я поняла все удивительно быстро даже для себя самой, и под лопаткой заныло от сочувствия. – Тебе это приснилось? Что ты меня ударил? Джеймс мотнул головой, будто пытался выбросить из нее какие-то мысли. Но все-таки ответил: – Да. Это. Наплевав на все предыдущие уговоры собственного разума, я обхватила его плечи и прижалась к его губам. – Чтобы ты ни думал, я верю, что ты никогда не причинишь мне вреда. Ни ты, ни он. – Я не хочу проверять, Наташа. – Я тоже. И для справки: шутка с пистолетом была довольно глупой. Джеймс внезапно расцепил уютные объятия, сделал полшага назад и снова достал оружие. Короткий щелчок, протянутые вперед руки – и меня прошиб холодный пот. На его ладони лежал магазин. Полный. – Если я когда-нибудь дам тебе пустой пистолет, – усмехнулся он, заряжая оружие и ставя на предохранитель, – можешь считать, что между нами все кончено. – А если бы я выстрелила?! – запоздалый ужас поселился в каждой клетке тела. – А ты бы выстрелила? – Нет… – Ну, значит, я действительно не настолько плохой парень, да? И притянул меня к себе как ни в чем не бывало. Вдыхая запах с его кожи, я думала, что с мозгами все плохо не только у Джеймса, и это было либо очень неправильно, либо абсолютно правильно. Я никак не могла решить.