Hold me tight

Меньше выражений – больше выразительности! С. Е. Лец

      – Эй, пушистый, а ну слезай! Слезай, кому говорю!       – Он не собака, он кот, они не слушают команды.       – Ты вообще на чьей стороне? – Баки с рычанием поднялся с пола и сгреб в охапку наглого Людовика, который протирал задницей обеденный стол. – Его или моей?       – Я на стороне меньшинства, – Наташа со смехом отобрала у него кота, погладила. – А поскольку он меньше тебя килограмм так на сто, я вынуждена восстанавливать равновесие.       Отдав девушке живность, Баки вернулся к физкультуре. Но все-таки не смог промолчать:       – Я предлагаю запереть его в ванной.       – Не обсуждается.       – Вот же шерстяной… засранец!        Стоило только лечь на спину, чтобы покачать пресс, как Людовик запрыгнул на живот и, нагло зевнув, развалился поперек. Баки прожег Наташу раздраженным взглядом.       – Убери его с меня.       – Ты ему нравишься. Смирись.       – А по-моему, он хочет меня сожрать. Когда вернется Мишель?       – Через неделю. И вообще, что ты имеешь против кошек?       – Я имею.       – Что? – она приподняла брови в притворной насмешке.       – Что-нибудь. Но имею. Я больше люблю собак.       Он действительно с детства больше тяготел к собакам, чем кошкам. С псом можно побегать, поиграть, поплавать. Его можно научить трюкам или даже смотреть за ребенком. А с котом что? Куча шерсти и битва за диван.       Но была еще одна причина, которую Баки хотел от Наташи скрыть. Его боялись животные. Его нового. Баки заметил это не сразу, но год практически на улице заставил обратить внимание. Собаки лаяли, но обходили стороной, а кошки шипели. Поэтому он старался избегать и Людовика – не хотелось, чтобы Наташа заметила. Ведь животные лучше людей чувствуют, что к чему.       И кот Мишель определенно чувствовал, потому что изводил Баки вторые сутки, как мог. То ложился на постиранную футболку, то утром вертел хвостом перед лицом, запрыгнув на подушку, то вот мешал делать упражнения. Баки так и подмывало схватить наглеца за шкирку и встряхнуть, но Людовик уворачивался.       – Оставь его в покое. И он от тебя отстанет.       Баки собирался сказать, что вряд ли этот совет сработает, когда Наташа задала именно тот вопрос, которого он боялся.       – Какие у тебя планы на завтра?       – Никаких.       Совсем никаких, хотелось добавить. Никаких украшений, никакого стола с кучей еды, никаких гостей. Вообще. Задвинуть шторы и выключить новости или посмотреть какой-нибудь фильм не про это.       – Завтра Рождество, – Наташа, конечно же, не разделяла его мыслей.       – Сочельник. Рождество послезавтра.       Баки бросил отжимания и пересел с пола на диван. Всяких венков по квартире она не развешивала, и на том спасибо, но завтра действительно был канун главного праздника, а значит – ужин, наверняка тематические фильмы по телеку (по радио всегда крутили песни и пьесы), громкие поздравления…       Тошно.       – Наташа, я понимаю, что это для тебя важно, и так принято, но… Можно как-то исключить меня из этой кутерьмы? Пожалуйста. У меня нет настроения.       Не сказать, что он совсем не был готов к празднику. Но не настолько, как город вокруг, который сходил с ума. Заметно меньше, чем в тридцатые, но все же.       – Я хотела всего лишь погулять по улицам вечером, посмотреть на красоту наконец, а то с этой работой целыми днями как загнанная лошадь… Только погулять. Ничего больше.       Она сидела на подоконнике, высматривая там что-то. И Баки знал, что в доме напротив из многих квартир выглядывали через стекла рождественские ели, гирлянды, украшения над стилизованными каминами. Вся эта мишура светлого праздника, который он когда-то так обожал. В Санту Баки верил теперь, пожалуй, даже больше, чем в бога. По крайней мере мужик в красной куртке с белой бородой действительно существовал: в тысяче экземпляров для тысяч детей, и действительно делал что-то доброе.       Вот только он уже давно не ребенок.       Но Наташа смотрела на него полными просьбы глазами, и Баки не смог ей отказать.       На улице было до неприличия тепло, и тем более не лежал снег. Так тепло не должно быть в конце декабря. И оттого Рождество совсем не чувствовалось, казалось, что улицы украшены просто так, казалось, что кто-то поторопился на пару месяцев.       – Ты хорошо знаешь Манхэттен?       – В целом да. С поправкой на сколько-то десятков лет, конечно. А что?       – Я хотела выйти у Уильямсбургского моста и пройтись. До Пятой авеню.       Баки быстро прикинул в уме маршрут.       – Это почти час пешком.       – Проблема?       – Для меня нет, – он пожал плечами. Ему-то пройти что час, что два, что три. – Ты не устанешь?       – Нет, – Наташа отвернулась от окна и улыбнулась ему, и сожаления насчет того, что он все-таки согласился выползти на улицу в Сочельник, почти развеялись.       Не ее вина, что Баки давно не верил в чудеса и не любил этот праздник, и было бы свинством запереть Наташу дома только из-за тараканов в его голове. Он почувствовал, что губы сами расползлись в ответной улыбке.       Они вышли у моста на стороне Манхэттена. Потихоньку вечерело, от воды дул прохладный ветер, но даже он не мог понизить температуру до рождественской.       – Нда-а, – протянула Наташа, когда они в очередной раз свернули направо. – Больше не буду жаловаться на нашу зиму, потому что мне в страшном сне не приснится ходить в конце декабря при температуре плюс двадцать. Только пальм не хватает.       Баки, с одной стороны, тоже чувствовал разочарование. С другой, это так не походило на привычное Рождество, что можно было представить, будто это и не оно вовсе. Он машинально осматривал витрины, мимо которых они проходили, и ткнул пальцем в панорамное окно магазина купальных принадлежностей.       – Не ты одна так думаешь. Вот тебе и пальма.       Наташа фыркнула, пихнула локтем, и Баки засмеялся. А потом его голову посетила совсем уж шальная мысль.       – А ну-ка пошли! – схватив девушку за руку, он сориентировался по указателям, вернулся чуть назад и нырнул между домов.       – Куда ты… Офигеть!       Наташа остановилась, словно налетела на стену, и Баки вполне ее понимал. Он сам не ожидал, что тут будет так много иллюминации и людей. Оглядевшись, он широким жестом обвел пространство вокруг себя:       – Добро пожаловать на самую развращенную улицу этого города, а может, и всей Америки.       – То, что здесь ставят всякие-разные мюзиклы, не дает тебе права обзывать Бродвей.       – Основная театральная жизнь в мое время бурлила куда дальше, чем мы стоим. И я называю Бродвей неприличным вовсе не из-за мюзиклов.       Баки было интересно, догадается ли Наташа, что он имел в виду.       Конечно, догадалась. Закатив глаза, она взяла его под руку и мягким, опасно мягким голосом поинтересовалась:       – И часто ты приходил сюда за… этим?       – Никогда, – это была чистая правда. – Тут было слишком дорого, во-первых.       – А, во-вторых, тебе все давали забесплатно, – Наташа одарила его смешком, и Баки мгновенно обуяло праведное возмущение.       – Бесплатно? Между прочим, в мое время за все платил мужчина, так что большинство свиданий влетало мне в круглую сумму.       – Ладно, а если честно – когда-нибудь захаживал в места вроде этого?       Вот черт, кажется, эта девушка способна вытрясти из него любую тайну.       – Было… пару раз. В исключительно… как бы сказать?.. в целях оказания помощи страждущим.       Он надеялся, что такой ответ окажется достаточно размытым, чтобы она не стала вникать дальше, а сам улыбнулся. Ох блин, вот же было время…       – То есть, – задумчиво начала Наташа, – Стив Роджерс…       – Стоп-стоп-стоп-стоп! – Баки моментально развернул ее к себе, закрывая ладонью рот. Увидел ухмылку в синих глазах и застонал в голос. – Ты очень, очень, просто чудовищно умная девушка. Но я ничего не говорил, а ты ничего не слышала. Договорились?       Опустив руку, он состроил самую просительную из всех возможных мин. И, поколебавшись, Наташа упрямо произнесла:       – То есть будущий Капитан, мать его, Америка…       Накрывая ее губы своими в быстром поцелуе, Баки думал, была ли эта его реакция ее целью?       – Ладно, – она еще коснулась уголка его губ, оставляя на них вкус и запах крепкого черного чая. – Ладно, я поняла, это большой-большой секрет.       – Никому не расскажешь?       – Что расскажу?       Постепенно, пробираясь между прибывавшими людьми и сгущавшимися сумерками, они вышли на Юнион-сквер. Одна из главных площадей Манхэттена была запружена народом и деревянными палатками, стоял низкий гомон десятков голосов.       – Ярмарка? – усмехнулся Баки. – Хочешь купить себе леденец по цене автобуса?       – А может и так. Раз в год имею право, – она с вызовом потянула его в этот палаточный лабиринт.       – Обычно, говоря подобное, имеют в виду день рождения, а не Рождество.       Прилавки стояли вплотную друг к другу, и здесь продавалось абсолютно все, что можно было продавать на трех квадратных метрах. От миниатюрных рождественских елей до таких же миниатюрных Санта Клаусов, от пледов и свитеров с оленями до фарфора. Ну и сладости на любой вкус, конечно. И все это было подсвечено огнями, закутано в лившуюся из динамиков музыку.       – Ого, точно такая же! – Наташа зависла у лотка с посудой, пока Баки разглядывал соседний с ножами ручной работы. – Сколько стоит?       – Такая же, как что? – глядя, как продавщица упаковывала в коробку и пакет глубокую тарелку, он пожал плечами. Обычная совершенно.       – Спасибо. Такая же, как мы с Мишель купили на прошлогодней ярмарке, и которая разбилась, когда мы… Когда мы с тобой познакомились.       Баки припомнил обстоятельства их первой встречи и последствия – наверняка на кухне был жуткий погром. Хохотнул.       – Надеюсь, дарить ей в комплекте с тарелкой новое окно ты не собираешься?       – Нет, остряк, не собираюсь.       Потом они все-таки купили сладкое и буквально отвоевали место на скамейке.       – И сколько в тебя кофе лезет? – Наташа покачала головой, указывая на стаканчик в его руке.       – Много. Да и запить надо, а то я прекрасно знаю, насколько сладкий шоколад на таких ярмарках. Подержи, пожалуйста.       Отдав ей кофе, он развернул плитку, откусил…       – Што шмешноо?       Наташа, глядя на него, давилась слезами.       – Ты похож на хомяка, ей-богу.       Пришлось прожевать и запить, прежде чем ответить.       – Хомяком быть хорошо, наверно. Живешь в оборудованном домике, тебя кормят, расчесывают, купают. Не жизнь, а сплошной курорт.       – Ну, положим, квартира у нас тоже оборудованная. Готовить тебе нравится, ты сам признавался. Расчесать тебе волосы я могу…       – А как насчет купания? – Баки смотрел на нее поверх стаканчика кофе и успел поймать тот момент, когда ее щеки и шею залил румянец, прежде чем Наташа отвернулась и тихо пробубнила:       – Пошляк.       – Это не ответ, – он пересел вплотную, наслаждаясь редкими моментами, когда он заставлял ее краснеть и смущаться, а не наоборот. – Да или нет?       – Я подумаю, – она снова посмотрела на него, поджала губы. – Я посмотрю на твое поведение.       – Я буду вести себя очень хорошо. Обещаю.       Несколько мгновений они продолжали серьезно смотреть друг на друга, и Наташа не выдержала первой, сгибаясь в приступе смеха.       – Господи, у тебя вообще есть тормоза?       – Да, – откинувшись на спинку скамьи, Баки тоже улыбнулся. – Но они не всегда работают.       Наташа наконец развернула карамельную трость, еще один сладкий символ Рождества, и внезапно тяжело вздохнула.       – Что-то не так?       – Нет, все отлично. Ну что, пойдем?       – Куда? – допив кофе, он прицельным броском отправил стаканчик в мусорку.       – Я хотела пройти по Пятой авеню. И, раз уж ты вытащил меня на Бродвей, может, покажешь, где в твое время там обитал более приличный люд?       Они бродили до поздней ночи, точнее даже – до раннего утра. Улицы почти опустели, народ ушел садиться за праздничные семейные столы, а они вдвоем все гуляли по Бродвею, потом обратно в сторону моста, и очередной вагон метро пришлось ждать ужасно долго.       И тем не менее Баки был счастлив. Вопреки собственному настрою прошлым утром, он действительно был счастлив.       – Спасибо, что вытащила меня, – они шли к подъезду медленно, оба уставшие от пешего марафона по Манхэттену. – Я не хотел праздновать, но… Это было здорово.       – Не сказать, что это было празднование, – Наташа улыбнулась, набрала на домофоне код. – Но я рада, что ты рад. А еще я жутко хочу лечь в кровать и вытянуть ноги, потому что, по-моему, они сейчас отвалятся.       Баки хотел уже согласиться, когда внезапно заметил это. Ну, традиция есть традиция.       – Ты идешь?       – Да, – придержав дверь, он схватил ее за талию, не давая переступить порог, и крепко прижал к себе. И поймал ее удивленный вздох губами.       Мысль, что как-то традиция зашла слишком далеко, посетила, когда за спиной раздалось вежливое покашливание. Краем глаза Баки опознал пожилого соседа с первого этажа, державшего на поводке собаку. Мужчина улыбался чуть смущенно и в то же время одобрительно, и оправдываться было бы глупо: в конце концов Баки держал Наташу на руках, вжимая в холодных металл подъездной двери и зарывшись пальцами в ее волосы, и девушка обхватывала его ногами за пояс.       Упс.       Осторожно опустив Наташу на землю грешную, Баки одернул футболку – подтягивать штаны было бы верхом неприличия, хотя вообще-то надо – и, стараясь держать лицо, кивком указал соседу на дверной косяк:       – Омела.       – Понимаю, – мужчина пропустил их в подъезд, спустил с поводка собаку и добавил тихо, не рассчитывая, что его кто-то услышит: – Вот молодежь пошла.       Взлетая по ступенькам на свой этаж, Баки давился неконтролируемым смехом. «Ох, мистер, если бы вы знали, что вы моложе меня лет так на сорок».       – Боже, ты что вытворяешь?! – как только за ними захлопнулась дверь квартиры, Наташа от души огрела его по плечу. – Нас застукали! Да еще в каком виде!       – Ну, по крайней мере он пришел раньше, чем… чем. Вот это было бы слегка неловко.       – Слегка?       – Окей, очень неловко, – Баки поднял руки в безоговорочной капитуляции. – Но я не виноват, там висела омела над порогом, и, как человек старой закалки, я просто обязан был тебя поцеловать. А ты, хоть и выговариваешь мне, ни фига не сопротивлялась.       – Такому посопротивляешься, как же.       – Ты намекаешь на мою суперсилу или мое суперобаяние?       Боже милостивый, что за хрень он нес?.. Вроде трезвый ведь, а вело по-черному. Стоило остановиться.       Не став дожидаться ответа, Баки прошел в комнату.       – А сейчас ведь уже двадцать пятое.       – Да, – Наташа свалилась на диван, закинула ноги на подлокотник. – И что?       Баки проигнорировал вопрос, вытащил из шкафа рюкзак, в который она по-прежнему никогда не заглядывала, а из него – небольшой яркий сверток. Опустился рядом с девушкой, чувствуя, как начало колотиться сердце.       – Я, как уже говорил, не собирался отмечать, но все равно… – слова в предложения не формировались категорически, и Баки потер переносицу. Ладно, можно и без слов, наверно. – В общем, вот. С Рождеством тебя.       И протянул Наташе запакованный в кричаще красную блестящую бумагу прямоугольник.       – Спасибо, – она сначала коснулась его пальцев и только потом – подарка. Под его вопросительным взглядом надорвала обертку. – Ух ты…       – Я помню, ты говорила, что любишь бумажные книги. И что ты не взяла с собой из дома свою любимую, так что… Увидел в магазине.       – Спасибо. И за подарок, и за то, что ты меня внимательно слушаешь.       Наташа отложила книгу и обняла его, звонко чмокнула в щеку. И тут же встала.       – У меня для тебя тоже есть подарок.       Она вернулась из спальни с такой же яркой коробкой, по формату чуть больше той, что получила сама, и протянула ему.       – С Рождеством. Надеюсь, следующий год будет лучше, чем уходящий.       – Надеюсь. Хотя и этот очень даже хорош. Не весь, но большей частью точно.       Баки развернул несколько слоев бумаги (надо же, в магазинах все еще тратили на упаковку едва ли не больше, чем на содержимое) и вынул две книги в темном переплете из искусственной кожи. Пролистнул первую.       Поправка – не книги.       В горле стало сухо, и Баки прикрыл глаза.       – Знаешь, я не хотел праздновать Рождество, потому что помню, как делал это когда-то, – он сел прямо, устремив взгляд в стену, и почувствовал, как в бедро ткнулось теплым. Людовик, наконец показавшийся из спальни, запрыгнул на диван и свернулся клубком у него под боком. – Помню, как мы украшали дом, как приезжали какие-то дальние родственники, приходили друзья, и у мамы не хватало рук, чтобы все успеть. Мы помогали, чем могли, а когда я стал старше, начал вставать к плите и готовить сам. Много-много всего, и на столе всегда стояла куча вкусностей. А еще мы с сестрами загадывали желания и пытались не спать до утра, чтобы увидеть Санту. Все это было так весело и так радостно. А сейчас все по-другому.       – Сейчас и ты уже другой. И мир вокруг тебя. И этого нельзя изменить. Может, к сожалению, а может, к счастью. Тебе остается только помнить.       Баки улыбнулся, раскрыл блокнот.       – Да, надо много чего вспомнить. И давно стоило перестать таскать у тебя черновики.       – Мне не жаль для тебя бумаги, – девушка дотянулась почесать кота. – Но подумала, что пара хороших записных книжек поможет лучше.       – Спасибо. Кстати, о семейном Рождестве… Сколько сейчас времени в Москве? Тебе не пора позвонить родителям, поздравить?       Наташа посмотрела на него, как на слегка слабоумного, и вздохнула.       – Вот интересно: про книгу ты запомнил, а это нет? Джеймс, я православная. И мои родители тоже.       – Я помню. При чем тут это?       – При том, что это католики и протестанты празднуют Рождество двадцать пятого декабря. А у большинства православных оно седьмого января. Так что своих родных я буду поздравлять через две недели. А вообще в России Рождество в принципе не первый из праздников, у нас важнее Новый год.       Баки буквально услышал, как что-то звонко щелкнуло в голове после ее слов. Точно, вся эта хрень с григорианским и юлианским календарями… Читал ведь после того раза, когда они ходили в ее церковь, но совершенно вылетело из головы.       Но тогда получалось…       – Тогда получается, что сегодняшний день для тебя вообще не имеет значения?       Наташа улыбнулась и, согнав кота, привалилась к его боку на место Людовика.       – Ну, в общем да. Но я подумала, что эти дни все-таки важны для тебя, что бы ты ни утверждал.       – Я даже не знаю, что сказать. Правда. Ну кроме того, что я идиот на все сто процентов.       – Брось, мы отлично погуляли и повеселились. Только седьмого января мне дарить ничего не надо: у нас не принято обмениваться подарками на Рождество.       Баки вздохнул и обнял девушку, чувствуя, как начинало клонить в сон и как пушистый засранец пристроился-таки с другой стороны.       – Определенно стоит записать этот факт в блокнот.