О — Ориентиры

Славе снится странный, но приятный сон. Просыпается он на теплом плече, окутанном запахом травы и охуенного одеколона. Если бы сейчас прозвучало объявление о начале войны, он бы не встал. Но сушняк не война, ждать не может. Потирая глаза, он перелезает через Мирона, выпутывается из одеяла и идёт на кухню. Выпив из-под крана, возвращается обратно, и только сейчас осознает, что свет, а в комнате светло, означает день. А день значит, что мать уже сходит с ума. – Мирон! – хватая его за плечо, севшим от паники голосом зовёт Слава. – Мирон, мне позвонить надо, срочно! Я твой телефон возьму? Мирон! – Бери, – сипло отвечает Мирон, не открывая глаз, и натягивает одеяло на голову. Слава слабо помнит вечер, после поцелуя - вообще очень мало. Примерно нихуя. Что они делали потом и как легли спать тоже хуй знает. И сейчас это все не важно. По памяти набранный номер долго мучает длинными гудками, и когда Слава уже собирается сбросить, на том конце провода отвечают. – Да? – немного раздражённо вздыхает Миша. – Мишаня, это я, ты дома? – тараторит Слава, нервно ходя по коридору. – Слава? Бля, тебя Ваня все утро ищет. – Похуй на него! Сколько времени? – он испытывает практически непреодолимое желание наорать на затупившего друга, но будить Мирона не хочет. Это невежливо. Слава по жизни не блещет вежливостью, но... – Девять, мать её, утра! В выходной! Вы заебали мне оба звонить! – Позвони моей матери. Скажи, что я ночевал у тебя, сейчас вернусь домой... – Позвони Ване, – настаивает Миша, чем окончательно выбешивает. До ссоры остаётся один шаг, когда Миша Джигли, получивший кличку по имени покемона, спасает положение одной фразой: – Это по поводу Слова. – Я позвоню, – спустя почти минутную паузу говорит Слава, потирая лицо. – Позвони моей маме, пожалуйста, скажи я... Я приду вечером. Извини, что... – Забей, – Миша добрый. Самый добрый из них троих. Это, конечно, не слишком много, но все же. – Расскажешь мне эту охуенную историю? – Расскажу, – улыбается Слава. – Встретимся. Он снова идёт на кухню, пьёт и звонит Ване. Светло отвечает практически сразу. – Ты куда пропал? – сквозь зубы цедит он. – Потом, – вздыхает Слава. – Что у тебя? – Тебя ищет Дэн. А ещё, знаешь, у кого нихуевые проблемы? – У меня? – слабо усмехается Слава. – На удивление, нет. У Хайда.

***

Мозг слабо и медленно начинает работать. В двадцать лет похмелье ещё не способно тебя прикончить, но Мирон все равно чувствует себя херово, машинально соглашается на то, что просит Слава, с которым они целовались и, пожалуйста, бог педофилов, пускай только это. Несмотря на головную боль, кровать теряет свое очарование, когда он остаётся в ней один, и через несколько минут мучительного боя лени и сушняка, Фёдоров все же находит силы встать. Славина тень замирает в конце коридора, и Мирон уже хочет позвать его, когда одна реплика неожиданно исцеляет похмелье, возвращая ясное сознание. – ...и что это значит для Слова? – с очевидной неприязнью спрашивает Слава, и по мере того, как он продолжает, раздражения в его голосе прибавляется. – Хайд – не Слово, и меня не ебет, что он там себе думает... Сам ты сепаратист, Вань! Тень резко дёргается, двигаясь в сторону комнаты, и Мирон медленно отходит обратно к кровати и садится на неё, переваривая услышанное. Итак, Слово не бред запуганного курьера. Оно реально, и, судя по всему, весьма популярно. А все, что существует и имеет имя, можно пристрелить. Вопрос в другом: как это сделать? Самое простое и логичное – спросить самого Славу. Ситуация располагает к этому. А в конце концов, если он вдруг и не станет ничего рассказывать, у Мирона есть оружие и опыт его применения. Это упростило бы задачу до уровня примера из первого класса. Мирон медленно выдыхает и закрывает лицо руками. Почему-то легче не становится. – Ты чего? – Славин голос звучит со стороны двери, а спустя несколько секунд он садится рядом, тёплой рукой касается шеи. – Мирон, все в порядке? Ничего не в порядке. Вообще ничего. – Да, – применяя максимум усилий улыбается Мирон, поднимая голову. – Ты как? – Нормально, – он даже жалеет, что не дослушал разговор до конца: слишком счастливое у Славы лицо. – Мне с другом надо встретиться. – Хорошо. Он все ещё может задать нужный вопрос, он, блядь, может просто выбить ответ. Но Слава целует его в губы, и Фёдоров притягивает его ближе, гладит по волосам. – Спасибо, – шепчет Слава ему в шею, прижимаясь так близко, что Мирон даже чувствует грудью, как бьётся его сердце. Он должен что-то сделать, сказать, хотя бы попытаться придумать план, но вместо этого только отстраняется, осматривает Славино лицо и привлекает к себе. На трезвую голову поцелуй выходит даже лучше, чем под веществами. Может, потому, что этот запоминается очень хорошо. От Славы веет теплом, и у него холодные от воды губы. Чем дольше длится поцелуй, тем больше кружится голова, а времени на это катастрофически нет. Благие намерения ничего не значат, пока остаются намерениями. Мирон нехотя отстраняется, Слава выдыхает, прислоняется лбом к его щеке, кончиком носа задевая шею. Мирон подавляет вздох и проводит рукой по его спине. Все так хорошо. И так плохо.

***

В маленьких городах у молодёжи не так уж много путей в будущем. Либо валишь из города, либо за черту закона. Ваня никогда особо не загадывал, но считал, что лучше выбрать уже сейчас. Как бы жизнь не повернулась к тебе потом, обеспечить настоящее всегда возможно. Он ждёт Славу у дома, на стене которого нарисован чёрный рупор на белом фоне. Ночь, когда создавался этот шедевр он помнит, будто это происходило вчера. Им было по тринадцать лет, и тогда они в первый раз провернули дело со Словом. Было страшно и круто. Казалось, ради такого стоит жить. В это, по крайней мере, хочется верить. Лучше так, чем не верить вообще ни во что. Слава зовёт его с другой стороны улицы. Ваня выбрасывает бычок, показывает ему средний палец и идёт по месту, где как бы есть газон. Никто его не видит, а он есть. – Подкрасить надо, – комментирует Ваня, запоздало понимая, что Слава смотрит через стену дома, куда-то в свои мысли. Это так привычно, можно даже не обращать внимания, только вот Ваня знает этого еблана слишком долго, чтобы не заметить подвоха. – Бродский, – это единственная кличка (возможно, во всем Хабаровске), которую придумал не сам Слава. – А ты что сияешь? – Я? – Слава дёргает плечом, на его лице разливается знакомая и поэтому приятная желчь. – Вспоминаю, как было охуенно, пока тебя рядом не было. Вот это уже Слава Карелин. – Идём, – фыркает Ваня, поправляя краденые очки. – Чейни ждёт.