О — Ориентиры

Восемь дней Мирон смотрит на один и тот же контакт, не набирая, и продолжает это делать, даже когда запоминает номер наизусть. Черт знает, на сколько хватило бы его терпения, если бы во вторник Дима не встретил его с ехидной улыбкой и заговорчищеским шёпотом не сообщил, что "твоя красная шапочка за шапочкой заходила, я отдал, вы минут на двадцать разминулись". Мирон чертыхается и под сдерживаемый смех Димы выпрашивает адрес Славиной школы. – Рюкзак носить будешь? – Дима получает в ответ молчание и средний палец, а Мирон весь вечер мечется по квартире, невпопад отвечая на вопросы друзей, и на пару с Димой (Ваня кривит губы и отказывается) выпивает бутылку водки. Следующим утром он вспоминает, каково вставать в школу с похмелья, и зачем-то приходит к невзрачному п-образному зданию аж в восемь и час наблюдает за потоком школоты, легко высматривая знакомую черную куртку с нашивкой анархии на всю спину. Слава в недавно возвращенной шапке вместе с уже знакомым клоном Охры и ещё одним белобрысым пацаном травит какого-то парня в синем пуховике. – Джуби! – нарочито фальшиво тянет Слава и его дружки давятся смехом. – Сегодня будешь плакать? Как твой друг! Где этот уебок, кстати? – Он теперь персона нон-грата в кругу людей, – подсказывает Ваня. Белобрысый что-то добавляет, и все трое заходятся смехом гиен из Короля Льва. Это по-мудацки, но, наверное, работает шапочка, и Мирон видит все в умилительном салатовом цвете. – Куда пошёл, э! – из Славы, будь он поглупее, вышел бы колоритный гопник. – Зассал, уебан?! Ну и пиздуй, поебушка! – Бля, стой, он че, по-русски понимает? – белобрысый театральным жестом хватается за сердце. – Оно эволюционирует! Мальчик в синем пуховике оборачивается и шлёт его нахуй. – Оно на меня посмотрело, я умру! – вопит безымянный Славин друг и карикатурно изображает панику. – Я спасу тебя, бро! – Слава самоотверженно прикладывает руку ко лбу и резко кидается вбок, сбивая белобрысого с ног. – Придурки, – комментарий Вани вызывает у Мирона тихий смешок. Надо узнать, мог ли Охра зачать ребёнка лет в пять. – Сука! – Живи, Миша! – Отъебись! – Светло, помоги, он умирает! – фраза завершается визгом, потому что Ваня и правда решает помочь. Помочь, навалившись на друзей сверху. – Сукины дети! – ругается Миша. – Слава, он умирает, Слава, хватит ржать! – вторит Ваня, но Слава уже не может ответить и продолжает валяться на снегу в беззвучной истерике. – Мы опоздали на десять минут, ебланы! – Слава, встань! – Умойся, братан! – Сука! Всё это сливается в нераздельный звук детской возни, и Мирон ловит себя на мысли, что скучает по тому времени, когда они могли так же. Могли просто быть детьми, подростками, могли не бояться каждого шороха на втором десятке жизни, могли радоваться незначительному моменту. Это же так недавно было. Почему прекратилось? Спустя ещё несколько минут окончательно растрепанная и мокрая троица наперегонки бежит ко входу, а Мирон закуривает. Его накрывают воспоминания, и в них он проводит неопределённое количество времени, пока на улице светлеет, и начинает идти крупный пушистый снег. Когда руки начинают болеть от холода, Фёдоров приходит к выводу, что все произошедшее к лучшему. У детей должно быть детство, а не покалеченная психика и шрамы на пол-лица. А от него ничего хорошего ждать нельзя. С таким решением он обходит школу, чтобы через парк пройти к дому. Торопиться некуда, и он не знает, зачем (конечно, он знает) заглядывает в окна, за которыми заинтересованные (и не очень) детские лица пялятся на доску. До поворота остаётся всего несколько шагов, когда позади него со скрипом открывается окно. В этом нет ничего такого, но Мирон машинально делает два широких шага и замирает за углом, прижавшись спиной к стене. А потом узнает голос. – А хули я первый? – возмущается Миша. – Там высоко. Умный такой, так сам и лезь. – Трус, – с чувством провозглашает Слава. Из окна выбрасывают ужасного вида чёрный рюкзак. Следом на подоконник выбирается и сам владелец, поправляет сбитую набок шапку и спрыгивает вниз, вполне удачно приземляясь в сугроб. – В вас нет духа авантю... – договорить Слава не успевает. – Вы что тут делаете, дармоеды? – кричит кто-то из кабинета. В окно высовывается тощая рука и отчаянно машет, призывая Славу съебываться. – А тут такой вид, Фёдор Петрович, красивый, – одухотворенно и слишком громко произносит Миша. Слава намёк понимает, хватает рюкзак и даёт деру. За поворотом Мирон ловит его за плечо и дёргает к себе, за угол. – Че за?! – Фёдоров зажимает ему рот, Слава давится словами и дёргается. – Двойку получишь, – вопреки ожиданиям, тихая фраза Славу не успокаивает. Он замирает на секунду, бьёт Мирона локтем под ребра и отскакивает в сторону. – Бля... Фёдоров морщится, проталкивает воздух в лёгкие и удивленно смотрит на Славу. – Ты что тут делаешь?! – у того глаза будто светятся, как лампочки в клубе. Очень красиво. Ответить Мирон не успевает, потому что Карелин все так же неожиданно кидается вперёд, вжимая его в стену. – Какой вид, дармоеды? – старческий голос становится громче. – Из школы сбежать хотели! – Да как Вы могли такое подумать, Фёдор Петрович! – сильно переигрывая, восклицает Ваня. – А куртки вам зачем? – справедливо не верит дедок. – Так холодно, – жалуется Миша. – А сменка где? – Дома забыл, – легко врет белобрысый, но Ваня (интересно, он в шарфе сейчас?) лёгких путей не ищет. – А у меня протез, дядь, я на обувь не трачусь. Слава беззвучно смеётся Мирону в плечо, забывая, что минуту назад отстранялся. Ему и сказать за это ничего не хочется. Но Дима с его тупым юмором все равно не прав. – Ах вы шутники! Дармоеды! – из кабинета доносится смех, звук беготни, а потом окно с неприятным скрипом захлопывается. – Придурки... – бормочет Слава, улыбаясь, поднимает голову, и его улыбка меркнет. – Ты, блядь, жуткий тип. – Знаю, – Слава делает шаг назад, и Мирон ловит его за руку. – Послушай, я... То, что я сказал тогда... Это... Слова застревают в горле. Возможно, потому что пару минут назад Мирон зарекся их не говорить, а, может, его душит гордость. – Я не то имел в виду, – оказывается, он сильно замёрз, и рука Славы кажется почти раскаленной. – Просто Ваня, он... Ваня. На этом моменте в светлых глазах мелькает понимание, и все, что нужно, окончательно прогибается под тем, чего хочется. – Я не хотел ему говорить, что... Что... – Мирон отчаянно пытается вспомнить, когда последний раз признавался в любви, и не может найти ни одного подходящего момента. Конечно, он делал это много раз, но был ли хотя бы один из них искренним? Даже он сам не знает. Наверное, он бы так и не сказал это, если бы не выражение, застывшее в Славиных глазах. Напряжённое ожидание, с которым ждут выстрела в спину или ножа в шею. Мирон окончательно сбивается, пытаясь понять, много ли искренности во всем этом, а Слава поджимает губы, и по тому, как напрягается его рука, можно понять, что он сейчас отойдёт от него. – Что... – "я влюбился". – Что ты мне нравишься. Слава так и не вырывает руку, удивлённо вскинув брови, смотрит Мирону в глаза, будто не верит на слово и все ещё ждёт какой-то подъебки. Он открывает и закрывает рот, скорее всего подавляя вопрос вроде "правда?", мотает головой и опять смотрит на Фёдорова, на этот раз со счастливым неверием. Мирон хочет добавить ещё хоть что-то, потому что тишина начинает нервировать, но не успевает. Слава кидается ему на шею, и становится очень стыдно за то, что это куплено такими дешёвыми словами. Только что вышедший из помещения Слава кажется слишком горячим, как человек в лихорадке, однако от этого гладить его по спине и мягкой зеленой шапочке не становится менее приятно. – Я скучал, – тепло шепчет он Мирону в шею. – Не думал, что ты придёшь... Он как будто специально заставляет Фёдорова чувствовать себя последним мудаком. Но лучше быть мудаком, чем пиздаболом. Нет ничего плохого в небольшом количестве правды. – Я тоже скучал. Очень.

***

Из покошенного деревянного дома вытекают последние участники собрания. Антон ходит по полутемной гостиной, и Саша, прекрасно зная его характер, спокойно стоит у стены, ожидая новой вспышки. – Всё ещё совпадение? – Хайд наконец останавливается и оборачивается к нему. – Вторая, сука, статья от этого уебана! А мы все ещё не знаем, кто сливает ему инфу! – Тох, мы разберёмся... – пытается сохранять рассудительность Сэт, хотя его тоже бесит мысль о крысе в своём коллективе. – До или после того, как он вскроет наши имена? – Антон не ждёт ответа, раздражённо взмахивая рукой. – Найди мне нашу крысу, Саня. Что угодно делай, но узнай, кто нас сливает. – Найду, – уверенно кивает Саша и оборачивается к окну, за которым ещё слышен звук отъезжающих машин. – Думаешь, он пишет сам или наш Бродский левый человек? – Не знаю, – Антон отходит к столу и берет в руки помятый выпуск "Будней". – Но если их двое, мне нужны оба. Живыми. Ты понял? – Понял. – Тогда какого хера ты все ещё тут? – Саня усмехается, шутливо отдаёт ему честь (мало кто, обращаясь к Хайду, может позволить себе сарказм) и уходит. Хайд перечитывает статью, откладывает газету и берет со стола пачку сигарет. Прикурив, он достаёт из кармана телефон и набирает номер, он все номера заучивает наизусть, ничего не записывает. – Да? – оперативно отзывается голос на том конце. – Ты один? – чтобы успокоиться, Антон наблюдает, как тлеет сигарета в его пальцах. – Да. – Тогда у меня есть для тебя дело. – Какое? – На нашем месте. Приезжай. Расскажу. – Буду через полчаса, – хороший ответ. Хайд улыбается. Кем бы ни был этот Бродский, ему лучше следовать собственному совету и не выходить из комнаты. – Я знал, что могу на тебя положиться. – Как и всегда, – усмехается Чейни. – Скоро буду.