О — Ориентиры

Ваня лежит на полу, закрывая окровавленное лицо руками. У его ног валяется труп. Дима подбегает к нему, падает на колени и пытается перевернуть на спину. – Вань, – зовёт он. – Ваня, ты живой? – Что с ним? – надрывно кричит Мирон из угла комнаты. Он в кровь стёр запястье об наручники, почти сорвал голос и, наверное, навсегда поехал кукухой (тогда Дима не знал такого выражения, но теперь это воспоминание, история, которую можно описать получше и сделать выводы). – Ваня, ты как? – Дима все-таки отодвигает его руки от лица и замирает, с ужасом смотря на порезы. – Бля... Ваня пялится в потолок. Его лицо похоже на жуткую маску, так что кровь на нем выглядит как хороший киношный грим. – Дима, блядь! – снова зовёт Мирон. – Я... Вань, я щас, – бормочет Дима. Он только что убил человека, но теряется именно из-за Вани. Дима быстро шарится по карманам трупа и достаёт из кармана пиджака ключ. Батя, когда жив был, всегда говорил, что нет смысла грустить о тех, кого ты убил, потому что мёртвым ничего не нужно. Думать надо о живых. У Мирона лицо белое, как снег, и руки сильно дрожат, так что Дима сам возится с замком. Он стреляет лет с четырёх, рука у него всегда твёрдая. – В порядке? – Мирон смотрит на Диму так, будто не понимает вопрос, но его взгляд довольно красноречиво говорит о на всю оставшуюся въебанной психике. – Ты его убил? – Да... Так вышло... – Жизнь не всегда даёт нам выбор, – Дима, наверное, никогда не слышал столько ненависти в его голосе. Даже простое упоминание дяди так не выводило его из себя, как эта фраза. Странно, что Мирон продолжает её повторять. Похоже на странную манию, вроде того, когда человек режет себе руки. Дима ещё с того дня решил не спрашивать и все ещё держится этого курса. Они поднимают истерично дрожащего Ваню, Дима отправляет его и Мирона на улицу, а сам разливает по помещению бензин. Когда он выходит на улицу, от запаха немного кружится голова. – Как он? – тихо спрашивает Дима у Мирона, смотря на стоящего в стороне Ваню. – Угадай, – огрызается Фёдоров, и его за это даже осуждать не получается. Дима молчит, крутит в руках зажигалку. Мирон смотрит на его руки, опускает голову и тяжело выдыхает. – Прости, Дим, – медленно говорит он, искоса заглядывая ему в лицо. – Я тебе по гроб жизни должен. – Да забей, – отмахивается Дима. – Нет. Ты правда... Спасибо. Первая благодарность, что Дима слышит от этого странного человека с холодным высокомерным взглядом в свои пятнадцать. Так странно. Сложно сказать точно, но Дима думает, что именно с этого момента началась их дружба.

***

Ваня смотрит на себя в зеркало, проводит пальцами по залитым запекшейся кровью порезам. – Вань, можно? – Ага, – Дима заходит в ванную и замирает за его спиной. – Что случилось? – Ничего, я просто... Ты как? – Не видно? – холодно усмехается Охра, смотря Диме в лицо через отражение. – Ну не так это и... – Заткнись, Дима, – Дима смотрит в пол, неловко переминаясь с ноги на ногу. – Я правду говорю. – А я вижу, что нихуя. Думаешь, мне по жизни пригодится ебало монстра Франкенштейна? – раздражённо шипит Ваня. Дима немного молчит, шагает вперёд, за плечи разворачивает его к себе. – Я думаю, что ты очень красивый, – они смотрят друг другу в глаза. Дима милый. Непонятно, как он может совмещать это с полной невосприимчивостью к убийствам и оружию. Ваня смотрит ему в глаза и слабо улыбается. – Поцелуй меня. – Что? – Дима удивлённо выгибает брови. – Поцелуй меня, – повторяет Охра. Дима долго смотрит на него, немного хмурится, наклоняется ближе и осторожно целует холодные сухие губы. Ваня обнимает его, сцепляя руки за его спиной. Наверное, у него атрофировалось чувство стыда, потому что неловкости он не испытывает. Дима одной рукой гладит его по щеке, другой – по затылку. Они целуются недолго, но это все равно приятно. – Есть сигареты? – выдыхает Ваня Диме в шею. – Да, – они все ещё стоят в обнимку. – Пойдём покурим. – Пойдём. – Дима. – Да? – Спасибо.

***

Ваня смотрит как его тёзка докуривает косяк. – Прочитал то, что я тебе сказал? Светло кивает, не выдыхая. – Как тебе? – Жуткая херня, – он трёт глаза. – Мне понравилось. За всю свою жизнь Охра редко встречал людей, которые не вызывали бы у него отвращение. Дима обычно говорит, что он больной ублюдок и смеётся. Мирону чсв не даёт как-то высказаться об этом, да и отношения ему в принципе не интересны. Были, по крайней мере. Ваня рос без семьи в её привычном понимании. Когда родители были живы, они постоянно ссорились. Это то немногое, что он о них помнит. – Замёрз? – Ваня немного дрожит. – Дубак, – он пожимает плечами, смотря на Охру. – Это тебе не Питер. Хабаровск не Питер, правда. Но в Питере нет очень странных, не по годам взрослых восьмиклассников. У Вани красивые тёмные глаза, это банально, но в них правда можно утонуть. Охра привык держать людей на расстоянии и в отличие от Мирона не роняет слюни, даже если влюблен. Тем более, он точно не может сказать, что чувствует. Это просто интерес к человеку, который считает, что говорить о бездне и звездах под блейзер самое то. Ваня не спрашивает о Слове, хотя точно знает историю, не спрашивает о прошлом, даже о шрамах не спрашивает. Просто однажды, когда они уже прощаются у подъезда, он подходит ближе и оттягивает синий шарф вниз, долго осматривает заледеневшее лицо Охры и, опираясь на его плечо, приподнимается на цыпочках, целует его в изрезанную щеку. Это такое странное ощущение, будто знаешь человека очень долго. Так что и говорить, и молчать очень комфортно. Он ничего не знает о Ване на самом деле, а вроде бы и знает абсолютно все. Но все ещё не так много, как ему хочется. У Вани очень красивые глаза. Только Охра нихуя не будет сходить из-за этого с ума, как Мирон.

***

– Завтра у Мирона день рождения. Пойдёшь с нами? – А Слава будет? – А как ты думаешь? – А мы долго будем вопросом на вопрос отвечать? – А тебя надолго хватит? – А тебя? – Ты придёшь? – Приду ли? – Я бы хотел, чтобы пришёл. – Приду. Только шарф не надевай. – Много будешь борзеть, получишь пулю в зубы. – Шарф не наденешь? – ...не надену.