***
Слава с Мишей курят у бара. Поход в магазин с трубкой – Дима дал вместе с прозрачным пакетиком – и пивом (Миша прямо с ним и вышел из бара) проходит просто охуенно, так что сейчас Слава, прислонившись спиной к стене, еле успевает делать затяжки между приступами смеха. Мишу просто нельзя серьёзно воспринимать, пока он стоит в ярком полосатом шарфе, батиной ушанке с пивным стаканом и трубкой в зубах. Трубкой, в которую воткнута сигарета. Слава почти сгибается пополам от хохота. – Миш, ты как? – Я думаю, мне бы сесть надо, да? – Надо бы, – Слава открывает другу дверь и пропускает внутрь. – Скажи, что я ща приду. Миша уходит по стеночке, и Слава запоздало выдергивает у него изо рта гребаную трубку. Приходится сильно наклониться, так что и сам Слава начинает заваливаться. Устоять на ногах ему помогает дверная ручка. Почему-то идея покурить, чтобы прийти в себя кажется вполне годной, и Слава курит ещё раз. Он успевает сделать несколько затяжек, когда из клуба выходит Мирон. – Что вы так долго? – Нужно было время, чтобы расплатиться натурой, – Мирон закатывает глаза. – Всё ещё будешь вести себя, как... – О, Славян! А с нами так и не выпил! – Костян вываливается из бара, чуть не врезаясь в стоящего у стены совсем рядом с дверью Славу. – Так ты не звал, – Слава кидает на Мирона быстрый взгляд. – Позови – выпью. – Так просто? – смеётся Костян. Он жестом просит зажигалку и ловит протянутую Славину руку, прикуривая. – А че кота за яйца тянуть, – Слава не торопится вырвать руку, слегка поднимает голову, смотря на нового собеседника этим самым своим взглядом. Мирон одновременно любит и ненавидит это. Так сильно, что даже придумал свою метафору: разлитый бензин. Целое море ебаного бензина, а ты как идиот стоишь по грудь в этой жиже, голова кружится, и больше всего хочешь чиркнуть зажигалкой, хотя знаешь, прекрасно знаешь, что все пойдёт по пизде. Пусть идёт, только Мирон хочет свое личное море. У него так жизнь сложилась. Люди приходили и уходили, люди умирали, людей убивали, а Мирон оставался один. Любовь требует жертв, а жертвовать, когда у тебя кроме жизни ничего нет, сложно. Ему всегда было легче не любить, держать людей на расстоянии или воспринимать их как вещи. Вещи не предают, не делают больно, вещи просто есть и чувство обладания чем-то не так уж отличается от любви. Только вот давать кому-то свои вещи Мирон никогда не любил. Это не жадность, бытовые предметы ему были безразличны, а вот свое, то, что добывалось трудом и кровью он просто ненавидел кому-то отдавать. Люди не вещи, Ваня и Дима абсолютно точно не вещи, слишком уж они раздражающие для безмолвной обстановки. Слава тоже не вещь, конечно, нет. У него есть чувства, страхи, желания, и Мирон не может делать вид, что все это его не волнует. Но это так непривычно и странно, и признаваться даже себе в чем-то подобном не хочется. Любовь для него никогда не имела какого-то веса. Слово, как слово, что в нем удивительного? – Так идём, выпьем! – заключает Костян. – Идём, – легко соглашается Слава. Он чудом уворачивается, когда Мирон пытается схватить его за руку и исчезает в дверях. Уебок.***
– Пьёшь как тёлка, – заключает совсем пьяный Слава, уложив голову Мирону на плечо и снизу наблюдая как он опрокидывает стопку. – Нихера, – Мирон не особо злится на этот комментарий, потому что под столом Слава гладит его бедро. – Хера, – вступается Ваня, ради этого даже отвлекаясь от разговора с Охрой. – Ты ваще сегодня родился или нет? – Паровозик ебашь, – встревает Дима. – Ебашь, – коротко соглашается Миша. Мирон с надеждой смотрит на бухущего Охру. – Народ требует зрелищ и паровозик. Вот ведь предатель. За столиком закипает движение, рюмки звенят о стол и уже через несколько минут перед Мироном в ряд стоят шесть полных стопок. – Пей, – на ухо ему шепчет Слава, нихера не убирая руку. Мирон смотрит ему в глаза. Из-за тусклого света и того, что лампочка без абажура висит прямо над ними, кажется, будто у Славы и правда есть какой-то огонёк в зрачках. Он улыбается, кладёт свободную руку Мирон на шею и разворачивает к себе, так, чтобы только он мог видеть его лицо. – Хочу тебя, – одними губами произносит, но даже от этого по животу растекается жар. Ну, ещё Слава почти дрочит ему под столом... – Пей, – кивает Охра. – Пей, – соглашается Ваня. Кажется, они за ручку держатся, но Мирону не до этого сейчас. – Пей! – Дима глазами указывает на стол и улыбается так, что сразу понятно, что он имеет в виду не рюмки. Мирон прочищает горло, убирает от себя Славину руку и смотрит на разноцветные стопки. В этом есть стремная хабаровская эстетика. Он резко выдыхает и подряд опрокидывает в себя пять стопок. Поднимая последнюю, он случайно сталкивает шестую рюмку. – Ебать, – Слава отодвигается от стола, но с его пьяной реакцией от пролившейся водки это не спасает. Мирон прислоняет к лицу пропахший перегаром рукав, стараясь убедить себя, что он не хочет блевать. У него кружится голова и горит горло. А так все охуенно. – Не считается! – возмущается Дима. – Допей шестую! – подхватывает Ваня, сжимая руку Охры, чтобы тот тоже прокомментировал. – Не по-пацански это. Мирон хочет их послать, но не успевает, потому что Слава начинает выбираться из-за стола. – Ты куда? – Отмываться, блядь, – Слава еле стоит на ногах, и чтобы выйти ему приходится держаться то за спинку дивана, то за кого-то из сидящих сбоку. Посидев на коленях у всех, кто сидел левее, он все-таки добирается до прохода. Правда на ногах ему помогает удержаться Дима, но в общем вполне удачно. Слава ещё немного стоит на месте, кивает, показывая, что может идти сам. Уходит он, хватаясь за все столики подряд. – Я схожу с ним, – Мирон сам слышит, что вся фраза звучит как один звук, но это, блядь, его день рождения, и все будет так, как ему хочется. А ему хочется, чтобы Слава не снимал свитер с кошечками. – Допивай шестую. После шестой точно.***
– Славик! – Костян ловит Славу за локоть, так что тот почти падает ему на грудь. – Давай бахнем! – Я не... – говорить раздельно все равно сложно. Легче выпить и свалить. Костян подводит его к столу. Слава тянет руку к ближайшей рюмке, но Костян сам двигает к нему другую. Ваще поебать. – Я много не... – Славе вообще-то не очень нравится, что Костян все ещё держит его за предплечье, только стоять самому не вариант. Костян отливает из рюмки где-то четверть, а потом пихает её почти Славе в лицо. – За тебя? – предлагает Костян, Слава не слушая кивает, пьёт и наконец отталкивает его от себя. – Я пойду. – Иди, – скалится Костян. В этом есть что-то неприятное, хотя какая уже разница. Славе бы до воды добраться, а там похуй.***
Слава последний раз так бухал в том году на Мишин др. В жуткий почти полностью тёмный туалет он просто вваливается, в последний момент уцепившись за раковину. Та жалобно скрипит, но, к счастью, не ломается. Его не тошнит, только ощущения какие-то странные. Будто он не рюмку выпил, а стакан. Координация окончательно идёт по пизде, Слава почти на ощупь по стенам доходит до второй раковины, надеясь, что она будет покрепче. Руки немеют, он даже не чувствует холода металла под пальцами. Мокрая часть свитера неприятно липнет к животу. Слава с трудом проворачивает кран, облокачивается на край раковины и подставляет лицо под холодную воду. С закрытыми глазами становится немного легче, потому что пол перестает меняться с потолком местами. Звук льющейся воды успокаивает. – Хорошо? – Слава дёргается, ударяясь головой о кран, проводит рукой по лицу, смахивая воду, и щурится, разглядывая фигуру у двери. – Отъебись, – поебать, даже если Костян сейчас набьет ему ебало. Пусть свалит нахуй. – Ну че ты? – Слава отворачивается, с третьей попытки закрывает кран и низко опускает голову, закрывая лицо руками. – Отъебись, мужик, я... – Костян резко дёргает его за плечо и прижимает к стенке. – Ты че нахуй?!. – Ебало завали, шкура, – перед глазами все плывёт, Славе кажется, что сейчас он нахуй сознание потеряет, так ему херово. – Не будешь дёргаться, друзьями разойдемся. – Иди нахуй, – уже через силу бормочет Слава. Костян сжимает рукой его шею и встряхивает, так что Слава сильно ударяется головой о стену. – Блядь... – Я же сказал не дёргаться, сука. – Отпусти... – мозг как будто отключили. Слава никогда не юзал колеса с алкашкой, во-первых, потому что он не еблан, во-вторых, потому что передоз это тебе не часок в ванной поблевать, а в-третьих, потому что если это происходит без твоего ведома, то обязательно произойдёт пиздец! – Будешь умничкой – отпущу, – Костян улыбается, хлопает его по щеке и толкает к двери кабинки, выкрашенной в ужасный голубой цвет. – Я ваще ласковый, если меня не бесить... Ты не шуми, и все хорошо будет. Слава, задыхаясь, царапает его руку, пытаясь отодвинуть её от себя. Почему так вообще вышло? В чем его проблема? Можно было просто послать этого уебана, и все было бы хорошо. Но хорошо это не для него, блядь. – В глотку свое "хорошо" забей! – хрипит Слава, как только ему дают сделать вдох, и тут же получает по ребрам. В этом есть какой-то жизненный урок, но Слава плохо учится. – Сказал же, сука, не дергайся... Дальше Слава не слышит, кашель и писк в ушах заглушают все внешние звуки. Но что-то слышать ему совсем не обязательно, потому что Костян замолкает и оборачивается. Только что вошедший Мирон молчит, пару секунд осознает что-то свое, переводит взгляд на вжатого в угол Славу. Через пелену слез Славе почти не видно его лица. Хотя это тоже неважно. Писк прекращается, но действие все ещё происходит в полной тишине и странном для опьянения ускоренном темпе: Костян начинает разворачиваться, Мирон с все ещё невыразительным лицом шагает вперёд и пробивает ему по щам. Какой же русский праздник без драки?