***
В восемь ему звонит Виталик и напоминает о встрече с одним из директоров фейкового кафе, где они торгуют всем от травы до стволов. – Скажи, чтобы приехали в парк M. – А почему не в?.. – Парк, Виталик, – отрезает Мирон. Виталик не спорит. – Слав, я уеду на пару часов, – Слава приоткрывает глаза, мутно смотрит на него. – Вернёшься? – Вернусь, – обещает Мирон, наклоняется и целует его в губы. – Кохе воды налей. – Налью.***
На второй день все болит так сильно, что Слава почти не может нормально двигаться. Он проходит только до кухни и обратно, но голова у него уже начинает раскалываться. Вчера они целовались, но об этом Карелин не думает. Ему больно, сука, просто охуенно больно, и ничего кроме этого не идёт на ум. Чем больше он двигается, тем больнее ему становится и тем больше он злится. Вмазаться вполне логичная идея. На поиск "посуды" уходит минут десять, так что когда игла наконец проходит в вену, Славу уже начинает трясти. Шприц дрожит в руке, игла немного вспарывает кожу, и ему на спортивки льётся кровь. Но какая уже нахуй разница. – Коха, – Слава сползает с дивана на пол и тянет к кошке руку. – Иди сюда, иди ко мне... Коха его не осуждает, забирается на бедро и начинает громко мурчать. Настоящий друг.***
Мирон заходит в квартиру, рассеянно перебирая в памяти детали прошедшей встречи, разувается, проходит в комнату, думая, стоит ли говорить о слухах про Волки прямо сейчас или лучше дать Славе время прийти в себя... Или дать ему по ебалу. – Ты, блядь, совсем охерел, Карелин?! – Мирон в несколько шагов подходит к Славе и дёргает того за воротник футболки. Коха испуганно убегает под кровать. Слава рассеянно мотает головой и, чтобы не упасть, становится на колени. – Ебнулся, что ли? – Слава пытается отодвинуть его руки. – Я сказал, что руку сломаю, – Мирон одной рукой сильнее сводит края воротника уже совсем выцветшей зеленой футболки, так чтобы Славе было тяжело дышать, а второй хватает Славино запястье и выворачивает, – значит, сука, сломаю! – Пусти, еблан! – Слава дёргается и шипит, когда Фёдоров ещё больше выкручивает ему руку. – Блядь, больно! У него узкие зрачки, и двигается он очень слабо и медленно, будто просто не старается. – Я предупреждал тебя! – у Славы на левой руке от локтя до пальцев застыла струйка крови. Если бы не пара синяков и ссадин на его лице, Мирон точно втащил бы ему от злости. Вместо этого он поджимает губы и ослабляет хватку. – Пошёл нахуй! – Слава все-таки вырывается, по инерции падает назад, ударяясь затылком о диван. – Почему бы тебе просто не съебаться?! Как в прошлый раз! У тебя тогда охуенно получилось, сейчас тоже прокатит! – Я бы не съебался, если бы ты меня не шантажировал! – Я бы не опубликовал это! – Откуда мне было знать?! – Потому что я люблю тебя! – И я тебя люблю! – Нихуя подобного! – Славе больно говорить, потому что приходится дышать чаще, а пара рёбер у него сломана, поэтому постепенно от боли и дозы ему совсем сносит крышу. – Ты только себя любишь! А я всегда был для тебя вещью! Ты бы и так меня выкинул, когда появилась возможность вернуться в Питер! Так что ты не имеешь права, ты не имеешь права меня осуждать! Сейчас, блядь! Сейчас все по-другому, все по пизде, но это нихуя не твоё дело! Ты был нужен мне тогда! Когда мне было пятнадцать, когда все было херово, когда... Когда я нуждался в этом! Хули ты думаешь сделать сейчас?! Прошло три года! Мы другие люди, я другой человек, и не тебе меня менять!.. Просто съебись из моей жизни, у тебя охуенно получается это делать. Почти так же хорошо, как херить всё одним, блядь, появлением... Уходи нахер, просто уйди, я не хочу этого ещё раз, я не могу снова... Слава делает судорожный вдох и стирает повисшую на ресницах каплю. – Оставьте меня, блядь, одного.