О — Ориентиры

После всего произошедшего просить Диму разобраться с Волки как минимум мразотно, так что Мирон даже не начинает этот разговор и долго молчит, сидя на краю кровати. – Славка как? – Нормально, – рассеянно отвечает он. – Сам-то?.. – В норме. – Спасибо, Дима, я тебе второй раз по гроб жизни должен. Дима тихо смеётся, потирая забинтованную голову. – Прощаю тебе все долги. – Прости. – За что? – За все, – Мирон машинально тянется за сигаретами и раздражённо морщится, вспоминая, что здесь нельзя курить. – Тогда, после Хабаровска, я как мудак себя повёл. Ты не был ни в чем виноват, просто я... Я... – Прощаю, брат. Они немного молчат, Дима неловко хлопает Мирона по плечу, тот ловит его руку и сжимает, не смотря ему в лицо. Так проходят ещё несколько минут, и Фёдоров вдруг закрывает лицо рукой, пряча улыбку. – Что? – Дима опять толкает его в плечо, только теперь это не кажется неловким. – Слава бы нас всю жизнь за это стебал. Мирон трёт глаза и разжимает пальцы. – Я так и собирался, – он чуть ли не подскакивает от неожиданности, и теперь смеётся уже Дима. – Стою и думаю: париться ли мне насчёт... – Ты там давно стоишь? – Слава пожимает плечами и довольно улыбается, отлипая от стены и проходя в комнату. – А ты почему не сказал?! – Хотел посмотреть, как тебе будет неловко, – и это вот безжалостный суровый киллер, да? – Ты мило краснеешь. – Да пошёл ты!.. – злится Мирон, отворачивается от него и встречается взглядом с наклонившимся к нему Славой. – И правда мило, – комментирует он с очень серьёзным видом. – Ути-тю!.. Увернувшись от его руки, Мирон встаёт с кровати и отходит к двери. – Оба идите. – Диман контуженный, он не может, а я... Ну... Надень докторский халат, и я подумаю. Это не кажется серьёзным, но на всякий случай он уточняет. – Ты серьёзно? – Я не хочу слышать ответ, – стонет Дима, театрально хватаясь за голову. – Я ранен и слаб, пошли нахуй отсюда. – Я ухожу, но я вернусь, – Слава с каменным выражением лица отдаёт ему честь, трагично опускает голову и, уже выходя их комнаты, хлопает Мирона по подбородку, очень многозначительно подмигивая. Вообще Фёдоров может ударить его в ответ, но у Славы ещё осталась пыль и сажа на лице и волосах, и рука не поднимается что-либо сделать, так что он только слабо отмахивается. – Иди уже. – А ты? – Мне нужно с Димой поговорить. – О чем? – О Версусе, – Слава морщится и выходит, показательно закрывая за собой дверь. – А на самом деле? – выдержав паузу, усмехается Дима. – Не хочу, чтобы он об этом думал, – медленно говорит Мирон, трёт лицо ладонями и поднимает голову. – У тебя ещё остались связи с людьми отца?

***

Мирон стягивает с себя почти полностью мокрый – не только от пота – медицинский халат и оглядывается на Славу. – Странно, – говорит он, смотря в потолок. – Что странно? – Всё это, – продолжает Слава. – Я же сегодня опять помереть должен был. Уже вчера, наверное, но... Странно жить, Мирон. – Я люблю тебя, – Мирон ложится на кровать рядом с ним и обнимает, прижимаясь виском к груди. – Больше всего на свете. Больше Версуса, себя... Больше всего. Слава гладит его по голове и спине, мурлыкая какую-то песню. – Это тоже странно. – Почему? – Я всегда любил тебя так. Больше всего остального. – Я хуже тебя, Слава, – Фёдоров облокачивается на кровать и гладит его по волосам. – Поэтому... Мне не хотелось портить твою жизнь. – Херня, – смеётся Слава, показывая ему дороги у себя на руках. – Моя жизнь всегда по пизде. Но из всего, даже из... Ты нравился мне больше всего. Даже сейчас. – Зря. – Когда все кончится, съездим в Хабаровск? – Зачем? – хмурится Мирон, прислоняясь виском к его виску. – Хочу увидеть отца. Мирон кивает, потому что не знает, что Слава никогда больше не увидит отца. Они спят на неудобной больничной койке, и это намного лучше рая, в который никто из них не верит. Утром начинается пиздец.