Забытые страницы

Когда я впервые увидел Белли, мне было где-то около четырех лет. Отец заявил мне, что мы больше не будем вдвоем — скоро с нами будет жить некая женщина по имени Рене и ее маленькая дочка. Я не помню, что тогда подумал об этом. Но зато хорошо помню, как Рене впервые зашла в дом — высокая, улыбающаяся, с добрыми светло-голубыми глазами и задорным смехом. Она сразу же понравилась мне — было в ней что-то такое, что располагало детей к себе… Сейчас я бы назвал это непосредственностью и живостью. А на руках у Рене сидела очаровательная малышка с темными кудрями и большими тепло-карими глазами. Увидев меня, она пискнула и спрятала личико у мамы на плече, а я рассмеялся. — Привет! — сказал тогда я. — Я Эдвард. Будем дружить? Малышка не ответила — только чуть-чуть повернула головку, с любопытством взглянув на меня, и тут же закрыла лицо ладошками. — Она стесняется, — улыбаясь, объяснила Рене. — Не переживай, вы подружитесь! Белла, смотри, это Эдвард… Поздоровайся с ним. Маленькая Белла настороженно отняла ручки от лица и снова посмотрела на меня. Мне еще подумалось тогда, что цвет ее глаз похож на молочный шоколад — я просто обожал шоколад, хоть и ел его очень редко. Она смотрела так внимательно, что я сам немного смутился. — Будешь со мной дружить, Белла? — снова спросил я. Она закивала головой, прижав кулачки к щекам. И я улыбнулся ей во все свои 28 молочных зубов — а она улыбнулась в ответ, и это было самым милым, что я видел в жизни на тот момент, да и потом тоже. — Белла-Белла-Белла, — бормотал я, стоя у кроватки. Она ворочалась во сне, пускала слюни и говорила что-то совсем непонятное. Малышка Белли была моим маленьким солнышком. Моим первым в жизни и самым-самым близким другом. Отцу всегда было на меня плевать — пусть я и не знал тогда, куда он уходит каждый вечер и почему так странно ведет себя, возвращаясь, но детским сердцем слишком остро чувствовал собственную ненужность. А ей я был нужен. Она еще даже не умела выговаривать мое имя, но умела обнимать так крепко, что воздух вышибало из легких. Ее глаза светились, она смеялась так непосредственно и легко и слюняво целовала в щеку. Топот ее маленьких ножек наполнил мою жизнь, и пути назад уже не было. Разве мог я не полюбить ее всей своей душой? — Но, Эдди, но, лошадка, — смеялась Белла, сжимая коленками мои бока и заставляя скакать по комнате. — Ай, щеконто, — пищала она, отбиваясь от моих рук и все никак не выговаривая это слово правильно. — Поцелуй бо-бо, — умоляющий взгляд глазок цвета молочного шоколада — и я целую свежую царапину на белой коленочке. Хитрюшка Белли уверяла, что от этого все проходит. Я уже знал, что это не совсем так… Но как ей отказать? Рене была просто счастлива. Она боялась, видимо, что мы не подружимся, что я буду ревновать отца к малышке, злиться на нее… Рене недооценила собственную дочь. Я не мог злиться на Белли, даже когда она из интереса искупала мой первый мобильник в аквариуме или сделала из моей футболки себе рваное платье. — Извини, Эдди, — и мелко дрожащая нижняя губа. Все. Я был готов отдать ей всю свою одежду и искупать в довесок еще и телевизор, свалив все на себя. Лишь бы она не плакала. — Значит, я принцесса, — кивнула Белла. — Эдвард рыцарь, а ты дракон. — Эй! — обиженно заныл соседский раздражающий мальчишка. — Я не хочу быть драконом, так нечестно! Пусть Эдвард будет драконом! — Но он не может быть драконом! — воскликнула Белли. — Это же Эдвард. Он мой рыцарь. Он всегда меня защищает. Меня переполняла гордость. Малышка Белли назвала меня своим рыцарем. Она не хотела, чтобы я играл дракона. Ей было важно, что я защищал ее. Она это ценила, понял я уже потом. Мальчишка обиженно засопел. О, как он меня бесил! Если бы не Белла, ни за что не принял бы его в игру! — Не грусти, Джейк, — примирительно улыбнулась Белла. — В следующий раз позовем кого-нибудь еще играть, и он будет драконом, а вы — двумя рыцарями. Хорошо? На этот раз засопел я. Делить звание рыцаря Беллы с каким-то мальчишкой со двора — ну уж, увольте! Но я был ее любимым рыцарем, и я всегда это знал. А в девять я впервые понял, почему Рене всегда прогоняла нас с Беллой из комнаты, когда отец в плохом настроении. Почему порой так боязливо поглядывала в его сторону. В девять лет он впервые поднял на меня руку. Но это было далеко не худшим, что случилось в тот день. Она просто хотела спросить, как он себя чувствует. Моя заботливая девочка. Если бы я знал… Увел бы ее куда подальше, спрятал бы в своей комнате. А он толкнул ее так грубо, что хрупкая фигурка отлетела в угол. Она была так потрясена. Плакала в комнате, никак не могла прийти в себя. Прижимая мою девочку к себе, вытирая ей слезы платочком и бессмысленно покрывая поцелуями ушибленную руку, я поклялся себе, что больше не позволю такому произойти. Но потом эту клятву нарушил. Белла кружилась в прекрасном синем платье, весело смеясь. Все школьные друзья пришли к нам, пришли поздравить ее с днем рождения. А она весь день не отходила от меня. — Это мой Эдвард, — гордо заявляла она, представляя меня очередной подружке. Сердце колотилось где-то ближе к горлу, от счастья захватывало дух. Я — ее Эдвард. Она была такой красивой в этом платье, с искренней улыбкой, раскрасневшимися от догонялок по лестницам щеками и растрепанными кудряшками. Ее первый — и, как потом оказалось, последний, — день рождения с друзьями. Рене и Фил уехали в очередную поездку, оставив меня — двенадцатилетнего мальчишку — за старшего. Что ж, плохая затея. — Ой, — пискнула Белла, нечаянно уронив с камина вазу. Я мысленно сделал заметку не забыть официальную версию — побежал по лестнице, врезался, ваза упала, Белла вообще была в другой комнате. Воплощением чистоты и беспечности моя Белла освещала весь дом. Мы играли в «Правду или Действие», и она с удовольствием кукарекала из окна и щелкала одноклассников по лбу. Крутили бутылочку, которую я всегда незаметно отворачивал, если она вдруг попадала на Белли. Потому что нечего целовать ее по игре. А вечером, когда все разошлись, она обнимала меня за просмотром любимого мультика, устало прижимаясь щекой к моему плечу. — Я тебя люблю, — пробормотала она, нежно улыбаясь. — И я тебя люблю, моя птичка, — отозвался я, целуя темную макушку. В свой последний день рождения рядом со мной она уснула на диване, прислонившись ко мне. В том, что произошло в тот день, был виноват только я. Сколько раз я прокручивал в голове те события. Сколько раз понимал, что все могло бы повернуться по-другому… Если бы только я не ушел. Я думал, что за полчаса ничего не случится. Подумаешь, прокачусь на великах с мальчишками. Фила не было дома, и казалось, что оставить Беллу с Рене — вполне нормально. Безопасно. Каким же я был болваном. Когда я вернулся, дверь была открыта. Тревожное предчувствие неприятно закололо где-то в животе. Он был дома. Вернулся, пока меня не было. В гостиной пахло алкоголем и кровью, и к горлу подкатила тошнота. Белла. Я должен был найти Беллу. Вверх по лестнице. Не терять ни минуты. Она лежала без сознания на полу своей комнаты. Такая хрупкая и уязвимая. Но страшнее всего — он стоял рядом с ней. Он причинил ей боль. В ярости я набросился на него. Я ведь только хотел оттолкнуть его… Я только хотел защитить Беллу. Но меня отшвырнули в угол, как ненужную игрушку. Он сделал это нарочно. Он хотел причинить ей боль. Он схватил ее за волосы и потащил к двери. Я не мог этого допустить. Я и сам не помню, откуда у меня в руках взялся перочинный ножик. Не помню, как напал. Помню только упавшее на пол грузное тело — и неестественно бледную Беллу в моих руках. — Белла, Белла… — лихорадочно шептал я, набирая номер скорой помощи. — Пожалуйста, открой глаза… Ее голова лежала на моих коленях, а спутанные волосы были отчего-то пугающе влажными. Она дышала — но дышала как-то неровно, слабо. Я сжимал ее тонкие холодные пальчики, стараясь даже не думать, что кровь на моих руках может принадлежать не только Филу. Я не мог потерять ее. Никогда больше не услышать ее счастливого смеха, не видеть любви и искрящейся теплоты в шоколадных глазах, не чувствовать обнимающих меня тонких ручек и мягких поцелуев на щеках. Это было просто невозможно… Это же Белла. Она должна была очнуться. Она ведь не могла меня бросить. Не могла. Как в тумане я наблюдал, как ее, словно тряпичную куколку, с легкостью подняли и уложили на носилки. Как погрузили в машину и увезли. Как скрылись за поворотом огни «скорой». А дальше — допросы, беседы с представителями органов опеки, прокурором… Всем было интересно знать, какое отношения я имел к двум телам в доме. Рене. Светлая, добрая, взбалмошная и искренняя Рене. Рене, которая на все праздники украшала подарки вьющимися блестящими лентами, которая водила нас с Беллой в парк аттракционов и соврала, что нам обоим по двенадцать, чтобы провести нас на американские горки. Которая родила и вырастила мою Беллу. Которая полюбила меня, несмотря на то что я не был ее родным сыном. От нее осталась лишь скупая строка «причина смерти — удар тупым предметом». Она для них была всего лишь «телом», таким же, как Фил. А я в их глазах стал малолетним убийцей. Родственники Фила решили обвинить меня еще и в смерти Рене, чтобы очистить его поганое имя. А мой единственный свидетель лежал в коме в городской больнице… Я не мог позволить им разлучить нас. Я боялся даже представить, что почувствует Белла, когда — не если, а когда! — очнется. Каково ей будет узнать, что ее мать убита, и остаться при этом совсем одной? Но когда она очнулась, я больше не был ей нужен. — У Беллы амнезия, Эдвард, — звучал в моей голове мягкий голос миссис Каллен — единственной, пожалуй, представительницы органов опеки, кто действительно переживал за мою судьбу. — Она не сможет ничего рассказать… Она не помнит тебя. Мне так жаль. Не помнит. Не помнит… Белла сидела за затемненным с той стороны стеклом и растерянно смотрела на допрашивающую ее женщину. Она казалась такой маленькой и беззащитной в окружении этих суровых людей в деловых костюмах… — Н-нет, — неуверенно, дрожащим голосом прошептала она. — Я не знаю этих людей. Они пугали ее. Этот недовольно хмурящийся прокурор, эта грузная тетка — начальница миссис Каллен… Все они чего-то ждали от моей Беллы. Она должна была помочь в расследовании — и это все, что имело для них значение. Показания, а не напуганный одинокий ребенок. — Не надо допрашивать Беллу, — попросил я, когда миссис Каллен пришла в очередной раз. — Вы ведь и о ней тоже должны заботиться… Пожалуйста, оставьте ее. — Ты действительно ее любишь, Эдвард, — сочувственно произнесла она. Миссис Каллен и вправду сделала все, чтобы помочь мне. Нанятые ею судмедэксперты легко доказали, кто на самом деле виноват в гибели Рене. Но убийство убийцы все равно оставалось убийством. — Если будешь себя примерно вести, тебя освободят через три-четыре года, — пообещала миссис Каллен. — Эдвард… мне так жаль, правда. Детское исправительное учреждение — лучше, конечно, чем тюрьма. Хотя тогда мне было все равно, куда меня отправят. Любое место, где я не мог увидеть Белли, было воплощением ада. А самое ужасное — в мире больше не было такого места, где мы могли бы быть рядом, любить и поддерживать друг друга. Как раньше. Прощай, моя птичка.