***
Мутная глубина старинного зеркала со скупой небрежностью отражала мостовые перекрытия и даже после трёх заклятий совсем не желала проясниться и показать убийцу. — Заговорённый он, что ли, — она начинала сердиться. — Дак ведь от твоего лобзанья любой заговор отпадёт, — возразила сестра. — А что ж он никак не покажется? — Знать, защищает кто-то. Она фыркнула. — На того, который мог, мы солнце накликали. На сей раз сестра молчала долго. У края моста, где обрывалась тень от опоры, плясали на воде солнечные блики. Их слабые отсветы чуднó плясали то на сестриных ногах, то на отливающих голубизной мраморных скулах. Сестра смотрела на зайчики, не моргая. А потом хмыкнула: — Может, солнце нам и мешает. Она задумалась. Никогда прежде солнце не мешало им ворожить. Что среди бела дня, что в ночи, зов достигал ушей избранного человека, зеркальце показывало, что накажут, гребень в волосах скользил и с каждым взмахом разгонял ветер… Однако ж ночью их чары были в самом деле сильнее. — Ежели ветер поднимем и тучи нагоним, убийца тотчас в наших руках будет, — заметила она. — Да тот, другой, высвободится и помешает. Сестра скрипнула зубами. — Ишь, извернулись. Не достать. Она нахмурилась. — Кабы был способ на одного напустить дождь, а на другого тогда же — солнце… С перил моста, громко захлопав крылами, вспорхнули голуби. Следом послышался шаркающий звук — на узкий дымный тротуар автомобильного моста ступили редчайшие пешеходы. Сестра медленно подняла голову, привычно оценивая, сгодятся ли пришлые люди как добыча. Она зеркально повторила её движение. — Нет, я допускаю, что их там как-то вываривают, обрабатывают, — рассуждал молодой мужской голос, — но блин… Мухоморы как суперфуд? Мухоморы?! Я бы не стал брать. А ты? Второй голос, потоньше, звонко хихикнул. — Нет. Они же ядовитые. — Во-о-от! — воодушевлённо протянул первый. — А кто-то ведь покупает и верит, что это безопасно и полезно. Хотя нет никакой гарантии, что производитель действительно всё качественно обработал, и… Шаги и голоса начали затихать. Она перевела взгляд на сестру. — Мухоморы. Сестра, догадавшись, к чему она клонит, скривила губы в ухмылке. — Скоро пойдут. Самая пора им. — Сухо только что-то. Грибы любят, когда помокрей. — И то верно. Польём их грибным дождём, сестрица? — Польём, — она отложила ставшее ненужным зеркало и на пробу запустила пальцы в вьющиеся речной водорослью влажные волосы. За час-другой те должны были совершенно обсохнуть. Самое время будет и ветер начесать, и дождь напеть.***
Пётр встрепенулся и посмотрел на часы. Положение стрелок заставило его мучительно застонать — солнце всё-таки взяло верх, и он как сидел на краю стола, сжимая телефон и обдумывая, как можно поговорить с наречённым, так и уронил голову на грудь, погрузившись в тяжёлую, вязкую дрёму на целых полчаса. Полчаса! Сколько всего могло произойти за эти полчаса! Намекам ведьмы, что с Арбатовым всё в порядке и они отлично проводят время вдвоём, князь не верил ни капли. Едва ли Михаил пришёл бы к бывшей подруге просто так, без повода — нежность, которой теплился его разум, когда он вспоминал Варвару, не шла ни в какое сравнение с болью, что стискивала его сердце. Таких чувств не испытывают, когда любят — такое ощущают, когда помнят, как хорошо с этой женщиной может быть, но пережили слишком много дурного, чтобы это имело значение. Скорее всего, наречённого привело к Варваре какое-то дело. Тем страннее, что он не захотел ему ответить. Михаил, который вчера гулял с ним под одним зонтом и с удовольствием ел им же принесённые эклеры, не стал бы демонстрировать такое пренебрежение сегодня. На это скорее был способен Михаил, которого он встретил год назад. «Ведьма явно темнит», — подумал Пётр. Интуиция горячо вторила логике. Он ведь и прежде улавливал неизвестную, неясную опасность. Разлитая в воздухе, она незримо клубилась вместе с мириадами мельчайших частичек пыли, ожидая своего часа, предвкушающе дышала в спину. И если раньше ещё можно было предположить, что беда крадётся по его собственным следам — или Сашиным, или кого-то из его подданных, — а наречённому ничего не грозит, то теперь это было бы по меньшей мере наивным. Подозрительное поведение Варвары не оставляло места сомнениям. Ему нужно срочно связаться с Михаилом. Резко поднявшись, князь принялся мерить шагами кабинет. Если погода не испортится, до заката он почти бессилен — солнце не даст ему покинуть особняк и не позволит воспользоваться магическими силами в полной мере. Стало быть, остаются лишь дистанционные методы: телефон, интернет и магия, сколько её удастся применить. Телефон отпадает сразу — звонки постоянно обрываются. Кажется, ведьма его заблокировала. Сообщения в мессенджерах? Неизвестно, какими Арбатов пользуется. Но попробовать написать можно во все, которыми он мог бы — аккаунты наверняка привязаны к номеру телефона. Ещё есть электронная почта. Та, что он знает, рабочая; неясно, как часто Михаил её проверяет и делает ли это вне дома. Ему, должно быть, приходит много писем от читателей. Возможно, у него и вовсе отключены уведомления. «Вариант не лишний, но крайне ненадёжный», — решил Пётр. Оставалась магия. Ментальная на таком солнцепёке — пустая растрата сил. А вот кровная… Князь остановился. Магия на крови была одной из древнейших, а потому одновременно и примитивной, и крайне сложной из-за множества нюансов, которые необходимо было учесть. Посредничество крови делало чрезвычайно трудным расчёт сил для заклинания и практически невозможным — точное попадание чар в цель. Ворожба на крови оттого была подобна стрельбе из лука с завязанными глазами, но в их с Михаилом случае такое заклинание могло сработать. У Арбатова не осталось живых кровных родственников, если не считать пропавшего отца. К тому же, они связаны. Всё это сводило вероятность осечки к минимуму. Решившись, Пётр сбросил пиджак и, расстегнув верхние пуговицы рубашки, потянул полы в стороны, обнажая грудь. Затем упёр подушечки среднего и указательного пальцев в клыки и резко выпустил острия. Удлинившиеся зубы упруго вспороли кожу. По нервам искрами прошло возбуждение. Последний раз его клыки прокалывали плоть в сорок четвёртом году. Коренастый немецкий пехотинец пах табаком и дымом, а ещё — потом и страхом, как загнанная добыча. Хрипя, он до самого конца пытался бороться, но двигался безнадёжно медленно и лишь раззадоривал в нём хищника. Князь одёрнул руку ото рта. То, что он скучал по этому ощущению, естественно и ожидаемо. Но естественность и закономерность ощущения — не повод его смаковать. Он опустил глаза на ладонь. Мёртвая кровь нехотя обозначила проколы исчерна-вишнёвыми точками. Пётр надавил на пальцы, заставляя точки стать каплями. Когда те увеличилась настолько, что затрепетали, готовые ручейком сорваться на пол, средним он вывел над сердцем круг, а указательным ткнул в центр, направляя по их с наречённым связи громкое: «Позвони!» Ноги подкосились — даже такой короткий призыв отнял много сил. Другой взвился, требуя напасть на кого-нибудь и восполнить энергию или, в крайнем случае, спрятаться и восстановиться. Пётр усмехнулся: «Не пойдёт. Ещё нужно кое-что сделать». Обтерев руку от крови, он подхватил телефон и оперся спиной о плотно закрытые ставни. Солнечный жар, бьющийся о них снаружи, подстегнул вампирские инстинкты: ускользающий в забытье разум перед лицом смертельной опасности очнулся, сосредоточился. Удовлетворённый результатом, князь откинул затылок на нагретую грозным светилом панель и запустил магазин приложений.***
Иван Брагинский распахнул глаза, будто вытолкнутый из сна чьей-то крепкой, властной рукой. Заливающие комнату солнечные лучи недвусмысленно намекали, что он безбожно проспал. Вздохнув, Иван повернулся на бок и нашарил мобильный телефон. Палец, повинуясь привычке, первым делом снял блокировку и раскрыл список контактов. В первой строчке был номер Юльхен Байльшмидт. Обычно он долго медлил, сомневаясь, нужен ли вообще его звонок, и нередко решал, что не стоит навязываться. Однако сейчас уверенность была абсолютной. Иван нажал на кнопку вызова. Он был готов услышать в ответ что угодно — гудки, короткое пиканье, осточертевшее «аппарат абонента выключен»… Юлю, наконец. Но никак не живой голос другой женщины. — Москва, вторая. «Вторая Москва»? Брагинский недоуменно посмотрел на экран. На дисплее светилось имя Юльхен. «Может, сбой на линии?» — подумал он. Девушка на том конце провода повторила: — Москва, вторая! Ваш заказ?.. — А… — оторопело подал голос Иван. — Какой заказ? — На соединение, — ответили ему как само собой разумеющееся. — Э… — Иван не нашёлся с ответом. Девушка потеряла терпение. — Сударь, извольте не заниматься баловством. Называйте номер или кладите трубку! — Восемь, девятьсот восемьдесят пять, — неуверенно начал диктовать Иван российский номер Юльхен. Девушка отчего-то разозлилась. — Хулиган! — в сердцах бросила она. Звонок прервался. — Что за чертовщина?.. — пробормотал Брагинский. «Может, я сплю, и это всё мне снится?» Версия выглядела правдоподобно и многое бы объяснила… если бы не одно «но». Он не ложился. Вчерашний вечер оставил в памяти чёткий оттиск: он занимался документами для издательства; работа продвигалась не очень гладко, и он сделал перерыв на сигарету и чай. Потом в дверь позвонили… всё дальнейшее было покрыто мраком. Что-то произошло тогда, когда он открыл. Но что? Сбросив одеяло, Брагинский решительно поднялся и прошёл в коридор. Прихожая выглядела как обычно: вешалка, калошница, крючки для ключей в виде мышек с кокетливо закрученными хвостиками, которые им когда-то подарила тётя Михалина, на них — его связка и запасной набор (а на деле — ключи папы, которые тот, полагаясь на маму, вечно забывает). Рядом зонт-трость, в углу обувная щётка… Ни следов на полу или коврике, ни посторонних вещей. Не вполне понимая, что он рассчитывал обнаружить, но, тем не менее, испытывая странное ощущение неправильности из-за того, что ничего не нашёл, Иван проверил кухню. Там всё тоже оставалось на своих местах: полупустой чайник с остывшей водой, стакан с оставленным обсыхать ситечком, набитым спитой заваркой… Совершенная, вопиющая нормальность увиденного вызвала чувство тревоги: ну не может же всё быть в таком порядке, когда он потерял память о целом вечере! Надеясь, что хоть на балконе найдётся какое-то подтверждение, что он не сошёл с ума, Брагинский распахнул балконную дверь. Первые несколько секунд он ничего не видел из-за солнца и шагнул вперёд почти вслепую, но, стоило дойти до перил и положить ладонь на поручень, глаза адаптировались к яркому свету. Иван повернулся, намереваясь осмотреть место, где вчера курил, и застыл. По спине пробежал холодок. — Михалина… Ивановна? — неуверенно позвал он златокудрую женщину, склонившуюся на соседнем балконе над геранью, которую Арбатов давным-давно отдал маме в дачный домик. Тётя Михалина, подняв голову, тепло улыбнулась. — Здравствуй, Ванечка. И спросила — обыденно, словно о делах: — Тебе как, кошмары снятся? Или тоже умер?