Луна. Никому не верь

Туалет для заключённых находился практически в десяти шагах от комнаты, где велось дознание. И он был довольно чистым, ну, если сравнивать, конечно, с закутком, который находился в камере. Пластиковые стены, пара унитазов и два писсуара у дальней стены, короче, если не считать вполне естественного дискомфорта во время оправления в присутствии наблюдателя, всё было не таким уж и страшным. Страшным, а вернее сказать, непонятным, было совсем другое. Как только они вошли в довольно просторную туалетную комнату без перегородок, Мерк едва заметным движением отпихнул Селен бедром в сторону, одновременно скользнув правой рукой в карман серой робы, приобняв при этом её за талию. Со стороны можно было подумать, что он поддержал заключённого, не дав ему упасть. Спустя полсекунды он уже занял положение у стены на входе и резко скомандовал: — Ну давай, ссы по-быстрому, не надейся, что тут ночевать будешь. Сел хватило ума не обшарить карман тут же, под взглядом камеры, которая, как она успела уже заприметить, висела аккурат над входом, с той стороны, в которую её пихнул Мерк. Она безропотно стянула штаны и исполнила свой долг перед организмом, стараясь всё же максимально отвернуться и от камеры, и от Мерка. Мутная ситуация всё больше её напрягала. Бесспорным было только одно — Мерк всё это придумал для того, чтобы положить непонятное «что-то» ей, Сел, в карман. Однако для чего был затеян весь этот цирк с конями? Разве нельзя было передать ей это «что-то» в другом месте, не в толчке? Однако, поразмыслив секунду, она пришла к выводу, что, пожалуй, нельзя. Глазки́ камер наблюдения просматривались из любой точки помещений, стало быть, справедливо и обратное. Любая точка помещений также была под прицелом и контролем. Вероятно, единственная слепая зона находилась как раз на пятачке под камерой в уборной. Первым и естественным желанием Сел было положить руку в карман и узнать-таки, на что её подписали, однако что-то удержало от этого, первого и естественного порыва. Всё, что Мерк желал бы сделать с ней, он спокойно мог бы сделать здесь и сейчас, и даже, пожалуй, под камерами. А для всего того, что порицается, существует, в конце концов, и изолятор, где, судя по всему, камер всё ж таки нет. Эдакая полуофициальная комната для траха, разумеется, она без камер — кому ж охота светить своей жопой на весь КД на радость коллегам-сослуживцам? Да, пожалуй, туда и не только низший ранг захаживает. Чем командный-то состав плох? Что они, не люди, что ли? Хотя… вот в этом месте Селен на секунду зависла. И тут же предсказуемо дождалась тычка между лопаток, прошипев сквозь зубы в ответ на него вполголоса неразборчивое ругательство. Те десять шагов назад, до комнаты дознания, она постаралась идти как можно медленнее, в то время как мысли словно бешеные крутились у неё в голове, перескакивая одна через другую. «А вдруг Мерк положил ей в карман запрещённый препарат? — внезапно поразила её мысль. — Да ведь это же для него решение всех проблем — взять с поличным — и сразу в расход. Дело закрыто, Мерк — молодец. Новое повышение. Не на эти ли методы намекал Терек, когда плевал слюной в медчасти?» Однако… всё же… нее… Сел не хотела, отчаянно не желала верить в такой расклад. Всё же любой цинизм имеет свои границы. И Мерк не может, просто не может так с ней поступить! К тому же… — тут Селен прижала предплечье к злополучному карману, — к тому же ампулы весят. А эта непонятная вещица была практически воздушной. Это или невесомый клочок бумаги (записка?), или что-то другое, такое же лёгкое. Ну или маленькое. Так и не придя ни к какому заключению, Сел перешагнула порог комнаты. Однако сюрпризы на этом не закончились. Без лишних слов Мерк тут же заковал её кисти в наручники, заведя ошеломлённой Селен руки за спину. «Это чтобы не залезала в карман», — тут же поняла она, но эта мысль, вместо того, чтобы пройти нейтральным фоном, ещё больше заставила колотиться сердце о рёбра, предугадывая огромные неприятности. Путаница в мозгах ещё больше усиливалась потому, что по вполне понятным причинам Селен не могла вымолвить ни слова без того, чтобы не разрушить неведомую игру, которая пугала её всё больше и больше. — Во время прошлой беседы, — («беседы???»), — мы с вами остановились на вопросе о ваших партнёрах, ну, или любовниках, — разрезал тишину, как ножницы бумагу, чёткий голос Мерка. — Не желаете ли вы изменить свой ответ? Селен сглотнула и, помотав головой, опустила глаза. Сидеть на стуле с завёрнутыми назад руками было дьявольски неудобно, ни о каком положении на краешке не могло быть и речи, и боль вновь предательски напомнила о себе. — Вы уверены? — уже более мягко прозвучал второй вопрос, дублирующий первый. Сел на этот раз кивнула, ещё ниже опустив голову. — Вы по-прежнему отказываетесь признать свою вину в том, что касается приобретения, хранения и распространения запрещённых препаратов? Селен снова кивнула. Она заметила, что, хотя вопросы были такими же, как и в первый раз, всё же формулировал их Мерк совсем иначе, исключая самой постановкой пространный ответ, сводя реплики допрашиваемого лишь к отрицанию или подтверждению. Да. Нет. Нет. Да. — Наша беседа закончена, — довольно быстро свернул офицер процедуру допроса, — сейчас вы отправитесь в камеру и подумаете хорошенько над своими ответами. Вам будет предоставлен ещё всего лишь один, последний шанс, который Вы сможете или использовать, или упустить. Селен, окончательно деморализованная, хотела было оборзеть в конец и заявить, что она готова прямо здесь и сейчас упустить или, говоря прямо, просрать этот самый единственный, последний шанс, потому что никаких других вариантов она не придумала и вряд ли что-то изменится за сутки. Однако, поразмыслив, решила всё же не нарываться. Не в её положении разбрасываться днями жизни и относительной свободы, ну, в сравнении с местом отбывания наказания, конечно, про которое слухи ходили совсем уж отвратительные. Поэтому она просто неловко кивнула и ещё более неловко сползла со стула, слабо охнув от импульса боли там, внизу. Наручники с рук Мерк снял перед тем, как передать её охраннику, и, отпирая замок, внезапно вынес ей мозг, слегка погладив большим пальцем правой руки запястье Сел. Или это касание было случайным? Селен не знала, что и думать. Если это было намеренное движение, то такие ласки были совсем не в духе Мерка. Того Мерка, который приходил к Сел утром после ночного дежурства и тут же, без лишней лирики, впивался ртом в её сонные, сухие после сна губы. Того Мерка, который безо всяких прелюдий быстро и по-деловому заваливал её и коротко, агрессивно и яростно втрахивал в многострадальный матрац. Того, который не особенно-то и разговаривал после секса. И довольно быстро уходил, чтобы через несколько дней повторить всё практически без вариаций. (И не сказать, чтобы Селен всё это не устраивало. Устраивало, да ещё и как!) И уж тем более это нежное поглаживание даже близко не соответствовало теперешнему Мерку, холодно-официальному, с опасным льдом в глазах, похожего на кобру в своей непредсказуемости и коварстве. «Показалось», — подумала Селен, когда уже дошла под конвоем до камеры и положила ладони на стену, ожидая, пока охранник отомкнёт замок… …войдя в камеру, Сел, как она ни была ошарашена событиями сегодняшнего утра, однако даже думать забыла о них. Как и о том, что хотела проверить карманы, как только охранник уйдёт. На соседней с ней койке был только один Харт, тот самый веснушчатый парень с открытым и симпатичным лицом, который показался Селен постарше, и вообще был более физически развит по сравнению со своим любовником. Нери же не было в камере, а его койка была пуста и заправлена. Харт сидел на своей койке, уткнувшись лицом в колени, и, раскачиваясь, совершенно не стесняясь, выл в голос, не обращая внимания ни на кого. Селен растерянно уставилась на его стриженый тёмный затылок и на небольшие оттопыренные ушки, которые как магнитом притягивали взор. Почему-то именно эти трогательные ушки довершали картину отчаяния, которое поглотило Харта полностью. Даже его широкие плечи, трясущиеся от рыданий, казалось, стали меньше и острее. — Что? — убитым голосом произнёсла Сел. Никто из оставшихся обитателей камеры ей не ответил. Селен не понимала, почему Харта никто не утешает. Может быть, это не принято? Сел же ведь тут недавно, быть может, она чего-то не знает или не понимает? Она обвела глазами сокамерников. Все как по команде отвели глаза. Ну нет. Так же нельзя! Ведь ясно же, что Нери увели, и, скорее всего, не на допрос, а насовсем. Понятно, что Харт убивается из-за этого. Ну ведь нельзя же так с человеком! Сел плюнула на то, что, скорее всего, делает что-то не так, и села рядом с Хартом на кровать, молча обняв его за плечи. Тот рывком уткнулся в колени Сел и зарыдал ещё отчаяннее. Растерянная, Селен молча гладила колючий ёжик волос и крепкую спину Харта, которая сейчас казалась такой беззащитной. Что говорить, она не знала. Да и не хотела, боялась, что лишнее слово или вопрос только ухудшит ситуацию. Минут через пять рыдания стали тише и сменились редкими судорожными всхлипами. Видеть, как крепкий, сильный и весёлый обычно парень превратился в комок отчаяния и горя, было жутковато. Сел продолжала держать руку на его затылке, чувствуя, как её собственные колени стали влажными от слёз Харта. — Ты это… поосторожнее, сестренка, — со свистом проговорил один из мужиков с дальних коек. Сел вскинула на него глаза в немом вопросе. — Уведут его сейчас. Насовсем. Так что… лучше пересядь к себе. Харт ещё раз судорожно вздохнул и убрал голову с колен Селен, молча посмотрел на неё мёртвыми глазами, вызвав холодок в спине этим остановившимся взглядом, и медленно, словно во сне, кивнул. «Пересядь». Сел молча послушалась. И, похоже, сделала это вовремя, потому что почти сразу же дверь с лязгом отворилась, и два службиста вошли внутрь камеры. — На выход, Харт, — кивнул один из них. Сел показалось, или в самом деле на лице у него промелькнуло что-то похожее на сочувствие? Ей хотелось думать, что всё-таки второе. Харт был из тех людей, которые располагают к себе практически мгновенно и почти у всех вызывают симпатию. Не удивительно, что охранник ему сочувствовал, они ж тоже где-то в чём-то остаются людьми. У выхода парень обернулся и нашёл в себе силы чуть улыбнуться. Сел в ответ тоже растянула губы, хотя больше всего ей хотелось сейчас лечь на живот, закрыть глаза и затихнуть. Что она и сделала, как только дверь камеры захлопнулась за Хартом. Комок в горле мешал ей и дышать, и думать. Невольно проецируя ситуацию на себя, она не могла не представлять, что будет с ней, когда вот так же откроется дверь и мрачный службист бросит ей равнодушно: «Юджин, на выход». Она не такая харизматичная, как Харт, и в глазах охранника даже тень сочувствия не промелькнёт. Селен накрыло унизительное чувство жалости к себе. Чувство одиночества и никому не нужности. Немногочисленные знакомые с завода с момента ареста вычеркнули её из своей жизни, и Сел их не винила, она сама так делала пару раз, когда забирали её сослуживцев. Да и принято так было. Человеку уже ничем не поможешь, а вот себе хуже сделать — это запросто. Родители же её давно с ней расстались, в пятнадцать лет, когда она стала самостоятельной и пошла работать. С семьёй вообще был сложняк, потому что, когда Сел исполнилось десять и умер её дед по материнской линии, семья резко возненавидела Селен. Три брата, сестра, мать и отец разом перестали с ней разговаривать. Дом по завещанию остался ей, и это обнаружилось лишь после похорон. Селен на родственников зла не держала, она и сама не знала, какими бы были её чувства, если бы случилось так, что её брату например, завещали этот дом. Возможно, и она бы отреагировала так же. Но всё же было немного обидно. Потому что первым её порывом было поделить наследство на всех, она вообще-то считала несправедливым такой расклад. Но после того ада, который ей устроили родственники открыв завещание, все её великодушные порывы исчезли. Да и не было у них в семье вообще-то никаких тёплых чувств друг к другу. Отец женился по разнарядке, мать рожала каждый год, а Селен была самой младшей в семье, так что доставалось ей на протяжении всех первых десяти лет её жизни по полной программе. Наверное, поэтому она так любила бывать у деда, да она и жила у него практически постоянно. Наверное, оттого они с дедом были так привязаны друг к другу, отделились от остальных родственников, и это было здорово. Пока дед не умер. И Сел уже потом, когда прошла вся катавасия с наследством, когда страсти поулеглись и она смогла им, этим наследством, распорядиться в своё совершеннолетие, в пятнадцать лет; только тогда она поняла, какой королевский подарок сделал ей дед. Квартирой могли похвастаться единицы её ровесников, большинство из них жили по двое-трое в общежитиях завода, а уж личный планер — это вообще была недостижимая мечта… Даже парни её возраста не могли грезить о таком сокровище, а о девушках-то и подавно речь не шла. Селен вздохнула. Кому теперь всё это останется? Если обвинения подтвердят, то родственникам тоже не видать её имущества. Недвижимость отойдёт государству, во славу Императора… в компенсацию за подрывную деятельность и вред, который Селен нанесла национальной безопасности. Она ещё раз судорожно вздохнула, почти готовая расплакаться от такой несправедливости и собственной неудачливости. Надо было срочно отвлечься. Да! Она же совсем забыла спросить! — А как Нери? — как тот парнишка, которого так трогательно обнимал Харт во сне, который стонал утром, плавясь в крепких руках, откинув коротко стриженный затылок на плечо Харта, который учил её выменивать брикеты на всякие ништяки, симпатичный и живой Нери? — Как он? — А что Нери? — пожал плечами старик. — Он как раз Харта и сдал. — Как… сдал? — обмерла Сел. — Да так и сдал, — вмешался мужик с крайней койки. — А почему, как ты думаешь, Харт так убивался? Думаешь, из-за того, что его забрали? Всё из-за этого сопляка душу себе рвал. Вот сучонок! — Он уже не первый раз так, — открыл рот второй мужик, который по прежнему не выпускал из рук газету. Прирос он к ней, что ли? — На моей памяти уже третьего так обрабатывает. Парни ведутся, он потом их раскалывает — и раз! Признание готово. А его за это не переводят. Тут прижился, тут-то всяко лучше, чем на работах. — И вы знали? — ещё больше оторопела Селен, дважды оторопела. Во-первых, из-за коварства и жестокости Нери, а ведь он казался таким… своим, что ли? И так прижимался к Харту, ну как будто к солнышку тянулся! Так смотрел на него сияющими глазами! А во вторых — из-за того, что мужчина с газетой с самого начала знал, чем закончится вся эта ситуация, и никак даже намёком не дал знать Харту об опасности. — Знать-то знал, да как тут скажешь? Себя тут же подведёшь под монастырь. Селен почувствовала, что к ней стремительно возвращается её «закадычный друг» — нервная тошнота. Ей физически стало плохо от этой больной, неправильной ситуации. Конечно, тут каждый сам за себя, она это прекрасно понимала, но вот настолько… Чтобы отвлечь организм от этой непроизвольной реакции, Сел нужно было подумать о чём-нибудь отвлечённом. Ещё не хватало сблевануть тут же, в камере! Да её просто придушат на месте! О чём же… а! Да! Она же за этими событиями совершенно забыла про самое главное! Карман! Надо проверить карман! Сел разумно юркнула под одеяло и укрылась им с головой. Теперь можно было и залезть в карман, не привлекая ничьего внимания. Она засунула ладонь в небольшую прорезь в ткани и нащупала кончиками пальцев что-то круглое и маленькое. Зацепив это что-то и вынув из складок ткани, Селен поднесла его к щели между одеялом и простыней, не удержавшись от короткого восклицания, когда увидела предмет в слабом блике света. Капсула. Небольшая капсула бело-синего цвета, явно предназначенная для того, чтобы её проглотить. Она быстро спрятала препарат назад в карман. Твою жеж мать, неужели Мерк такой самонадеянный идиот, что уверен в том, что Сел будет играть по его правилам в неизвестную и опасную игру? Да ни в жисть! Выкинуть её незаметно, лучше сегодня ночью, разломить капсулу и высыпать её содержимое в унитаз. Никто не увидит. И никто не узнает.