***
— Как ты видишь свою дальнейшую жизнь после того, как тебя выпишут? Неплохой вопрос с утра пораньше. Мне нужно хорошенько подумать над этим даже наедине с собой, не то, чтобы выдать сразу подготовленный спланированный график моей жизни. Ну она и дает. — Сейчас моей целью стоит вылечиться. Это важнее всего. Максимально хитрый и в то же время, честный ответ. Когда я спросил у Ричи как-то, как ты видишь нашу жизнь дальше, он переспросил меня насчет "наша жизнь". Его здорово передернуло на этой фразе. Я слишком рано ляпнул тогда о возможности совместной жизни. И он осадил меня грамотно. Так, что я больше не задавал этого вопроса никогда. Даже когда имел все права спросить подобное, потому что ближе мы быть уже не могли. Несмотря на все официальные ярлыки, которые он отказывался на нас вешать. Он говорил: "почему обязательно делать все так официально? Так пафосно? Мой парень. Это звучит очень пошло и как-то слащаво. Я хочу просто быть с тобой, без всей этой чепухи и игры словами. Просто быть вместе. Тогда, когда нам захочется". Я понимал и принимал. И забыл думать о том, что мне, вообще-то, было бы приятно называть его так. Пусть он считает это глупым или неважным, но все равно как-то по-родному растекается на языке это "мой". Излишняя сентиментальность. Вот что это было для него. — А что вы понимаете под понятием "вылечиться?" — спрашивает. Уж я-то точно знаю, что Она понимает под этим. Забыть Ричи. Разлюбить его и выкинуть из головы. Тогда моя жизнь наладится, придет в норму психика. Упираюсь, как упрямый баран. Все рога уже пообламывал, а все равно тяну в обратную сторону, не пойду туда, куда указывают. Не откажусь от него. — Понимать, где реальность, а где нет. Иметь возможность различать сны от настоящей жизни. — Сейчас вы верите, что все реально? Смотрю на психолога и понимаю, что вижу нас как будто со стороны. Как во сне. Не помню, как оказался в этом кабинете. Но отвечаю: — Да. Вы реальны.***
Только по маминым посещениям различаю, что прошла еще одна неделя. Она какая-то встревоженная, пялится на меня, будто первый раз видит. Что со мной не так? Точнее, со мной что-то Настолько не так, что даже она в шоке? Сегодня не спрашиваю про Ричи. Пусть думает, что мне легче, что иду на поправку. А у самого аж язык чешется, и на глаза наворачиваются слезы, когда она уходит, а я так и не узнал, не звонил ли он. Значит, еще одна неделя неизвестности. Мама думает, что я расчувствовался из-за нашей с ней разлуки. Кажусь себе таким ублюдком, но как раз-таки это меня не трогает. Долбанные таблетки перестали помогать, и меня бесит, что теперь не могу уснуть. Какого черта, я ведь не способен воспринимать реальность двадцать четыре часа в сутки! Мне нужно хоть пара часов сна. Но только сумасшедший может уснуть в такой звенящей тишине, ей-богу, как бы иронично ни звучало. Мне страшно, что так будет всегда, что я останусь здесь очень надолго. Меня пугает изображение в зеркале. Я так не выгляжу, это не я. Некрасиво выпирающие скулы, заостренный нос. Глаза стеклянные с нездоровым блеском. Дикий взгляд, он мне не нравится. Не помню, когда в последний раз слышал свой собственный смех. Я напрочь, кажется, растерял чувство юмора. От этого аж хныкать хочется от обиды. Тебе так нравился мой смех. Говорил, что невозможно не улыбнуться, когда я заливисто смеюсь. Сейчас тебя нет, и слушать его некому. Даже боюсь попытаться улыбнуться, страшусь увидеть неприятный неискренний оскал. Боюсь, что если начну, то нападет нервная истерика, и я не остановлюсь. Я столько фильмов смотрел, связанных с домом для душевнобольных, столько книг прочел. Никогда не думал, что окажусь якобы героем этих самых историй. Только у них ты точно знаешь, что это закончится. Любая книжка или сериал имеет свой конец. Здесь же я не знаю, когда придет мой. Может я уже и не выйду отсюда.***
Знаю, что это совсем клиника, но хочется писать, обращаясь непосредственно к тебе. Ричи, если есть хоть какая-то микроскопическая вероятность, что ты меня можешь почувствовать, услышь, мать твою, меня. Мне почему-то кажется, что ты все ощущаешь. Мне просто легче, видимо, так думать. Эти записи ты никогда в жизни не прочтешь, казалось бы, в чем смысл? Я даже не позволю этому случиться, как бы там ни было. Мне и самому жутко, когда перечитываю даже то, что написал буквально вчера. Жутко, что я плохо помню это. Ведь это я писал, верно же? Мои чувства вроде бы, мой почерк, мои размышления. Я чужой даже для себя самого. Весь этот дневник ну просто ода единственному и неповторимому Р. Тозиеру. Понимаю это только, когда уже почти дописываю этот несчастный блокнот. Все мысли о нем, мои воспоминания, наши встречи, его слова. Как же дьявольски сильно я боюсь его забыть. А вдруг ты все знаешь? Разузнал или сообщили, что я здесь, и тебе просто неприятно? Решил, что тебе оно не нужно, еще и возиться со мной в таком состоянии? Как будто и без этого мало проблем было в наших отношениях. Как будто без этого у тебя было мало причин уйти. Одной моей ревности хватало с излишком. То, как меня телепало, стоит увидеть тебя с кем-то, то, как я смел обижаться. Молчаливо, но так явно дуться, что ты не мог не понять. Сейчас я жалею о своем таком поведении. Когда любишь, когда болеешь кем-то, то такой идиот. Хотелось, чтобы ты разуверил, чтобы сказал, что тебе больше никто не нужен. Чтобы подтвердил, что ты мой, даже если тебя блевать тянет от этих понятий. Но ты же не мой. Поэтому ты молчал. Только долго смотрел, как я разыгрываю обиженку и не трогал. Вообще не прикасался, будто наказывал меня за мои помыслы. И я знал, что как только ты как-то отреагируешь, как-то попытаешься разрулить ситуацию, тогда ты на самом деле мне изменишь. А когда нет причины, ты не видел смысла оправдываться и ходить вокруг да около. Я часто думал на тебя плохое, но ты так за все время отношений и не среагировал на мою ревность. И мы уже прекрасно понимали, что это значит. Ты мой. Хоть об стену убейся, я знаю, ты это не оспоришь.***
— Я не хочу видеть его в своем доме. Мама не понимала, что я просто не могу его выгнать. Особенно в том состоянии, как тогда. Он вломился пьяный, еле на ногах стоял. Его попытки не шуметь выглядели смехотворными в плохом смысле. Любое движение было настолько громким, что перебудило полдома. Я не успел его засунуть к себе в спальню до того, как мама спустилась в гостиную. Пришлось резко отскочить от Ричи, который уже висел на моей шее, крепко прижавшись носом. Не хватало еще, чтобы мама увидела, как он распускает руки. Ей и так приходится мириться со многими вещами. Она буравит меня таким взглядом, что стыд заливает с головой. Но я не выгоню. Не могу. Молча при ней тащу его к себе в спальню и бросаю на кровать. Чувствую, что спина аж горит от ее провожающих глаз. — Эдс, черт. Прости, пожалуйста. Я не хотел, чтобы так. — Просто побудь здесь, ладно? Я скоро вернусь. Он смотрит на меня расфокусированно и сонно, почти засыпая, одними губами произносит: — Спасибо тебе. Когда у двери мельком оборачиваюсь, слышу, как он уже сопит. Мне хочется узнать, что у него случилось, хочется расспросить, но не позволит. Скажет, что все путем. Но я-то вижу, каким корявым путем он идет, и мне это не нравится. — Неужели ты не видишь, какой он? — Мам, у него проблемы. Эта отговорка уже как выученное наизусть стихотворение. Но я не знаю, что еще сказать, как оправдать. Я и сам не знаю, почему пускаю. Иногда и хочется разозлиться, хочется проучить и закрыть дверь прямо перед носом. И пусть хоть на пороге спит. Но в груди болезненно ноет, как представлю, что с ним может что-то случиться. Я же всегда сдамся первым, не могу себя пересилить и не заботиться о нем. — Я не хочу, чтобы ты с ним общался, Эдди. Я сейчас серьезно. Когда она начинает повышать голос, это значит, что пора сваливать. Ничего конструктивного уже никто не скажет. Только взаимный ор, от которого у меня может начаться истерика. Сплошная безысходность, куда ни плюнь. С одной стороны мама, которая не отстанет. Она не примет Ричи. Ни за какие коврижки. Он для нее законченный человек, самый отвратительный вариант из всех. Я уже молчу, что он парень. Даже это не самая серьезная проблема. Она не хочет его принимать даже как моего друга. Магическим законом подлости получается так, что она видит только плохое, что есть между нами. Когда мы ссоримся, когда он меня доводит, пропадает. Когда пьет. Она не видит, какой Тозиер может быть вне всей этой шумихи. Какой он со мной. Наверное, это звучит действительно слишком слащаво. Слишком по-влюбленному. Но есть же и другая сторона всего этого. Которая покрывает очень много. И Ричи. Который не отпускает. Как гребанный бумеранг возвращается снова и снова. Если не лично, то в башке застрял очень прочно. Когда я поднимаюсь наверх, к себе, Тозиер лежит точно в такой же позе, в которой я его оставил. На спине, а руки и ноги раскинуты по сторонам, точно звездочка. Копаюсь в себе и стараюсь отрыть там гнев, разозлиться и разбудить его, чтобы устроить сцену. Разорвать отношения, чтобы больше этого не выдерживать. Его обувь с тяжелым стуком падает на пол. Я не забочусь об этом, он все равно не услышит, спит как убитый. Расстегиваю его кожанку и медленно скольжу молнией вниз. Вот сейчас он выглядит просто как подросток, который по-глупости намешал разного бухла. Ему всего 23 - доходит до меня. Но из-за его поведения и частично образа я всегда накидывал ему парочку лишних лет. Но на деле он такой мальчишка. И иногда он это признает. Слишком умный, чтобы на самом деле не видеть, какого лешего он временами творит. — Тозиер, ты такая заноза, знал бы только. Расстегиваю пуговицы его рубашки, чтобы мог дышать свободно, и кончиками пальцев вожу по обнаженной коже шеи. Грудь мирно поднимается и опускается, я слышу спокойный стук его сердца. Он не первый раз так приходит, не первый раз я услышу завтра очередное извинение. Но сегодня он что-то слишком невменяемый заявился. Такое редко, знает же, что у меня мама. Внезапно во сне вздрагивает, чем пугает меня. Брови на переносице чуть хмурятся, и я, возможно, позволяю себе лишнего - опускаюсь к его лицу и аккуратно, почти невесомо прикасаюсь губами ко лбу. Его сердце по-прежнему спокойно, а мое ушло в пляс, стало так горячо внутри, что я не успеваю дать себе мысленный подзатыльник. Опускаюсь губами ниже, к носу, и чувствую, как его дыхание щекочет мне шею. Ощущаю себя злодеем на месте преступления, но не могу остановиться, его губы так близко, что мне физически больно отклониться. Когда наши губы соприкасаются, у меня полностью отключается мозг. Я не понимаю, что творю. Его сердце забивается быстрее, и спустя пару секунд чувствую слабое движение. Он лениво отвечает на мою попытку его поцеловать, и я дергаюсь, отстраняюсь от него в испуге. — Прости-прости. Все, спи дальше. Я жалею, что разбудил его, а ведь минуту назад хотел устроить истерику. Нужно встать, но он хватает меня за рукав, неожиданно крепко, и слегка приподнимается. — Нет. Поцелуй меня. Хриплым, низким голосом просит он, и я в мгновение ока снова накрываю его губы своими. Ричи сразу проникает горячим языком внутрь, скользит между зубов и делает поцелуй слишком возбуждающим, слишком эротичным. Обхватывает руками мою талию и прижимает к себе, заставляет упасть на него и целует, целует так, что пульс зашкаливает. Я с силой тяну его волосы, впиваюсь пальцами в кудряшки и слышу, как он роняет стон. Когда я понимаю, что ему в кайф, когда массируют голову, обхватываю его лицо двумя руками и провожу вверх, к затылку. Он дышит так часто, так пьяно во всех смыслах, и я теряю момент, когда он успел расстегнуть мои штаны. В ответ на мои движения он стонет слишком громко, что заставляет меня остановиться - нельзя, чтобы еще и сейчас мама спалила нас. — Рич, потише, бога ради. Шепчу ему в рот и снова прикусываю губы, затыкаю, чтобы помалкивал. Кивает, на удивление быстро становится покладистым. Запускает руки мне в штаны и сдавливает ладонями мои ягодицы, властно, требовательно. Понятия не имею как, но во всем этом безумии я умудряюсь расслышать намеренно громкие мамины шаги на лестнице. За секунду отпихиваю Тозиера от себя, чуть ли не падая с кровати. У него сейчас не такая быстрая реакция, поэтому он удивлен. Потом скажет спасибо. — Эдди, пусть он спит в гостевой комнате. Маме даже плевать на его присутствие в спальне, говорит так, будто Ричи здесь и нет. Она не дает мне парировать, хлопает дверью, показывая, что она в этом доме хозяйка, и ты должен жить по ее правилам. — Она меня ненавидит. И имеет на это полное право. Ричи приподнимается, с трудом заставляя себя встать, и медленно переводит взгляд на меня. Я молчу, потому что врать бессмысленно. — Я пойду домой, Эдди. Слишком много проблем я и так тебе доставил. Когда он поднимается, чтобы уйти, я с силой, немного грубо, разворачиваю его к себе и возвращаю на кровать. Моя мама может и любит, чтобы все плясали под ее дудку, но с кем общаться и кого мне любить - контролировать это явно не в ее власти. — Ты останешься в этой спальне. Возвращайся в постель, я принесу тебе свою футболку со штанами, чтобы переоделся.***
Я не помню, как меня уложили обратно в кровать ночью. Мне сказали, что меня нашли в коридоре, лежащим в луже собственной рвоты. Думаю, хотя бы сейчас миссис Эрншо поверит, что таблетки нужно сменить. Последнее, что помню - как живот скрутило в такой узел, будто невидимая рука сжала все органы внутри и провернула по часовой стрелке. Говорят, я бредил. Я догадываюсь, что я мог наговорить в этом бреду. Плюс еще несколько лишних недель, потому что "Ричи" явно соскальзнуло с моего языка. Потому что еще не вылечился. Потому что еще люблю, как чокнутый. Даже не буду мысленно поправлять себя, потому что я такой и есть. Больной на всю голову и ничем из меня это не вытравишь. Человеку можно помочь, когда он сам этого захочет. А я не готов обменять чувства к нему на свободу, пусть и такую желанную. Иногда он позволял себе быть таким нежным, что я не мог нарадоваться этим моментам. Не мог надышаться Ричи, который был способен просто лениво валяться на кровати и целоваться, пока губы не засаднят. Всего лишь целовать, лежа полностью одетыми, только кончики его холодных пальцев щекотали спину, пробравшись под футболку. Мог мучить меня так полчаса, сорок минут, час. Просто поцелуями доводить до разрядки. Губы немели, а я не мог перестать отвечать ему, не мог убрать руки с его груди. Время полностью останавливалось, и мне было плевать на его счет.***
Здесь время тоже стоит на месте. Но совсем по другой причине. Я уже четыре дня без антидепрессантов. Они хотят, чтобы я понемногу соскакивал с них. Как будто это так просто. Все вокруг такое яркое, слишком слепит уже ненавистный мне белый цвет. Ощущение как с жуткого похмелья, а мне отказываются давать аспирин. Чтобы вернуть мне реальность, нужно сначала подготовить меня к ней. Но в моей реальности все было не так. Это какой-то обман, ловушка. Я ощущаю подвох. Мне нужен кто-то, кому я могу доверять, чтобы он объяснил - бояться нечего. А я боюсь. Так сильно, что холодеет все внутри, когда размышляю - вдруг мне не понравится эта реальность? Вдруг на антидепрессантах мне живется лучше? Вдруг мне понравится Здесь. Я так этого боюсь, а сказать никому не могу.***
С ним ты катишь свою жизнь в никуда. Так мне талдычила мать. — Ты же в курсе, что твоя мама права? Это все, что Ричи мог ответить, когда я в запале поведал ему свою последнюю ссору с мамой. Я пришел к нему заплаканный, как брошенный кот, которого выбросили на улицу в дождь, а он говорит мне это. — Эдди, ты ведь мне ничего не должен. Ты можешь уйти в любой момент. Я не держу. Это было сказано в ту ночь, когда я видел его в последний раз. Перед тем, как попасть сюда. Перед тем, как сорваться и слететь с катушек. Он очень хорошо подумал, что сказать мне напоследок. — Ты даже не споришь с этим? Настолько я тебе надоел? Меня так бесит, что мой голос дрожит, но ничего не могу поделать. А он смотрит на меня с улыбкой. Как будто я дите дурное, совсем ничего не соображающее. — Повзрослей.***
Почему несколько месяцев сумасшедшего дома, горы долбанных бесполезных таблеток и уймы часов бессоницы нужно пережить, чтобы понять то, что было прозрачно с самого начала? Сам я бы ни за что добровольно не ушел. Меня нужно вышвырнуть так, чтобы я проклинал его всю оставшуюся жизнь и никогда не захотел больше вернуться. Дать мне повод разочароваться в нем. "Повзрослей. И начни уже о себе заботиться". Если бы я понял его посыл тогда, этого всего не было бы.