Парадокс нежности

Алья убежала на безопасное расстояние и отдышалась, наконец. Похлопала себя по коленям, плотно стиснув пальцы и выгнув ладонь лодочкой, как учил тренер, чтобы «выбить» из ног напряжение и усталость после непрерывного бега. Интересный факт: за ней не было погони. Ее заметили, но никто не преследовал ее, не желал причинить зла. И, тем не менее, она незамедлительно скрылась, оказавшись обнаруженной, по совету шестого чувства. Оно шептало ей, что что-то не чисто. Эти люди — плохие. Они приехали в дом ее лучшей подруги явно не с хорошими намерениями. И ей, Алье Сезер, надо что-то делать. Она не может оставить все так, как есть. Набрала номер Маринетт. Гудки. Снова гудки, расшатывающие нервы. О, Нирвана! Пожалуйста, пусть с этой дурочкой, любящей находить неприятности, все хорошо. Пусть она успешно добралась до центра Парижа и теперь ей ничего не угрожает. Но почему она тогда не берет трубку? Вопросы рассыпались букетом самоцветов у ног. Алья спотыкались о них, чертыхалась, падала, но так и не находила ответов. Беспокойство точно съело бы ее, если бы рядом на большой скорости не затормозил байк. Парень крикнул: его голос заглушил шлем, но Алья узнала его. — Какого черта, Маринетт? Девушка не ответила. Слезла с байка и кинулась Сезер на шею. — Со мной все в порядке. — Сняла шлем, потрясла головой. Алья в немом ужасе наблюдала за ее одеждой, пропитанной влагой. За рваными грязными штанами и лицом — бледным и усталым. День прошел как десять лет. — Теперь ты. Как там наш дом? Эти люди не вскрыли замок? Тебе ничто не угрожало? Несколько растерянная внезапным появлением подруги, мулатка сначала не поняла, чего от нее хотят. Но когда поняла, оторопела ещё более. Вцепилась в локти Мари и встряхнула. — Совсем рехнулась? Все в порядке, говоришь?! — Сезер брызжала желчью. Раздвойся ее язык сейчас — вылитая змея. — Да кому ты тут заливаешь?! И правда, кому, Маринетт? Видок твой оставляет желать лучшего. Может хотя бы сейчас не будешь прииворяться сильной? Дюпен-Чен вырвалась из хватки и вымученно простонала: — Для того, чтобы меня отчитывать, есть он. — Закатила глаза и кивнула на невозмутимого Адриана. Вновь уперла настойчивые, голубые глаза в мулатку. Алья усмехнулась с истерическими нотками, нервно расчесала запутавшуюся прядь волос пальцами и поняла — Маринетт держит ее, держит взглядом. Не смогла увильнуть от ответа и сказала. Хотела, чтобы звучало уверенно, но в конце звук надломился, словно стая овец прошлась по битому стеклу: — Все в порядке, они не гнались за мной. Но посмотрели так из-под стекл темных очков, что я просто… — Поёжилась. Холодок, пробежавший по спине, был достаточно убедителен, чтобы подтвердить достоверность Альеного страха. — Бр-р. Жутковато, в общем. Не думаю, что к вам каждый день заглядывают столь подозрительные личности. Сезер специально интонационно выделила вам, украдкой глядя на няня. Мари никак на это не отреагировала, но наблюдательные карие очи выхватили нервный жест — подруга несколько раз ритмично похлопала себя по плечу, успокаивая. — А если и заглядывают, я бы узнала об этом? Алья улыбнулась натужно, с мукой. Маринетт была искренне благодарна за эту попытку преободрить их обоих. — В первую очередь, — заверила дочь пекаря, подтвердив свои слова почтенным кивком. Она включилась в своеобразную «игру» слов, и обе тотчас почувствовали облегчение. Они могут шутить — это уже добрый знак. Значит, все не так плохо, как они думали. Не так, как могло бы быть. Адриан тактично прокашлялся, подошёл. На Алью не кинул даже любопытного взора, что было очень обидно. Кольнуло иглой досады, но растаяло под жаром кислотных глаз, когда они обратились к подопечной. В них плясал огонь, но вовсе не страсти. Это предупреждение. Серьезное, безоговорочное. Удвоив власть пугающего взгляда, он опустил тяжёлую ладонь на Дюпен-Ченовское плечо и пожал его несильно, почти по-товарищески. — Я поеду туда. Один. Ждите здесь и даже не смейте высовываться. Испортите все. Мари скривилась от его слов. Оскорбленно вздернула подбородок и стряхнула чужую руку. Как смеет он указывать ей, что делать, после всего, что произошло? Ей семнадцать! Ему прокричать это в ухо? Она достаточно ответственна, чтобы решить это недоразумение. Это ее дом. Ее пространство. Она отвоюет его, если понадобится. — Как ты можешь говорить так, когда речь идёт о доме моей семьи? Я еду с тобой — точка! Фурия мчится не так, как она. Маринетт, гневно топая ногами, направилась к байку. Адриан перехватил ее за локоть — она зашипела, точно кошка, на которую вылили ведро ледяной воды. Встала на добы, ярость поднялась в ней волной и захлестнула через край. — Не в той ситуации ты про семью вспомнила, Маринетт. Одна фраза остудила, припечатала к месту. Девушка замерла, словно громом поражённая. Глупо улыбнулась и почувствовала, что падает ее сердце, разбивается на тысячи осколков, как хрупкая хрустальная ваза. Оба знали, что эта фраза — яд в чистом виде. И Маринетт позволила ему проникнуть, взбередить ее душевные раны, вскипятить желчью кровь. Вспомнились все их ссоры, стычки, обиды… В одной фразе столько смысла. Адриан намекал на все то, что думал ранее. Что говорил ранее. Ей плевать на семью. Плевать на чувства родителей. Нет в ней ни благодарности, ни преданности, ни уважения. Ничего, что воспевается в сказках. Ни капли. Плохая она. И это — лишь это — точка. Нянь опустил ее локоть, и Мари пришла в себя. Опомнилась, поморгала и взъелась. Ткнула в грудь парню и с обидой, злобой выкрикивала слова, как пушечные выстрелы: — О! Вот так, да, Адриан? Про тебя и твою мать — ни слова, но про… По губам дал. Агрест ни колыхнулся, ни один мускул на его лице не дрогнул. Казалось, он отстранился от происходящего. Ему было все равно, что верещит глупая девчонка. — Глупая, ты поняла мою мысль. Речь не о том. — Твоя мать… Маринетт дотронулась до губ, опешила. Она все поняла. Он раскусил ее. — Один раз, думала, заденешь, сможешь использовать это против меня дальше? Недальновидно. Он читал ее мысли будто. Найдя его слабое место, она думала, что будет давить туда, затрагивать ее каждый раз, чтобы в конечном итоге уничтожить его, но это и не нужно. Он не позволит ей. Пусть шутит, сколько хочет. Язвит, с пеной у рта будет доказывать, что об этом узнает весь свет — ему всё равно. Это разозлило ее донельзя, ведь ее оружие использовали против нее. — Да пошел ты! Единственный, кто здесь хочет уязвить другого, — это ты, не я. Она не ожидала этого. Замерла на секунду, а потом дернулась, словно от ожога. Адриан проявил к ней нежность — нежность странную, парадоксальную, не вписывающуюся в этот напряжённый момент. Он погладил ее по подбородку большим пальцем и, казалось, хотел придвинуться ближе, но вовремя остановился. Не сказав ни слова на прощание, не дав обещание вернуться в целости и сохранности, сел на байк и умчался решать вопросы своей семьи. А Дюпен-Чен все стояла на месте, прозябшая, похолодевшая до температуры ледника. А она, Маринетт? Решит ли проблему с родителями или оставит все так, как есть, просто потому что это проще? Привычнее? И Адриан… Что им делать, когда их отношения — парадокс нежности, резонанс страсти и глоток свежего воздуха? Как жить под одной крышей с человеком, вызывающим миллионы противоречивых чувств?