Формалин / Темная лань

      Эмилия ходила из угла в угол, отсчитывая количество шагов, лишь бы чем-то занять свою многострадальную голову. Лоб прожигала невесть откуда взявшаяся мигрень, её трясло, как при лихорадке, глаза не успевали обсыхать от жгучих, разъедающих слизистую слёз. Что-то щелкнуло в голове в тот момент, что-то перевернуло всё её сознание от безысходности ситуации. Тони, её Тони, герой и гордость страны, человек, в святость которого она верила беспрекословно, умер для неё в тот роковой момент. Умер не как отец или Джексон, Тони умер для неё как Тони, оставив после себя лишь бездушную оболочку. Она уже не была уверена, что с ним она в безопасности, хотя понимала, как никто другой — он делал всё это исключительно для неё. Для её блага, для её безопасности.       Поэтому Эми также умерла в тот вечер. Не физически, а как-то иначе.       С трудом разогнув ноги в коленях, Эмилия, всё ещё боясь попасть под шальную пулю, пробиралась к броне, пригнувшись и закрыв голову руками. Вряд ли это спасло бы ей жизнь, ведь пуля — дура, но от этого хотя бы создавалось ощущение мнимой безопасности. Эми чувствовала за спиной взгляд Тони, он словно подталкивал её сделать эти последние шаги, пробраться в броню и, наконец, позволить ему выдохнуть спокойно.       Трудно было сказать, кому в тот момент Mark-47 был нужнее: ей, не особо горящей желанием бросать здесь близкого человека, или Тони, схлопотавшему пулю в плечо. Получив одобрительный кивок, Эми уже собиралась нырнуть в броню, как была грубо одернута назад за подол пальто. Подло, со спины.       — Куда это ты собралась? — в ухо прошептал знакомый низкий голос.       Эми вздрогнула, ощущая на шее холод лезвия. Хотелось просто упасть в обморок, чтобы пережить эти мучения где-нибудь вне своего тела, а когда всё закончится — вернуться и расспросить Тони о произошедшем. Но ещё она точно знала, что жизнь никогда не сделает ей подобную поблажку. Смотри, к чему тебя привела ошибка, совершенная по незнанию, — словно каждый раз смеялась ей в лицо эта проклятая жизнь, заставляя смотреть на свои мучения, чувствовать каждую секунду, медленно утекающую из её распоряжения. Было бы лучше, если бы время с отцом или Тони тянулось так же медленно, как эти моменты безумия. Безумия всемирного, чёрт возьми.       Однажды, когда в ней не будет этого выжигающего все внутренности страха, превращающего здравомыслящего человека в дикое загнанное в угол животное, Эмилия Хатчерсон погибнет. С улыбкой, глядя в лицо смерти. Но сегодня точно не этот день, потому что в груди нарастало непреодолимое, таящее на языке терпкостью и горечью, желание жить. Возможно, ради себя самой. Но точно — для Тони, который, держась за капот автомобиля и всё ещё прижимая рану на плече, встал и сделал нерешительный шаг вперёд. В глазах — тревога. Она поистине плескалась в карих глазах, смотрела на Эмилию двадцатиоднолетним Тони, потерявшим в аварии родителей, и вызывала жжение за веками.       Нет, если она сейчас расплачется, это делу не поможет. А в голове вдруг всплыла картинка Тони, стоящего над её истерзанным телом. Реальность секундного видения ужасала настолько, что слеза всё-таки скатилась по щеке, падая на влажный после снегопада асфальт. Наверняка Старк воспринял эту слезу как-то иначе, потому что предпринял попытку подойти ближе.       — Стой, иначе я вырежу ей гланды, — прорычал Макс и действительно надавил на горло чуть сильнее положенного. Теплая струя крови сбежала вниз по шее, растворяясь где-то в ткани свитера.       Тони резко поднял руки перед собой, шипя от боли, чувствуя, как вдоль предплечья течет теплая густая жидкость, как перед глазами пляшут темные черти, не позволяя видеть бледное лицо его девочки напротив. Да ему и не нужно было видеть его в тот момент, чтобы чувствовать эту веру в него. Эмилия, чёрт возьми, всё ещё верила в него. Разве Тони Старк допустит её гибель? Бред. Ведь да?       — Эй-эй, ладно, парень, — хрипло позвал мужчина, не рискуя делать лишние движения, ведь каждое из них может послужить катализатором последствий, которые исправить в дальнейшем будет невозможно. — Отпусти её, тебе ведь не нужна её смерть, — размеренно, так говорят с психопатами. — Давай поговорим. Обсудим твои требования, и я, возможно, смогу поспособствовать…       — Чему? — Пейн грубо пихнул Эмилию в спину, отчего та вскрикнула и, выставив руки вперёд, упала на асфальт.       Колени и ладони сразу же зажгло, словно их приложили к горячей сковороде, из глаз хлынули слезы. Тони резко перевел взгляд на девушку и, удостоверившись в том, что она в относительном порядке, позволил себе посмотреть на Пейна, не скрывая своих чувств. А Тони злился. Злился так сильно, что не чувствовал уже ни боли, ни сомнений.       — Ты ошибаешься, Старк, думая, что для меня жизнь этой убийцы имеет значение, — слова били в затылок, как и щелчок затвора, а у Эми так и не хватило сил обернуться. — Никто не пожалел моего брата, холеные супергерои не спасли ему жизнь. Так чем же жизнь этой твари важнее жизни совсем ещё мальчишки?       Подогнув под себя ноги, девушка неуклюже поднялась, цепляясь взглядом за суровое лицо Старка. С каждой секундой, с каждым словом Пейна он словно наливался этой ненавистью к нему, подписывался словами убийцы, чтобы в один момент направить всю энергию против него. В этом было Тони Старк. Он выжидал.       — А эта курица растрачивает жизнь на всё это, — и Макс развёл руки в стороны. — Живёт в своё удовольствие, когда хорошие парни гниют в земле, чтобы она жила, — а затем, спустя секундное замешательство, голос Макса напрямую коснулся её мозга. — Ты еще помнишь Джексона?       И он усмехнулся: надменно и зло.       — Не смей! — Эми закрыла глаза, выдыхая. — Не смей говорить о нём!       — Стереть его из своей жизни так просто для тебя?       — Ты ничего не знаешь!       Он не слушал.       — Как и лечь в койку первого попавшегося парня.       Эмилия широко распахнула глаза, прекрасно зная, что фраза не пройдет мимо Тони, не задев его за живое. Она слишком хорошо изучила его, знала, что некоторые струны этой души лучше оставить в покое. Дотронешься — попадешь в центр бури, и тебя прожует в мясорубке гнева Тони Старка. Мужчина нервно вздрогнул, отпуская руки. А Эми, чувствуя нацеленный в затылок пистолет, посмотрела на Старка с надеждой: пожалуйста, не делай глупостей.       Пейн присвиснул.       — С тобой она вытворяет то же самое? — грязная насмешка в голосе, а Эми в голову словно всадили гвоздь. — Единственное, что эта дрянь делает хорошо — это трахается.       На секунду, всего лишь на мгновение, промелькнувшее мимо девушки наконечником стрелы, в глазах Тони воцарилась темнота. Ещё никогда он не позволял Эмилии видеть эту бездну внутри себя, но и контролировать это не мог, лишь безвольно следил, как ненависть вытекает, расстилаясь вязким ковром у его ног. Перед глазами несуществующим воспоминанием из прошлого всплыло холодное тело Эмилии: искалеченное, балансирующее между жизнью и смертью. И образ девушки, лежащей там — у лестницы её съемной квартиры, нагой и мертвецки бледной, застрял в горле Старка комом. Он ненавидел Макса Пейна за те страдания, которые до сих пор отражаются в зелёных глазах его Эмилии, ненавидел его за то, что он посмел прикоснуться к ней, дышать в её сторону. И эта ненависть пугала, она не была естественной, а словно взрос долгожданный саженец. Тони посадил его в больничной палате Хатчерсон, а сейчас собирал плоды.       — Я убью тебя, слышишь? — Старк шипел, Эми никак не могла узнать в этом голосе вечно уверенного и невозмутимого Тони. — Клянусь, что уничтожу тебя, сживу со света. А сначала сделаю всё, чтобы ты пережил то же самое, что Эмилия.       — Угрожаете человеку с оружием, мистер Старк? — хмыкнул Пейн. — Не слишком ли это самонадеянно? Пара секунд, и вы оба отправитесь к праотцам. Может, там и скажете Гарольду Хатчерсону, что его давний друг имеет его дочурку.       У Эмилии закружилась голова. Слова били больнее, чем любое оружие, и складывалось ужасное впечатление, что пережить физическое насилие намного проще, чем справиться с этим. Но она знала, что иногда агрессия, которую так хочется выплеснуть, ни к чему не приведет.       — Только вразумите лицо святейшего папочки, когда он узнает об этом. Или, быть может, Говард Старк был бы более рад подобной встрече? Может, и ему что-то перепадёт, ведь Эмилия не прочь пошалить с мужчинами старше себя.       Последняя капля в чашу равновесия Тони была брошена. Последний рубеж его стальной защиты рухнул, свергая вместе с собой и всё то цельное и правильное, что он держал за установки. Пытайся спасти любую душу до конца. Не иди на поводу у эмоций. Никогда не позволяй чувствам взять верх над разумом. Если ты в броне — это твоя работа, выполняй её правильно. Но Старк не был в броне.       То, что произошло в следующую секунду, запустило цепь решающих событий в жизни каждого, кто был так или иначе связан с Эмилией Хатчерсон. Решение Тони задело Эми, смотрящую на него сквозь пелену слёз, Питера Паркера и Мэри Джейн, Хэппи и его семью, Стива Роджерса, но в большей степени его самого. Это изменило Тони Старка навсегда.       Тони глянул куда-то вверх, словно всё это время выжидал нужной минуты. Солнце отразилось в его потемневших зрачках, зажглось огнём в реакторе на груди. Три несильных нажатия на грудь, три еле уловимых трещащих звука и, собираясь от груди по маленьким осколками, тело Тони начал обхватывать один из его костюмов. Быстро, за этим было трудно проследить. И когда последняя пластина сомкнулась над его грудной клеткой, а на лицо опустилось забрало, Эмилия осознала происходящее. Поняла и, вскинув голову к небу, всмотрелась в облака, щурясь от солнца. Mark-75, это без сомнения была последняя разработка Тони.       Пейну потребовалось куда больше времени на то, чтобы актуализировать информацию. И в тот момент, когда он нажал на курок, направляя оружие в сторону Эмилии, перед девушкой встал Тони. Пуля отрекошетила от брони и просвистела где-то над головой преступника. Эми вскрикнула, собирая все свои силы в кулак, поднимаясь на трясущихся ногах, хватаясь содранными ладонями за всё, что могло помочь ей подняться, и практически вжимаясь в костюм. Всё происходило настолько быстро, что разобраться в ситуации было невыносимо трудно.       Старк одной рукой завел девушку себе за спину, контролируя её перемещения, а другую навёл на Пейна. Загудели репульсоры, откуда-то из-за спины Старка в сторону всё того же Макса были направлены ракеты.       — Помнишь моё обещание прикончить тебя, Пейн? — голос Тони, искажённый бронёй, казался чужим. Одна из ракет задрожала, перестраиваясь.       — Нет! — Эми попыталась выйти из-за спины своего защитника, но была грубо остановлена. — Тони, не нужно!       — Почему нет? — две светящиеся щели вместо глаз неотрывно следят за каждым движением Пейна. — Этот урод заслужил смерть. За тебя, за Гарольда.       — Да, но это не… — девушка замялась. — Не делай этого! Пусть с ним разбирается полиция.       И словно в подтверждение её слов завыли полицейские сирены. Три патрульных машины, собравшись в цепочку, подъехали к перекрёстку, выплевывая из себя до зубов вооруженных сотрудников полиции. За ними подъехал мотоцикл — Стив, поняла девушка, когда тот снял шлем.       Десятки камер были направлены прямо на них, но Тони не замечал и этого. Он был так загипнотизирован своей местью, идеей фикс, что не замечал, что происходит вокруг. Как не замечал и Эми, опасливо осматривающуюся по сторонам и наблюдающую за тем, как полицейские берут их в кольцо. Дело дрянь.       — Я уничтожу тебя, — Тони говорил через броню, и каждое его слово оседало в сознании присутствующих.       — Тони, ты лучше его! — Хатчерсон крепко сцепила пальцы на холодном металлическом предплечье. — Оставь! Тони, прошу тебя.       — Сэр, опустите оружие и покиньте костюм! — раздалось откуда-то справа, и Эми с трудом рассмотрела среди толпы одного из копов. — В противном случае мы будем вынуждены применить силу!       — Тони!       — Девушка, отойдите от него! — снова полицейский.       Старк слегка повернул голову в его сторону, но ничего не предпринял. Эмилия так же продолжила стоять, как вкопанная. Да и не знала она, что делать. Условные рефлексы тянули её прочь от эпицентра урагана, а какие-то другие, более непонятные, основанные на субъективных эмоциях и чувствах, приказывали остаться. Она нужна ему. Они семья. Она должна остановить его.       — Сэр, последнее предупреждение, и я открываю огонь!       — Тони, пожалуйста, послушай их! — слезы покатились из глаз, и Эми всхлипнула.       — Я не трону её, — холодно ответил Старк, кидая колючий взгляд в полицейских.       — Ты лучше, чем он. Ты не убийца, ты…       Раздался выстрел. Хатчерсон вскрикнула, закрывая голову руками, и пригнулась. Снова. Репульсоры заглохли, Тони отпустил руку, и что-то недоброе сверкнуло в «глазах» брони. А через секунду, подняв глаза, Эмилия наткнулась на окровавленное тело Пейна, вздрагивающего от боли и судорог. В его груди зияла кровавая рана — рана, которую способно оставить только оружие Тони.       Девушка с ужасом посмотрела на то, как Старк снимает броню, как смотрит на неё с облегчением во взгляде, ещё не совсем понимая, что страх в глазах Эмилии вызван им самим. Девушка поднялась на трясущихся ногах и, вместо того, чтобы принять протянутую руку, сделала два неуверенных шага назад. Потом ещё. И ещё. Пока не наткнулась на вытянутую в неестественном положении руку Пейна.       — О нет, — она рухнула на колени перед Максом, пытаясь руками зажать рану, но закрывала лишь малую часть, пользы в её действиях не было. — Нет, только не это.       Стеклянные глаза Макса смотрели на неё без прежней злости и ненависти, они были отчужденными, но абсолютно не враждебными. Хатчерсон вздрогнула, когда его холодная рука легла поверх её ладони. Соленая слеза, одна из многих пролитых сегодня, упала на рану Макса. Тот улыбнулся краешком рта — улыбнулся так, как не улыбался никогда, искренне и мирно.       — Боже мой, нет…       — Всё нормально, — тихо, едва слышно. — Мне там есть за кем присмотреть, не волнуйся.       Она не знала почему, но в груди горело чувство сожаления. За то, что жизнь Макса сложилась именно так по её вине, за то, что его жизнь закончилась здесь: вдали от родных, в полном одиночестве.       — Я хотел лишь отомстить за брата, — скопившаяся в его глазах влага текла по вискам, рана хлюпала при каждой попытке вдохнуть чуть глубже.       — Тише, береги силы.       — Эмилия, мне жаль.       — Молчи.       — Просто знай, что я не злодей.       — Да замолчи ты! — крикнула она, пытаясь унять дрожь во всём теле.       — Это всё из-за тебя, Эмилия.       — Я знаю, знаю, — голос дрожал. — Знаю. Боже, сейчас приедет неотложка.       — Нет, послушай, — его ладонь обхватила тонкое женское запястье, призывая убрать руки с раны, но Эмилия прорычала в ответ. — Ты. Ты — причина всего. Норману Озборну нужна ты.       — Что? Я не… Я не понимаю.       — Он лжёт тебе.       — Кто? Кто лжёт?       Эмилия всхлипнула, прикладывая холодную ладонь ко лбу Пейна. Он вдохнул в последний раз и, медленно прикрыв глаза, замер. Руки перестали дрожать, тело обмякло, а рука с её запястья упала, шлепаясь об асфальт. Не в силах справляться с эмоциями, Эми глубоко задышала, пытаясь выровнять дыхание. Но с каждым разом оно прерывалось всё резче, без возможности вернуться к старту. Руки мелко дрожали, ноги казались ватными, а в горле зарождались ужасающие всхлипы. Паническая атака ударила в затылок, обезоруживая и без того беззащитного человека. Дышать не получалось, и девушка схватилась за грудь в попытках вдохнуть побольше воздуха, помочь себе.       От сильного прикосновения её словно током ударило и, прорычав, Хатчерсон наотмашь ударила рукой настолько, насколько позволял обхват. Секунда, и новое прикосновение. Тони, она знала что это он.       — Не трогай меня! — ей казалось, что это воет дикий зверь, а не человек.       — Эми, детка…       — Не трогай меня!       Старк отступил, тут же натыкаясь на дуло пистолета. Разум только сейчас начал проясняться, словно туман медленно рассеивался над предрассветным городом.       — Мистер Старк, поднимите руки вверх и отойдите от девушки! — приказ дан через громкоговоритель.       Молчание.       — Сэр, отойдите от девушки!       — Тони, — голос Стива где-то рядом, он встревожен и холоден, так не похоже на Роджерса.       Эмилия хочет посмотреть на Старка, хочет встать и прижаться к нему, сказать, что они переживут это вместе, но и сама не верит, что сможет. В груди рождалось новое чувство, которое оказалось в разы больше теплоты между ними, это чувство словно говорило ей: ну же, отойди, Тони Старк опасен, он опасен для тебя. Сердце кричало, что опасность не может исходить от человека, готового отдать за нее жизнь, но разум тут же в противовес подбрасывал картинки с Максом. Тони Старк убил. Совершил преступление без весомой причины, убил не в результате нападения, а ведомый черной ненавистью.       Тони безвольно позволил двум полицейским свести руки за спиной, он и не собирался оказывать сопротивление. Не потому, что верил в непогрешимость своего поступка, а потому, что, появись возможность вернуть назад утраченное время, он сделал бы то же самое. Пристрелил бы эту гниду, как бешеную собаку.       — Мистер Старк, вы имеете право на адвоката, всё, сказанное вами, может быть использовано в суде против вас.       Тони усмехнулся, коротко кивнул Роджерсу и позволил отвести себя от Эмилии на безопасное расстояние. Она боялась его, это было трудно не заметить, и от этого грудь разрывало на части. Черт возьми, она не должна смотреть на него так. Как будто он — её враг.       Один из патрульных, держа наготове пистолет, подошел к Эми. Старк не слышал, что именно сказал полицейский, но увидел искреннее недоумение на лице Хатчерсон и секундное замешательство. Она не шевельнулась, продолжая рыдать над телом погибшего убийцы, а Старк никак не мог понять: почему? Почему она, чистая и безгранично ранимая, жалеет человека, принесшего горе в ее семью, убившего ее отца, чуть не убившего ее саму. Эми растеряно осмотрелась по сторонам, пропуская мимо ушей слова полицейского. Он попросил её встать с поднятыми руками, но она не слышала, уши словно заложило кровью и всё, что происходило вокруг, проникало в её сознание бессмысленной кашей. Полицейский убрал оружие в кобуру и, шагнув в сторону девушки, дернул её вверх. От неожиданности и боли девушка вскрикнула, постаралась выдернуть руку, но получила лишь недоброжелательный толчок в бок.       — Не трогай её! — Тони зло прошипел, дернулся вперед, но был остановлен. — Руки от неё убери, я сказал.       Секунда — и Старк, потеряв контроль, ударил держащего его патрульного в лицо. Вторая — и другой, подоспевший, сотрудник департамента отправился в нокаут. Тони поднял голову, сделал несколько шагов в сторону Хатчерсон и, встречаясь с испуганным тревожным взглядом, почувствовал сильный удар в затылок, а затем — холодная вязкая темнота обволокла его тело, погружая в почти осязаемый мрак.       Эмилия сидела, поджав ноги под себя, и ничего не видящим взглядом таранила дверь в палату. Если бы она была честна с собой, то не позволяла бы этой зелёной злости застилать глаза, вместо спокойствия она выбрала ядовитую гущу, в которой и варилась одна, не подпуская к себе никого. Она даже не знала, почему оказалась здесь, по какой причине проснулась с ощущением густой апатии, с абсолютным нежеланием поднимать голову или открывать глаза, со вставленными в вены катетерами, обезвоженная и худее вдвое, чем была.       Это напугало её до смерти: скелет, обтянутый кожей, со впалыми глазами и сеткой вен по всему телу, смотрел из зеркала с отрешённым видом.       Она провела в палате две недели, отказываясь от еды, словно подтверждая этим необъявленную забастовку, однако чувство голода со временем начало раздражать настолько, что девушка чувствовала, как медленно сходит с ума. А ещё слова доктора повлияли на её мысли. Питаться через катетер не хотелось абсолютно, и не без помощи Мэри Джейн Эмилия начала медленно, но возвращаться в строй. Так она думала.       Она не помнила целые сутки после того дня, когда Старк убил Макса Пейна, как не могла вспомнить мелкие детали перестрелки, лица полицейских, даже то, куда был ранен Пейн. Это время словно стёрли из её памяти, вычеркнули из жизни, чтобы… что? Это даже не помогало, лишь нервировало. А потом, получив от доктора невразумительное заключение о перенесенной психологической травме, вызвавшей потерю сознания и кратковременную потерю памяти, была вынуждена капитулировать. Знание это нисколько не облегчило её существование, лишь усугубило, но всё встало на свои места.       Дальше — больше. Ежедневные ночные кошмары, панические атаки стали преследовать всё чаще и чаще, словно нагоняли её, как стая голодных волков. А Эми и не особо стремилась убежать, ей было так плевать на всё то, что будет с её жизнью дальше, что необходимость вставать по утрам, умываться, причесываться и хотя бы иногда выходить из палаты вызывала бурю эмоций. Триггеры, эти чёртовы ключи, мелкие детали, за которые её сознание хваталось, как за нечто липкое и обладающее магнитной силой, с каждым разом приводили ко всё большей и большей степени отрешённости. Вечный страх, воспоминания о произошедшем с ней в то злополучное утро, собственное невесть откуда взявшееся безразличие выстраивали между ней и окружающими стену, за которую никого не хотелось пускать. Если она не может верить Тони, то на кого, вообще можно положиться?       К началу третьей недели бессонница вызвала первый обморок, сопровождающийся мучительными тугими судорогами. Ноги ещё около часа словно держал этот стальной плен, пока Эми безразлично смотрела на то, как медленно смешивается раствор в её капельнице. С того дня к ней перестали пускать даже самых близких — ЭмДжей и Питера, но Эмилия не почувствовала и капли сожаления по этому поводу. Ей было абсолютно плевать: появится ли рыжеволосая в её палате снова, раздражая своей небывалой активностью, как не имело значения и то, приплетется ли за Уотсон вечно неловкий Питер. Они оба вызывали лишь раздражение. Это пугало Эмилию, но она ничего не могла поделать.       На следующее утро после обморока в дверь палаты уверенно постучали и, не дождавшись вербального приглашения, кто-то медленно приоткрыл дверь. Эми без энтузиазма посмотрела на мелькнувшую в проёме субтильную фигуру, выцепила взглядом черную роговую оправу на носу, подогнанный под фигуру песчаный костюм и черный кожаный портфель. Доктор Адамс не изменился с их последней встречи ни на йоту, поэтому узнать психолога для неё труда не составило.       — Разрешишь войти? — он дружелюбно улыбнулся, помявшись в дверях.       — Вы уже вошли, — тихо отозвалась девушка, приподнимая изголовье кровати так, чтобы видеть психолога без необходимости вертеть головой. — Что вам нужно?       Доктор Адамс поправил на носу очки и, изогнув брови, кивнул.       — Решил, что тебе нужна помощь.       — Вы решили или он?       Доктор пожал плечами.       — Кто именно?       — Вы сами знаете, — раздражённо отмахнулась Эми, фыркнула и отвернулась от доктора, принявшись испепелять однотонную пустую стену.       — Не уверен, что понимаю, о ком ты, Эмилия.       — О Старке, — выплюнула девушка, чувствуя горечь на кончике языка.       — Ах, это, — психолог как-то неоднозначно помотал головой и, подумав с секунду, указал на широкое кресло у окна. — Позволишь?       Эми проследила за его взглядом и тяжело вздохнула.       — Извините, мистер Адамс, но я сегодня устала и…       — Сейчас 8:40 утра, Эмилия, — задумчиво произнес мужчина, взглянув на наручные часы в подтверждение сказанным словам.       — И что?       — Я не отниму у тебя много времени. Просто хотел убедиться, что тебе не угрожает опасность. Мы ведь друзья с тобой, верно?       Чувство, словно он разговаривает с ней как с истеричным неуравновешенным ребенком, вызвало желание вцепиться ногтями в его лицо и прекратить этот допрос с пристрастием. Решив, что спор не привёл бы ни к чему, кроме визита разъяренного Старка, его нравоучений, на которые он не имеет права, размытых объяснений и попыток достучаться до неё, Эмилия коротко кивнула. В любом случае, у неё не было ни сил, ни желания что-либо оспаривать сейчас. Если Старк прислал сюда психолога, то пусть подавится своей чёртовой правдой.       Мистер Адамс сел в кресло, почесав заросший недельной щетиной подбородок и улыбнулся краешком рта — так нерешительно и неловко, словно и сам не знал, как вести себя. Поправил на носу очки, щелкнул замком своего портфеля — весьма дорогостоящего, наверняка из натуральной кожи и прочей лабуды, достал блокнот и ручку, сложив их на край кофейного столика. Наверняка Винсент Адамс работает с пациентами, для которых не проблема перевести на его счёт кругленькую сумму. И если уж в его клиентах личности типа Тони Старка, то говорить было не о чём. Но, достоверности ради, стоит сказать, что психолог из Адамса довольно компетентный, это Эми поняла ещё с прошлых их встреч.       — О чём вы хотели поговорить, доктор Адамс?       — Винсент, — мужчина смотрел ей в глаза, практически не моргая.       — Как угодно, — безразлично отозвалась Хатчерсон, нахмурившись. — Так о чём?       — О тебе и твоём состоянии, — психолог хмыкнул, она и сама знала причины его прихода. — Эмилия, на этот раз никаких поблажек, я скажу тебе всё так, как есть. А ты подумаешь над этим, хорошо? Я пришёл сюда не как психолог, но как друг Тони и, если позволишь, твой.       — Зачем мне это?       — Затем, что вечно прятаться в палате у тебя не получится. Рано или поздно придется выйти и столкнуться с жестокой реальностью в виде газетных статей или репортажей, вечных косых взглядов прохожих. Твоя жизнь изменится, когда ты выйдешь из этих стен, она уже изменилась. Ты ведь и сама чувствуешь это, верно?       Глаза защипало и, чтобы прогнать наступающую истерику, Эмилия глубоко вдохнула, закрыла глаза и попыталась расслабиться. Конечно, говорить о каком-то спокойствии в её ситуации было просто нелепо.       — То, о чём говорят в СМИ — это проблема исключительно Старка. Пусть он и разбирается.       — Ты тоже фигурируешь в статьях, — бестактно напомнил Винсент. — Эмилия, поговори с Тони, расставь все точки над «и», тогда станет легче. Если ты не предпримешь хоть что-то, то в скором времени своими руками убьешь себя.       Девушка недоброжелательно прищурилась, подслеповато вглядываясь в загорелое морщинистое лицо напротив. Он был внешне спокоен, и никто не мог догадаться, что в груди этого человека с каждым днем нарастает тревога. Показать свою пристрастность пациенту равносильно проваленному делу, а помочь Эмилии он хотел чрезвычайно аккуратно. Возможно, из благодарности Тони, а, может, по каким-то другим своим соображениям доктор Адамс решил взять Хатчерсон напалмом.       — Не понимаешь о чем я, да? — с иронией спросил Винсент, сложив руки на груди. — А я тебе скажу. Знаешь, что написано в твоей больничной карточке, на которую я имел удовольствие взглянуть?       Эми пожала плечами. Откуда она могла знать?       — Если вы снова затеяли ваши психологические эксперименты надо мной, то я не…       — Посттравматическое стрессовое расстройство, — проигнорировав слова девушки, оповестил Адамс. — Слышала о подобном, — и, дождавшись, когда девушка кивнет, вздохнул. — Конечно, знаешь. Ты же умная девочка. Но хочу просветить тебя несколько шире в эту область. Посттравматический синдром проявляется минимум спустя три недели после перенесенного стресса. Это, скажем, нижняя граница заболевания. Хочешь узнать, когда медсестра зафиксировала первые звоночки у тебя?       По телу пробежались холодные мурашки. Девушка крепко сжала одеяло, направляя на него всё свое негодование и злость.       — Спустя тринадцать дней, Эми, — и для большей убедительности он повторил. — Тринадцать! Твои панические атаки и вялость ничто по сравнению с тем, что ждет тебя впереди, если не начнешь бороться с этим. Не заставят себя долго ждать нарушения со стороны всех ведущих систем: сердечно-сосудистой, пищеварительной, эндокринной; твоя нервная система будет истощена настолько, что ты перестанешь разграничивать реальность и ночные кошмары. Ты уже отказываешься от еды, твой организм отвергает препараты, которыми здесь пичкают его, чтобы восстановить нормальное функционирование мозга и тела. Эмилия! Послушай меня, я не хочу напугать тебя, но, рано или поздно, это случится. И тогда мне придется вернуться сюда уже в роли твоего психотерапевта.       — Я не…       — Тони боролся с этим три года, Эмилия. Три. И до сих пор не поборол, как ты заметила.       — У Тони посттравматический синдром?       — А как иначе ты объясняешь его состояние? Пристрастие к алкоголю, бессонница, ночные кошмары, панические атаки. И то, что произошло две недели назад. Тони, которого я знал раньше, еще до нападения на Нью-Йорк, никогда не позволил бы взять эмоциям верх над разумом. А почему? Всё потому, что ты — его последний рубеж, он держится за тебя, готов пойти на преступление и понести наказание. Нечестно с твоей стороны избегать разговоров с ним.       — Я не уверена, что смогу принять это, он убил человека.       — Да, убил. Ради тебя.       — Он не имел право. Макс Пейн, вы же сами говорили, психически болен. Ему нужна была помощь, а Старк даровал ему смерть.       — Если ты не сможешь простить Тони, то хотя бы скажи ему об этом. Если вам плохо вместе, то, возможно, жизнь врознь — то, что поможет вам обоим?       — Ты уверена в том, что готова? — Пеппер провела ладонью по подоконнику, всматриваясь в предзакатную дымку над городом.       Эмилия улыбнулась и кивнула, чем вызвала у Пеппер облегчение. Мисс Поттс за почти полмесяца реабилитации стала близким другом, Эми пришлось пересмотреть своё отношение к ней, и это внесло в жизнь определенные коррективы.       Картина за окном была чарующая, хотелось вновь вдохнуть этот пропитанный озоном воздух снаружи, почувствовать лёгкий морозец января и утонуть в ощущении свободы. Девушка вспомнила своё путешествие в Ваканду, с того момента прошло достаточно времени, чтобы привычный мир перевернулся с ног на голову, а девушка успела к нему адаптироваться. И вспомнила Старка… Тони, она вспомнила Тони.       Наверное, всё то хорошее и волшебное, что он привнёс в её жизнь, и заставило Эмилию, скрепя сердцем, несколько недель назад выйти на разговор. Чувствуя неловкость, желание отказаться от этой идеи, но в большей степени ощущая, как сердце вырывается из груди, когда Тони переступает порог её палаты. До этого они не виделись достаточно длительный срок, чтобы ощутить натянувшиеся в миг струны. Или это нити, которые привязали их друг другу? Сложно сказать. Но оба они точно знали, как важно было не спугнуть этот момент — мгновение, пока ещё никто из них не сказал ни слова, не разрушил и так сломанный замок.       В тот день Тони казался тихим: бесшумно опустился на кресло в углу палаты, провёл широкой ладонью по подбородку, сморгнул ощущение тяжести и усталости. Ему приходилось туго в последнее время: разборки с его «смертью» смешались с убийством Макса Пейна, что дало возможность определенным людям сделать определённые шаги. Приходилось отбиваться от ударов, летящих в него со всех сторон, словно крученые бейсбольные мячи. Большинство получалось отбивать, но некоторые, наиболее ядовитые и точные, били в цель, обезоруживая. И в этой борьбе Старк был один, он знал это.       А потом она попросила прийти. Неожиданно, словно снег на голову. И сомнений не было — что-то изменилось. Он знал о каждом её слове в стенах больницы, о каждом шаге и всех посетителях, которых фильтровал лично. Как и врачей, медицинский персонал и даже повторов, готовящих ей обед. А все потому, что не мог иначе. Даже когда она мирно спала, за Эмилией следили две пары глаз, и даже тогда ему не было спокойно. Он знал, что рано или поздно Норман Озборн предпримет свой решающий шаг, знал, что Пейн плясал именно под его дудочку. И боялся, что не сможет выстоять в этой холодной войне с Оскорп, с Озборном, с самим собой, чтобы помочь единственной, для кого хотелось жить.       Но он не мог не прийти. Наверное, потому, что любил. Сел в кресло, готовый ко всему, и всмотрелся в зелёные глаза напротив — встревоженные и незнакомые. А Эмилия поджала губы и, положив на колени подушку, глубоко вдохнула, набираясь сил. Они нужны были, чтобы сказать то, что давно требовало выхода.       — Хреново выглядишь, — совсем не то, что она хотела.       — Да, ты тоже, — Старк кивнул и улыбнулся краешком рта.       И снова молчание, затянувшееся словно на вечность. Они оба хотели говорить, но оба не знали как начать. А потом Эмилия улыбнулась, и его мир словно восстановился, начал складываться по крупицам.       — Милая, я знаю, что…       — Я люблю тебя, Тони, — девушка посмотрела ему в глаза единственный раз за разговор, и это было сейчас. — Надеюсь, ты знаешь это. Просто решила, что должна сказать, чтобы потом не жалеть об упущенных возможностях. Знаешь, как с отцом.       Мужчина кивнул. Он знал это чувство грызущего отчаяния, сам переживал его десятки раз.       — Я тоже люблю тебя, Эми.       — Я знаю, наверное, — её глаза наполнились слезами, и Тони хотелось прекратить это. — Но это не важно.       — Не важно? — брови Старка приподнялись в искреннем удивлении. — Возьму на себя ответственность оспорить это утверждение.       — Можно я договорю? — хмуро отозвалась девушка.       Тони махнул рукой:       — Конечно.       В глубине души они оба знали, чем именно закончится для них этот разговор, но ещё не знали, как долго придётся потом считать потери с обеих сторон. Этого не хотелось, но это было необратимо. И Эмилия знала, что не сможет выстоять, если не попробует выйти из мира, который душил её.       — Ко мне приходил доктор Адамс, ты знал? — Эми видела, как в глазах Старка промелькнуло понимание, но он кивнул. — Спасибо за правду. Он сказал мне кое-что, и это засело в моей голове, словно паразит. Я долго думала, как мне изменить себя, чтобы понять тебя. И это сводило меня с ума. Твой мир… Ты и сам знаешь, что я чужая в нём, я не гожусь на роль светской львицы, которой и должна быть избранница Тони Старка.       Ему хотелось сказать, что он давно уже не тот Тони Старк, которого знал мир, но красноречивый взгляд Эмилии заставил его затолкнуть несказанные слова так глубоко в глотку, что существовала опасность подаваться ими.       — И тогда я поняла, что не мне нужно меняться, — продолжила Хатчерсон тихо, почти шёпотом, словно говорила о самом сокровенном и тайном, что было в её душе. — Почему бы не поменять обстановку?       — Ты хочешь, — Тони устало потёр переносицу. — Хочешь сменить обстановку? Переехать?       — Нет, Нью-Йорк мой дом, здесь всё, что мне дорого. Но в моих силах… вырезать воспалившийся аппендикс.       Хриплый, даже какой-то болезненный, смшок разнёсся вибрацией по палате, ударяясь в грудь девушки взрывной волной. Трудно было понять, почему он смеялся, но она это понимала. Она была той единственной, кто понимал Тони Старка в подобные момент. Но сейчас Эмилия словно стояла среди вражеских войск на противоположном берегу реки.       — Ладно, — спустя какое-то время отозвался мужчина. — Догадываюсь, что аппендикс — это я.       Эмилия обняла себя за плечи и вздохнула. Прозвучало хуже, чем это было в её голове.       — Меня, конечно, по-разному называли, но ты заняла все лидирующие позиции.       Следовало сказать, что Старк лукавил. Единственная лидирующая позиция, которую занимала Эмилия Хатчерсон — это его железное сердце. Она дотронулась до него нежно, но ранила больнее, чем это могла сделать шрапнель, засевшая в груди. И впервые Тони подумал: уж лучше бы шрапнель. Тогда, в Афганистане.       — То, что ты сделал, Тони — это был уже не ты. Неужели ты не понимаешь?       Старк встал с кресла, одергивая полы пиджака. Он также бесшумно, как и вошёл, перебрался к двери. Теплая ладонь встретилась с холодным металлом ручки, и Старк задумчиво нахмурился, останавливаясь.       — Единственное, чего я не понимаю — это твоё рвение защитить убийцу и обвинить меня во всех смертных грехах.       Он действительно собирался уйти, но был остановлен тихим, заплаканным голосом. Единственное, чего хотелось — прекратить эту бурю в её душе. Эмилия встала и сделала несколько нерешительных шагов в сторону мужчины.       — Да ничерта ты не понимаешь, — она кричала, срывая голос; орала в спину человека, который и не стремился уйти. — Ты не понимаешь, идиот! Господи, да повернись ко мне!       Превозмогая боль во всём теле, Эмилия схватила Тони за руку, вынуждая развернуться. Она хотела бросить его, хотя звучало это странно. Она хотела прекратить эту боль, но усилила её стократно. И не могла вернуть слова назад, но могла объяснить, доказать разумность своих выводов. Она не сумасшедшая, и он тоже, они просто как два параллельных мира, которые и не должны были пересекаться. Но столкнулись по роковой ошибке, и сейчас единственная возможность для них сохранить себя в целости — исправить ошибку.       Тони посмотрел на неё с такой горечью, что в ней можно было просто захлебнуться.       — Как ты не понимаешь, что дело не в Максе Пэйне? — она уже не находила в себе сил, чтобы сдерживать слезы, просто не замечала их. — Да клала я большую кучу на него, он психопат, Тони. Но ты — это единственное, из-за чего мне больно. Убей Макса кто-нибудь другой, я не знаю — Стив, Питер, мне без разницы, я бы приняла это. Но он умер от рук человека, за душу которого я боюсь. Я боюсь, что это убьёт тебя, уже убивает. Я боюсь, что это убийство изменило того Тони, которого я люблю так сильно, что мне страшно от себя. Всё дело в тебе. Я просто…       — Эй, эй, — Тони попытался дотронуться до девушки, ощущая всю гамму чувств, которую она выплеснула на него в один момент, но Эмилия увернулась.       — Не нужно, — девушка инстинктивно втягивает голову в плечи. — Тони, как ты не понимаешь… Мне больно каждый раз, когда твоя жизнь выбрасывает новы финт, меня это задевает. И я хочу закрыть глаза и забыть всё это, правда. Больше всего на свете хочу. Но я выгораю рядом с тобой, я чувствую, как теряю часть себя, пытаясь найти в тебе то, что удержит меня на плаву. Ты сделал для меня столько всего, столько раз спасал жизнь, и я, наверное, буду выглядеть сейчас настоящей бесчувственной сукой, но я прошу тебя прекратить. Прекратить это, пока эти отношения не убили нас обоих. Из-за меня ты убил человека. Это из-за меня ты теряешь контроль, становишься тем, кого запирал внутри долгое время. И это вредит тебе, я вижу. Тони, я…       Но договорить она не успела. Судорожно втолкнув воздух в лёгкие, она пошатнулась, хватаясь за подголовник кровати, но ладонь соскользнула с холодной поверхности. И только тёплые руки, подхватившие её почти у самого пола, подарили на один предобморочный миг чувство, словно она проваливается в мир мягкой ваты и тепла. Это то, что она чувствовала, находясь рядом с Тони.       Он звал на помощь, но не сводил с неё взгляда. Шептал что-то, чего сам не слышал, и чувствовал, как не хочет её отпускать. Гладил мягкие волосы и вспоминал, что дал себе чёртово обещание: если она попросит — отпустить. А что это, как не её мольба? Единственное, что Тони знал точно — он больше не допустит, чтобы его Эмилия была в опасности. Даже если этой опасностью выступал он сам.       — Всё хорошо, ты можешь ехать, — Эмилия улыбнулась Пеппер, которая не относила мобильник от уха. — Тебе нужно уже купить это устройство для переговоров, чтобы уши не завяли.       — Это может подождать, — отмахнулась женщина, перекидывая красиво уложенные волосы на правый бок, бросила телефон на кресло рядом со своей сумкой и принялась усердно складывать оставшиеся вещи.       — Не правда, на тебе сейчас вся компания держится, — Эмилия виновато потупила взгляд, ощущая укол совести. — Stark Industries давно пора переименовать в Potts Industries.       Пеппер положила вязанный свитер, который Эмилия носила в холодные вечера, в аккуратную стопку на краю кровати. Она выглядела встревоженной. Сложно было сказать, что сильнее ударило по этой бизнес-леди, но она изо всех сил брыкалась, чтобы отстоять честь компании, принадлежащей Тони. Это было и её детище, её ответственность. И если Старк предпочитал заливать горе алкоголем, то кто-то ведь должен был бороться за него. Эмилия вдруг ощутила гнетущее чувство совести оттого, что бросила его в самый трудный период.       Всё и так катилось к чертям. Мир разбился на два лагеря и кричал. Одни — «Тони Старк виновен!», другие — «Он единственный, кому не наплевать на нас». И Эмилия не знала, чью сторону готова поддержать, она встала на перепутье.       — Ты в норме? — мисс Поттс обеими руками обняла Эми за плечи, принуждая развернуться. — Выглядишь болезненно. Уверена, что готова выписываться сейчас?       — Да, — кивнула Хатчерсон. Пеппер подозрительно прищурилась и недовольно покачала головой.       — Ты бы не спешила возвращаться в строй. Хотя бы позволь организму взять своё. Ты бледная, словно смерть.       — Мы с ней довольно близко знакомы, — саркастично заметила девушка, наклоняясь, чтобы поднять упавшие с тумбочки ключи, которые оставил Тони.       И в тот же момент пожалела, чувствуя, как к горлу пробирается тошнота. Секунда ушла на то, чтобы сконцентрироваться и, зажимая ладонью рот, вбежать в неосвещенную уборную, без разбора шаря руками в поисках крышки унитаза. Стараясь как можно ниже склониться над ним, девушка осела на холодный кафель, раками убирая с лица волосы и позволяя желудку болезненно сокращаться, выталкивая наружу и без того скудный завтрак. Лоб покрылся мелкими горошинами холодного пота, и каждый раз, когда наружу вырывалось то, что уже нельзя назвать остатками пищи, грудь сжималась в судорогах.       Наверное, это длилось всего несколько минут, но казалось, что мучения не прекращаются уже вторые сутки. Лишь когда организм позволил свободно вдохнуть между рвотными позывами, ощущая во рту жгущий привкус желчи, в помещении зажегся стерильный свет. Пеппер стояла в дверном проёме, испуганная и встревоженная, и прижимала к груди одну из блузок, которую не успела даже сложить. Она сочувствующе посмотрела на девушку, распластавшуюся в больничной ванной, бросила вещь куда-то в раковину и, простучав каблуками по кафелю, приблизилась. Присела, отчего её шифоновая блуза натянулась, обтягивая прелестную женскую фигуру. Теплая ладонь коснулась ледяного на ощупь лба, и Пеппер охнула.       — Милая, — она поджала губы, съедая идеальную матовую помаду, подхватила Эмилию под руки и потянула на себя. — Вставай, нудно привести тебя в порядок.       И пока Эмилия чистила зубы, ощущая спиной встревоженный взгляд серых глаз знаменитой Вирджинии Поттс, в голове гудела пустота. Настолько пугающая, что сердце бешено колотилось в груди. Это ощущалось как близость чего-то неизвестного, оттого и страшного. Пеппер скрестила руки на груди, отчего-то ей казалось, что она не должна оставлять эту потерянную, сбитую с толку девушку одну.       Женщина судорожно вздохнула, собираясь что-то сказать, но захлопнула рот, видимо, передумав. Положила руку на лоб, ощущая потребность в кофеине, поджала губы и допустила мысль, которая металась вокруг неё последние десять минут.       — Говори, не мучайся, — прохрипела Эмилия и, плеснув на лицо холодной водой, поспешила промокнуть его теплым свежим полотенцем.       Поттс с секунду подумала, а потом, устало закрыв глаза, кивнула.       — Часто у тебя такое? — спросила она.       — Последние пару дней.       — От еды воротит? Хочется, чтобы все запахи исчезли? — Вирджиния теперь выглядела ещё хуже, чем девушка перед ней, с недовольством рассматривающая своё отражение в зеркале.       — Откуда ты…       — Моя сестра, когда была беременна первым ребенком, рассказывала об этом. Её мучил токсикоз на довольно позднем сроке, и это проявлялось в очень тяжёлой форме, она вечно злилась, раздражалась, то набрасывалась на еду, то ощущала комфорт от голодания.       Если такое, вообще, возможно, Эмилия побледнела ещё сильнее, сливаясь по цвету со стеной в уборной.       — Я не могу… — она сглотнула. — Я не могу быть беременна.       Пеппер усмехнулась и интригующе вскинула брови.       — Потому что вы предохранялись?       — Ну, в большинстве случаев, но если и нет, то фаза была безопасная и., — захотелось провалиться сквозь землю от стыда, но не обсуждать секс с Тони с его бывшей подружкой. — Да нет, я точно знаю, что не могу быть… беременной.       Это было безумием — даже думать о том, что она может носить ребенка от Тони. Не потому, что она не хотела этого, а потому, что если это так, всё произошло не в самое подходящее время. Происходящее казалось ирреальным, практически невозможным, потому что она контролировала, или хотя бы пыталась контролировать, свою жизнь.Но она думала об этом где-то в закоулках своего искалеченного сознания, а когда Пеппер взяла не себя смелость обличить её же собственные мысли в вербальную форму, захотелось спрятаться, исчезнуть, распасться на атомы, чтобы не чувствовать этот ужас перед будущим.       Дрожащими руками убирая с лица непослушные волосы, успевшие отрасти до той мерзкой длины, когда ещё не достают до плеч, но уже и не выглядят, как должны, Эмилия с надеждой посмотрела на Вириджинию. Хотелось, чтобы она сказала, что ей делать дальше, как поступить, что предпринять.       — Послушай, — Поттс обхватила бледное лицо ладонями и улыбнулась так тепло и нежно, что захотелось расплакаться, никто, кроме отца, не улыбался ей именно так. — Есть только один способ узнать всё наверняка.       А уже через полчаса, получив от женщины продолговатую розовую коробку, Эмилия сидела в ванной, поджав ноги к груди, и ощущала себя безгранично опустошенной, хотя всё должно было быть в точности, да наоборот. Тест прожигал ладонь, словно она держала в руках раскалённый кусок железа. Глаза наполнились слезами, но две яркие полоски они скрыть не могли. Эта картина была выжжена клеймом на внутренней поверхности век, чтобы навек остаться в памяти, чтобы напоминать о себе в трудные минуты, в минуты безумия и помрачения.       Эмилии было двадцать один. Она не планировала стать матерью так рано, но судьба посмеялась в лицо её планам. Ей было безгранично страшно. Не потому, что она боялась принять решение, а потому, что она точно знала, что родит этого ребенка, что будет с ним так долго, как сможет. Что будет настоящей матерью, чтобы не быть похожей на женщину, которая двадцать один год назад родила её. Ей хотелось подарить своему ребенку целый мир, показать свою безграничную любовь, а ещё хотелось, чтобы у него был отец. Такой, как Тони.       Эми вышла из ванной спустя полчаса, вытирая красные от слёз глаза рукавами рубашки, и сразу угодила в теплые объятия Пеппер. В них было так, как в материнских, хотя Эми и не знала — какого это, когда родная мать прижимает тебя к груди. Конечно, женщина догадалась о результате теста по тихим всхлипам за дверью и продолжительному молчанию, но не хотела вмешиваться. Эми, как бы это ни было странно, должна была бороться за это сама, своими силами. И, быть может, это был действительно шанс для неё. Шанс выбраться из того болота, в котором она оказалась.       Откуда-то со стороны гостевого кресла протяжной мелодией разразился телефон Пеппер. Эми слышала, как та разговаривала с кем-то на повышенных тонах. Ей нужно было уехать, и ничто, даже внезапная новость о беременности, не должны были стать рычагами управления. Эми точно не хотела этим пользоваться.       — Вот сейчас тебе действительно пора, — Эми попыталась улыбнуться, вышло кривовато.       — Ты действительно думаешь, что сейчас я оставлю тебя?       Конечно, она так не думала.       — Это из-за Тони? Из-за суда?       Женщина коротко кивнула.       — Пепп, это же Тони, — в зелёных глазах блеснул огонек. — Ты ему точно нужнее, чем мне.       — Эмилия Элизабет Хатчерсон!       — Пеппер, правда, — Эми отстранилась, показывая всю серьезность своих намерений. — Я и… мой жилец никуда не убежим. Скоро приедет Хэппи, он привезёт меня к тебе.       Решение далось мисс Поттс с трудом, но она, сдавшись под натиском, согласилась. Навязывание опеки ни к чему не приведет с этой девочкой, это с блеском доказал Тони, а Пеппер оставалось только заниматься мирным урегулированием конфликтов. Это её работа на данный момент — не вмешиваться.       — Пеппер, — позвала Хатчерсон, обнимая себя за плечи. — Только не говори Тони об этом, хорошо?       Женщина улыбнулась и, подняв с кресла сумку, чмокнула Хатчерсон в щёку. На удивление, их отношения с каждым днём крепли, перерастая если не в дружеские, то точно в союзнические. Может, на это влиял факт того, что они спали с одним и тем же мужчиной, кто знает. Но именно по этой причине Пеппер Поттс предложила свою квартиру в качестве временного убежища для Эмилии. Последняя не знала, хорошая ли это идея — объединение бывших Тони Старка, и не приведет ли это к чему-то, о чем они обе пожалеют, но приглашение приняла. Она точно не хотела возвращаться к Тони, как и принимать его подарок в виде акта дарения на один из загородных особняков и ключи от машины. Мешать счастью членистоногого одноклассника и подруги тоже было не самой лучшей идеей, а больше у нее никого не было. У Хэппи и Сары и так двое детей, не хватало ещё проблемного третьего, Хоганов она отмела сразу. Поэтому Пеппер, как бы это странно не звучало, была лучшей кандидатурой.       Девушка проследила за тем, как Поттс, продолжая разбираться с делами компании, скрылась за дверью, и бросила в сумку светло-серую футболку, застегнула замок и устало опустилась на заправленную постель. Она уже настолько привыкла к однотонным стенам палаты, что забыла, каково это — отправиться в свободный полёт. Хотя прекрасно понимала, что будет отрезана от него по крайней мере несколько недель. И не на секунду не сомневалась, что это единственно верное решение.       А после недавней новости, свалившейся ей на голову, словно снег, казалось, что живот испускает тепло, от которого становилось уютно.       — Вдвоём против всего мира, верно, малыш? — Эмилия улыбнулась, смаргивая слезу.       Ей хотелось верить, что все наладится, но она ещё не знала, должен ли Тони знать о беременности. Во всяком случае, на данном этапе их отношений. В противовес этому кто-то бил по затылку мыслью: «Черт возьми, это он отец, он должен знать». Он должен был быть тем первым, кто узнает, а не Пеппер. От этого неприятно зудела душа.       В дверь неуверенно постучали, но этого хватило, чтобы Эмилия нервно вздрогнула, смахивая с лица слезы и отворачиваясь к стене. Хэппи должен был приехать с минуту на минуту, а она развела соленую фонтанную вечеринку, не меньше. Но вместо вечно неуклюжего Хогана в дверях стояла стройная высокая женщина. Её глаза были скрыты за тёмными очками в леопардовой оправе, а половину лица закрывали поля шляпы. Лёгкое шёлковое платье нежно струилось вдоль тела, сверху было накинуть бежевое пальто. Эмилия зацепилась за туфли-лодочки и подумала, что эта женщина так похожа на француженку, что складывалось ощущение, словно она сошла из старых французских фильмов про женщин-муз, способных одним взмахом руки поманить за собой толпы мужчин.       Незнакомка осмотрелась, поджав узкие губы, и её взгляд сквозь очки остановился на Эмилии. Она — сама грация. Прошла, словно пушинка, передвигаемая ветром, и остановилась возле кресла. Улыбка родила на узком лице очаровательные ямочки, только всё равно осталась быть холодно-отталкивающей.       Эмилия чувствовала невыносимую неловкость от появления женщины в её личном пространстве, но не могла никак отреагировать. Не знала — как. Женщина же, поставив сумку на кофейный столик, ожидающе сложила руки перед собой, на её тонком запястье свободно висел дорогой на вид браслет с сапфирами.       Эта женщина знала себе цену, как никто другой. Об этом прямо-таки кричал весь её надменный вид, прямая осанка, словно она вбила себе в позвоночник стержень. И это отталкивало, хотя они не сказали друг другу ни слова, просто смотрели. Эмилия — недоверчиво, незнакомка — изучающе.       — Мне стоит представиться, — мягкий, словно растопленная карамель, голос забился в уши, отрезвляя и возвращая в реальность. — Моё имя Дафна Озборн. Подозреваю, с моим сыном Гарри ты уже знакома.       Висок прострелила острая боль. Эмилия медленно поднялась на ноги, не сводя взгляд с нежданной гости. Хотелось просто закрыть глаза, чтобы это видение — звоночек из отцовского прошлого, наконец, растаяло. Но как бы сильно Эми не желала дистанции, у нее не было выбора. Перед ней стояла женщина, которая по документам является её биологической матерью. Той, кто бросил её на руках у отца-одиночки, кто из двух детей выбрал одного, чтобы дарить ему всю свою любовь. Что это, если не расчётливость? Что это, если не гниющая человеческая душа?       Хатчерсон подозрительно прищурилась, всматриваясь в лицо женщины. Язык не поворачивался называть её матерью. Большей матерью для неё была Сара Хоган. Непроизвольно, словно ощущая неявную опасность, исходящую от Дафны Озборн, Эмилия положила ладонь на живот. Это не укрылось от проницательного взгляда посетительницы, и она улыбнулась краешком рта.       — Что вам нужно? — тихо спросила Хатчерсон.       Она не была уверена, что хочет знать ответ.       — Позволишь? — миссис Озборн кивнула на кресло и, получив утвердительный ответ, села в него.       Казалось, словно её учили этим манерам с пелёнок, словно они вросли в неё, как дерево врастает своими корнями в почву. И если почва благодатная, они врастут навеки, твердо и прочно. Загадкой оставалось лишь то, как отец мог полюбить женщину вроде Дафны Озборн. Как его добродушие уживалось с этой стальной фальшью. Хотелось рассмотреть лицо Дафны внимательно, чтобы точно убедиться, что они — разные, а генетика не имеет никакого смысла. Но, когда женщина сняла шляпу, открывая идеально уложенные в высокую прическу волосы, и сняла темные очки, Эмилия нервно сглотнула. Словно напротив сидела более взрослая, более холодная версия её самой. И страх, что она превратиться в кого-то подобного, затмевал рассудок.       Эмилия всегда думала, что стала счастливой обладательницей отцовских зелёных глазах, но сейчас, глядя в глаза напротив, она осознавала свою величайшую ошибку.       — Удивительно, как сильна природа, — задумчиво произнесла Дафна, она не смотрела на дочь, предпочитая безразличным взглядом проедать стену за её спиной. — Не находишь?       Её аристократически бледные руки в тонких белых перчатках лежали на обтянутых телесным капроном коленях. Эмилия взглянула на свои — персиковые, живые, и улыбнулась. Хотя бы это досталось от отца.       — Вы пришли сюда не о природе поговорить, верно? — Эми неуютно села обратно на кровать, не находя места рукам и, сдавшись, она начала теребить край футболки.       — Да, ты права, — кивнула женщина. — Думаю, у тебя много вопросов ко мне, и я здесь, чтобы ответить на них. Признаюсь честно, это идея моего сына, и я здесь только ради него.       Слова Дафны ранили больнее, чем оружие, и от них невозможно было увернуться. Так или иначе эти слова-убийцы настигали свою цель.       — Кто отец? — наверное, это единственное, что действительно интересовало. — Наш с Гарри. Биологический.       Секундное замешательство разрезал звонок мобильного и, запустив руку в боковой карман сумки, миссис Озборн достала сотовый. Она задумчиво всмотрелась в экран, словно решая, стоит ли отвечать, и заблокировала телефон, отправляя его обратно.       — Норман, — ответ дался женщине так просто, словно она говорила о погоде.       А на деле — разрушала целый мир внутри одного человека. Эми отвела взгляд, уже не сдерживая слёз. Единственная новость из уст этой женщины, которая могла разбить ей сердце — это правда о том, что Гарольд Хатчерсон не является её биологическим отцом.       — А папа? — в голосе мольба.       Эми вдруг почувствовала себя маленьким ребенком, которого окружают враждебно настроенные люди. И некому было её спасти. Чтобы выжить, приходилось барахтаться самой, набивать шишки, но плыть.       — Гарольд Хатчерсон, — Дафна Озборн вздохнула. — Он был простым работягой, и его бедность привлекала. Гнев моих родителей, их недовольство моими отношениями с кем-то вроде Гарольда поджигали во мне чувство, которое я ошибочно считала любовью. А он любил, я видела это, ощущала, но не могла всецело ответить взаимностью.       Лицо Эмилии искривило презрение. Такое, что ей самой стало не по себе.       — Ох, девочка, не смотри на меня, словно ненавидишь, — голос Дафны циркулировал внутри, давил и обезоруживал.       — Но это так.       Женщина снисходительно улыбнулась и стала так похожа на Нормана Озборна. Не напрасно говорят: «Муж и жена — одна сатана». Они стоили друг друга, это трудно было не заметить.       — Придёт время, и ты поймёшь, что в отношениях с мужчиной главное не это эфемерное чувство любви, а реальная преданность.       — Такая, как у вас к Норману?       Женщина предпочла сделать вид, что не слышала этих слов вовсе. В девчонке словно жил сам Гарольд, она излучала его энергетику, и Дафна рядом с ней чувствовала, как слабеет её стальная защита. Она знала, для чего пришла, и обещала Гарри, единственному человеку, за жизнь которого она переживает, что будет честна с Эмилией. И планировала сдержать своё обещание.       — Ладно, — нервно фыркнула Хатчерсон. — Почему я? Почему вы решили, что меня можно выбросить из своей жизни? Почему из двух своих детей ты, — и она вздрогнула, осознавая, что впервые обратилась к ней на «ты». — Почему ты решила отказаться от меня?       Дафна поджала губы и кивнула, принимая вопрос. Несколько секунд обдумывала, что скажет, а потом цокнула языком.       — Мой муж, Норман, человек старой закалки, — Эми пока не понимала, как с её вопросом связан Озборн, но продолжала слушать. — Гарри довелось почувствовать на себе воспитание, как говорят на моей родине, а-ля притязательное. Норман скуп на комплименты и улыбки, он воспитывает Гарри в строгости, желая воспитать в нём подобие себя — властного, не знающего преград, эгоцентричного скептика, чтобы он смог взять на себя ответственность за компанию. Это не то, чего я хотела своим детям. И мне нужно было выбирать из двух зол меньшее. Оставлять ребенка при себе, но впускать в его окружение властного тирана, или же отпускать от себя, позволяя обрести отца. Ты, Эмилия, получила лучший билет из вас двоих.       — То есть, мне нужно поверить, что это извращённая попытка меня защитить? — Эмилия чувствовала, как медленно злость и отчаяние занимают господствующие позиции.       И ей не хотелось бороться с ними.       — Верь во что желаешь, — миссис Озборн пожала плечами. — Ты поймёшь меня, когда сама станешь матерью.       И она с улыбкой, на этот раз тёплой и искренней, посмотрела на живот девушки.       — Об этом что, во всех газетах написали? — фыркнула Эми.       — Сложно скрыть беременность, она меняет женщину, даже такую юную, как ты, — Дафна закусила губу. — Мне едва исполнилось восемнадцать, когда я узнала, что беременна. Гарольд, наверное, безумно горд тобой. Он воспитал прекрасную девушку, как я вижу.       Эмилия вздрогнула. Так она не знает?       — Был бы горд, — мрачно отозвалась она, пытаясь унять дрожь во всём теле при мысли о том, что отец, наверное, был бы в гневе, если бы узнал об этом разговоре.       На недоуменный взгляд женщины Эми поджала губы и закатила глаза.       — Он умер год назад.       Взгляд Дафны потемнел, в нём словно что-то погасло, осыпаясь пеплом в ноги. Женщина потеряно заморгала, не в силах вернуть реальность на орбиту, с которой та слетела. И чувство, что она летит со скалы без страховки, обездвиживало.       — Как это произошло? — собравшись, миссис Озборн вернула дар речи, даже надменный вид снова посетил её лицо.       — Хочешь знать, как это произошло? — Эмилия без разбору обращалась к женщине то на «ты», то на «вы», и не имела возможности подумать об этом. — Это все твой муж, будь он проклят! Это он убил моего отца! Чуть не убил моего парня, собирался убить меня, угрожал моим близким! Этот монстр, которого ты называешь супругом. Оглядись и посмотри, какого змея ты пригрела на груди.       Дафна резко встала, отчего шёлк зашелестел от её вмиг ставших прерывистыми и нервными движений. Ее дрожащие руки схватили с кофейного столика сумку и, стараясь изо всех сил держать равновесие, женщина быстрым шагом направилась к двери. Стук каблуков забивал в мозг ещё невысказанные слова, но Эмилия так злилась, что готова была кричать их всем, кому не повезёт встретиться на её пути.       — Беги, как и всегда бежала, — крикнула Эмилия вслед женщине, пылая от негодования и обиды. — И смотри за процессом, как твой муж убивает твоего единственного сына.       — Норман любит Гарри! — Дафна сорвалась на истошный визг, по её щекам катились крупные слезы, и это заставило Эмилию остановиться.       А затем, более тихо, стараясь не причинить ещё больше вреда, судорожно выдохнула.       — Он послал человека, чтобы убить меня, — охрипшим голосом прошептала Эми. — Думаю, ты видела это в новостях. Может, он и любит сына, но не меня. А я даже не знаю почему. Что я сделала, чтобы заслужить смерть от руки отца? Что я…       Они обе плакали, смотря друг на друга, но не находя ничего, что могло заставить их растопить лёд. Слишком много его было между ними, чтобы даже попытаться, и он обжигал каждый раз, когда до него дотрагиваешься.       Дафна вытерла слезы, пытаясь сохранить идеальный макияж, но туш потекла, а тени осыпались на щёки. Она теперь выглядела обычной, словно сошла со своего божественного пьедестала.       — Гарри болен, ему нужна помощь, — сдалась женщина, махнув рукой. — Норман, что бы он не делал, защищает своего сына.       — Что? — переспросила Эми. — Болен? Чем?       — Спроси Тони Старка, он слишком долго копал под Нормана, — и, приоткрыв дверь, Дафна всё-таки застыла в дверях. — Гарри от Гарольда. Я назвала сына в честь твоего отца.       Эми вздрогнула, когда дверь с лязгом хлопнула, погружая палату в звенящую тишину. Обессиленно рухнув на кровать, девушка дала волю эмоциям. Плача навзрыд, крича в подушку, заламывая пальцы, она хотела унять эту боль внутри. Она хотела крикнуть вслед Дафне Озборн, что её это не подкосило, что ей плевать на Нормона, плевать на неё саму. И единственный человек, на которого ей никогда не было плевать — это Гарольд Хатчерсон, который был для нее и отцом, и матерью, и другом, и всем тем, кто ей был нужен.       Эмилии так хотелось верить, что её папа знал об этом.       — Посидишь тут немного? — Хэппи поставил автомобиль на ручник, доставая из бардачка зажим с купюрами. — Сара попросила купить кое-какие вещи для детей, я мигом.       Эмилия, согласно кивнув, проследила за тем, как широкая фигура Хогана вперевалочку движется в сторону дверей супермаркета. Она даже честно просидела около пяти минут, дыша на стекло и рисуя на нём спирали, пока в её голову не ударило что-то, что Питер неприметно наименовал бы «мочой безумия». И, выбравшись на свежий воздух, стащив у Хэппи пару долларовых купюр, Эмилия направилась в сторону разместившегося неподалёку парома, чтобы наиболее быстрым способом перебраться из Манхеттена в Куинс. А потом, сидя на переполненной зеваками палубе, она думала о том, что это было похоже на неясный, но весьма мучительный зов.       Конец января ознаменовался мрачным пепельно-серым небом, разрезаемых голыми ветвями деревьев, сотнями ломких игл впивающихся в небесный купол. Где-то там, за дождевыми клубистыми тучами, Эмилия была уверена в этом до какого-то неприятного жжения в кончиках пальцев, где-то там, среди мириад звёзд, звёздной пыли и космического пространства, нет такого безумно пустого и одинокого уголка, который бы сравнится с пустотой, отравляющей сейчас ее душу. Она разрасталась. Из маленького зёрнышка, проглоченного по чистой случайности и стечению обстоятельств, превращалась в черную сеть, прочно укоренившуюся где-то в груди. Мешала дышать, заставляла лёгкие неприятно спазмировать, лишь бы урвать немного кислорода. Лишь бы окончательно не сгнить, не выплюнуть легкие болотисто-черной субстанцией к собственным ногам. И каждая попытка вдохнуть, даже если она была чертовски ничтожной, вызывала адскую боль, отзывающуюся во всём теле судорогой.       Эми, держась за живот, на негнущийся ногах прошла вдоль кованой ограды, выкрашенной иссиня-черной краской. Казалось, будто каждая мышца в теле внезапно залилась свинцом, мешала им сокращаться и приводить в движение тело.       Нервно постукивая пальцем по плотной ткани джинс, в которые было обтянуто бедро, не обращая внимание на нежданный тремор, девушка продолжала упорно идти вперёд, подгребая под узкими полуботинками щебень, коим была щедро усыпана дорожка. Она думала, что сумела унять дрожь в руках, и благодарила за это исключительно отца. Но также равной благодарности была и её злость. Вот уж она никогда не подумала, что сможет так искренне злиться на него, до зубного скрежета борясь с кипящей лавой внутри. Она злилась оттого, что он оставил её, что посмел сделать это.       Самая страшная ошибка родителей — не готовить детей к тому, что они рано или поздно покинут их.       Землю здесь еле-еле припорошило белым снегом, он лежал неровным слоем, где-то оголяя пожухлую за осень траву, где-то скрывая промерзшую поверхность. Снег лежал на голых ветвях многовековых деревьев, на крыше чьего-то фамильного склепа, выстроенного в готическом стиле, укрывал под своим тонким одеялом узкую извилистую дорожку, петляющую через всё кладбище. Всё, за что мало-мальски цеплялся взгляд, вызывало смутную тревогу. Непонятную, но совершенно ожидаемую.       Ей приходилось бывать на кладбище дважды. Ещё в средней школе на похоронах мальчика на год младше, которого сбил пьяный водитель. Вряд ли Люк, тогда тринадцатилетний мальчишка на красном велосипеде и в футболке с глупым принтом Губки Боба, задумывался о смерти, к тому же, своей собственной. Он мог стать музыкантом, спортсменом, учителем в средней школе, да кем угодно. Но его жизнь оборвалась в тринадцать! В тринадцать! Как бы ни старалась, Эмилия не могла прогнать из мыслей образ смеющихся детских глаз, теплых и ласковых. Тогда ей самой было не больше четырнадцати, она, как и любой подросток, злилась на отца, обижалась на школьных учителей, ненавидела некоторых одноклассников.       Но трагедия, произошедшая в той семье, пожилых мистера и миссис Корнохан, задела до глубины души. Через полгода от сердечного приступа скончался мистер Корнохан, он работал дантистом в частной клинике, а его жена попала под опеку старшей дочери, удачно вышедшей замуж в свои двадцать с копейками лет.       Но Эми побывала ещё на одних похоронах, едва ей стукнуло восемнадцать. На этот раз её сердце было разбито и брошено доживать свой век в таком состоянии. Джексон погиб, спасая её жизнь, а с ним ещё более двух десятков человек. И, ощущая необходимость жить за них всех, Эмилия чувствовала гнетущую безнадежность. Наверное, постарайся Эмилия, она бы вышла на могилу к Люку и, как смогла, выразила бы дань уважения. И успокаивала бы себя позорной радостью, что пришла на мрачное кладбище вовсе не к своему отцу.       Цветы в руках завяли, белоснежные бутоны хризантем в букете начали желтеть, наверное, от холода, сильных порывов ветра и крупинок опадающего снега. Идти оказалось не так долго, как девушка думала, да и шла она скорее по наитию, на автомате, делая короткие рывки с частыми передышка и вставала, уткнувшись носом в приятно пахнущий букет, купленный недалеко от въезда в Куинс, тогда как у основания выгоревших на солнце ресниц собирались предательские слезы.       Она понимала, что слезы никогда не спасают положение. «Слезами делу не поможешь», — вспомнились слова отца, в своё время возымевшие довольно весомый эффект, заставившие растерянно выдохнуть и остановить фонтан слёз. Тогда она поняла, что помимо вины Нормана Озборна, ответственность лежала и на ней тоже. И этот груз, словно снежный ком, утяжеляясь с каждым часом, накапливая в себе всю самую негативную энергию, сейчас тянул её на дно. Ей с этим жить, Эмилия знала. И даже если бы могла, ничего бы с этими чувствами делать не стала.       Это меньшая расплата за то она жива.       Та часть кладбища, где находилась могила отца, вызывала самый настоящий ужас. Всё казалось в разы мрачнее и темнее, гранитные и мраморные надгробия уныло смотрели на неё с немым укором, расположившись с обеих сторон пешеходной тропы. Пожилой сторож, как-то болезненно согнувшийся в спине, посмотрел на девушку в немом сожалении, вызывая очередной приступ паники. Хотелось убежать, спрятаться на широкой груди Тони и выдохнуть раздражение. Но разве могла она это сделать? То, как смотрел ей вслед старик, держащий в руках грязную рукоять метлы, заставляло холодные мурашки разбегаться от позвоночника по всему телу, словно один оголённый нерв покачнулся, вызывая за собой цепную реакцию, электрическое замыкание и искрящиеся всполохи страха.       С тропинки вскоре пришлось свернуть, и Эмилия даже почувствовала облегчение, избавившись от ненужной компании двух прожигающих глаз. Снег под подошвами обуви таял, оставляя следы за ней до тех пор, пока девушка не остановилась у одинокого надгробия под широким ветвистым дубом. Белый мрамор, дорогой на вид и резко контрастирующий с окружающей действительностью, приносил… умиротворение? Эми не знала, как это назвать, но хотелось верить, что если после жизни есть что-то, если туда попал отец, то там также чисто и светло, как на этом надгробии, которые слегка припорошило снегом.       Раньше она не задумывалась о том, что его может не стать, да и с какой стати ей стоило об этом думать? Молодой, сильный, исполненный желанием жить и делать мир лучше, отец вдохновлял вставать каждый день с кровати. И от навсегда, пусть даже мир треснет, останется единственным её отцом.       Смахнув с плиты снежные хлопья — предвестники затяжной зимы, девушка осторожно присела рядом с могилой и, трясущейся рукой положив цветы прямо к надгробию, прижала ладонь к груди. Тепло разошлось от кончиков пальцев до запястья мгновенно, согревая и унимая дрожь.       Гарольд Альфред Хатчерсон. 1977-2017       — Прости…       Прожевав окончание, Эмилия громко всхлипнула, принося в глухую тишину вечернего кладбища настоящую истерику. Сдерживать рыдания было совершено невозможно, да и не хотелось. Она медленно опустилась на колени, чувствуя, как ледяная корочка покрывает коленные чашечки. Тепло тела растопило снег, превращая его в расползающееся грязное пятно на джинсовой ткани, но девушку это беспокоило в самую последнюю очередь. Ладони в безысходности упали перед телом, удержав лицо от неминуемого падения в грязь, ощущение холода не вызывало никаких эмоций, все её мысли поглотило лишь одно чувство. Одиночество: тягучее, скупое на теплоту, ледяное, отвратительно неприятное. От него хотелось как можно скорее избавиться, но сделать это было практически невозможно, Эми чувствовала, как сердце сжимается в металлические тиски, заставляя сердечную мышцу бешено колотиться о грудную клетку, ища выход из западни. И ей хотелось бы выбраться из той трясины, в которой она оказалась. Ведь толком у неё совершенно никого не осталось.       Только сейчас эта мысль расстелилась в голове осадком осознанности. Точно. Она совершенно одна, она потеряла каждого, ради кого когда-то готова была бороться, кто боролся ради неё. Все они ушли, забирая часть души вместе с собой, оставляя лишь развалины затонувшего корабля, оставив обломки хрупкого корпуса бесконечно метаться в волнах безысходности, пока судьба не прибьет их к более-менее спокойному берегу. Да и прибьет ли?       — Прости меня, папуль, — всхлипы перерастали в рыдания, мнимое и напускное спокойствие теряло свои позиции, обличая душу наизнанку, делая уязвимой.       Эмилия плакала, долго и навзрыд, не стесняясь раскрасневшегося лица и градинами катившихся слез, на которые поглядывал издалека пожилой сторож, недовольно качая головой и уходя восвояси, но через какое-то время снова возвращавшийся. Словно переживал и проявлял так заботу к человеку, которого видел впервые в жизни. Словно знал, да и на самом деле знал, наверное, как тяжело справляться с бушующими эмоциями, это также бесполезно, как сражаться с морской волной, идя напролом, рано или поздно ты потерпишь поражение и окажешься выброшенным с обочины, жалея о своей слабости, но не беря в голову и мысль, что ты сам привел себя к ней.       И она знала о своей слабости, знала и боялась её, словно чумы, хотела избавиться, спрятать, стереть навсегда мировым ластиком. Чтобы навечно забыть о том, что за маской обычной девушки, живущей в съемной квартире на Манхетане, спутницы великого Тони Старка, живет ещё одна — слезливая жалкая Эмилия Хатчерсон, которая цеплялась за людей, как за спасательный круг. За Мэри Джейн, Питера, за Джексона, за Тони, и оказалась в итоге одна, с черной дырой в груди. Разбитая и подавленная.       Хотелось вернуть то время, когда она не знала каково это — терять. Когда самым тяжелым её решением оставался выбор платья на школьный весенний бал. Когда отец заваривал им с Мэри Джейн горячий смородиновый чай и причитал, что нормальные люди в три часа ночи спят, а не чаи гоняют. И когда загипсованная рука Джексона мельтешила перед глазами, а она, пока парень мирно спал во время перемены, сгребя в объятья Мэри Джейн, с глупой улыбкой дорисовывала на ней рожицу с высунутым языком.       Слезы полились еще сильнее, но, казалось, с ними выходила обида и страх. Первой её потерей, которая сломала жизнь, была смерть Джексона. То, что никогда не стереть из памяти, и то, чего не исправить при сильном желании. Джексон, помнится, всегда говорил ей: «Пока ты жива, ты можешь исправить всё», но сейчас она понимала, что этот закон перестал действовать в силу нарушения правил. Исправить что-либо, отмотать время назад было невозможно. Оставалось жить, продолжать изо всех сил барахтаться в стихии, пока не иссякнут последние силы. Эмилия злилась на себя за все, только злость не помогала справляться с болью, она лишь усугубляла ситуацию, словно пресс давила её между двумя поверхностями, готовая вот-вот превратить её жизнь в кашу. Если уже не превратила.       Но самой тяжёлой потерей, самой гнетущей червоточиной стала смерть отца. Ей было стыдно, что она посетила его могилу впервые с его смерти, хоть и понимала, что тогда была к этому не готова. Мучило и то, что она совершенно потерялась, запуталась. И ей действительно казалось, что на ней лежит проклятье, что все вокруг, каждый член её «семьи» умирает по её вине. И это чувство не оставляло, перемалывало её в мясорубке и выкидывало бесполезным фаршем для котлет.       Так хотелось, чтобы отец знал, что она любила его. Так хотелось сказать ему, что через каких-то восемь с копейками месяцев он станет дедушкой, что его род продолжится, несмотря на то, что жизнь подкинула ей историю с биологическим тираном-отцом. Он заслуживал знать, что в жизни его дочурки происходят настоящая трагедия.       — Я так виновата перед тобой, — голос срывался, воздуха катастрофически не хватало. — Виновата, что не говорила тебе раньше о том, как сильно тебя люблю. Что не приходила сюда целый год. Милый папа, прости… Я… Я виновата, что позволила себе… мои отношения с Тони… Я… Но я, правда, люблю его. Ты бы, наверное, пошёл быть Старку морду, но я хочу верить, что принял бы мой выбор. Знаешь, я так долго злилась на тебя, но это было неправильно. И то, что сейчас происходит. То, что Норман Озборн оказался … моим биологическим отцом. Черт возьми, я так надеюсь, что ты не знал этого, что до самой своей смерти считал, что я твоя маленькая девочка. Но я твоя, папа. Даже если то, что сказала Дафна, правда. Плевать. Это ты мой отец, мой единственный родной человек, частичка меня. И это важно. Это не значит, что ты стерт из моей жизни, нет! Ни в коем случае! Пап, я люблю тебя всей своей душой и я бы всё отдала, чтобы вернуть тебя, но… Но… Мне нужно двигаться дальше, я больше не могу так жить, пойми. Родной. Пожалуйста, отпусти меня! Я прошу тебя. Папуля, я…       Слезы хлестали из глаз, вызывая жжение, за пеленой влаги не было видно ничего, кроме дуги белоснежного надгробия, контрастирующего с остальным темным пространством. Слезы не прекращались, как и истерика, вызывая злость на саму себя. Она не хотела быть жалкой, но не могла по-другому. Она хотела просто исчезнуть, пропасть, и перестать чувствовать ту боль, которая терзала её душу.       Эми потеряла счет времени, она так и просидела на коленях, упираясь руками в мраморные плиты, невидящим взглядом поедая пожухлые бутоны хризантем. На кладбище медленно опускалась ночь, принося еще больший холод, чем был раньше. Но ни вставать, ни что-либо делать, ни, тем более, возвращаться к Хэппи не хотелось. Но это волновало в последнюю очередь.       Внезапное прикосновение заставило дернуться и осмотреться по сторонам, взгляд сфокусировался на двух янтарно-карих глазах оттенка темного шоколада. Лицо вытянулось, а слезы вновь собрались в уголках глаз.       — Идем домой, — теплый родной голос вызвал новый приступ истерики, которая, впрочем, была остановлена широкими бровями, сведенными к переносице и недовольным вздохом. — Все хорошо, я рядом. Идем, нам пора домой.       — Я… у меня нет дома, — тихий всхлип, и широкая ладонь — теплая и шершавая — легла на затылок.       Меньше всего она ждала встретить Тони, но была рада видеть его больше, чем кого-либо другого. Дернувшись в сторону мужчины, девушка взобралась на колени не удержавшего равновесие Старка и прижалась к его груди трепещущим воробушком, нуждающимся в защите. В нос ударил знакомый запах и, утонув в складках теплой мужской толстовки, девушка снова заплакала.       — Ты знаешь, что это не так, — подал голос Тони, и Эмилии пришлось вспомнить, о чем шла речь, потому что мужчина решил ответить спустя несколько минут молчания. — Твой дом — это я.       Слезы застилали глаза от осознания, что она ошибалась. Нет, она точно не одинока, и никогда таковою не была.       — Прости меня, — сорвалось с губ.       — Это мне стоит извиняться.       Выгоревшие женские брови поползли вверх в удивлении, Эмилия отстранилась от Старка и позволила себе взглянуть на него сверху-вниз, потому что совершенно бестактно сидела на его коленях, даже не подумав, что ему может быть холодно на промерзшей земле.       — За что? — не дождавшись ответа, спросила девушка.       — За многое.       Недовольный взгляд зелёных глаз заставил Тони улыбнуться уголком рта.       — Мне нужно тебе объяснить очень много вещей, которые приходилось скрывать и… — вздохнул он, положив голову на девичье плечо. — И ты в полном праве после всего этого воткнуть в меня нож.       Девушка рассмеялась сквозь пелену слез, а в груди расползлось теплое ощущение… дома. Она подумала о том, что Тони всегда, даже когда они были разделены расстоянием и обидами, оставался её семьей. Не кровной, конечно, но иногда семья не ограничивается кровными узами, Эмилия знала это как никто другой. Будучи далеко от Старка и его жизни, она продолжала оставаться под крылом Железного человека. Иначе как объяснить его внезапное появление на кладбище, где девушка провела половину дня в слезах и мольбах о прощении.       — Хорошо, — согласилась Эми. — Только не сейчас, я просто хочу посидеть так ещё чуть-чуть.       Тони снисходительно кивнул и заключил девушку в кольцо надежных рук.       — Как ты нашел меня?       — Хэппи сказал, что ты сбежала. Мне пришлось воспользоваться услугами Пятницы. И я подумал, что буду нужен тебе.       — Спасибо за это, — девушка шмыгнула носом. — И за то, что сделал для меня.       Мужчина перевел взгляд на надгробие и тяжело вздохнул. Он не считал это чем-то, что было достойно внимания, на его месте так поступил бы любой здравомыслящий человек, тем не менее Тони принял благодарность с коротким кивком.       — Эми, нам пора, сегодня я собирался готовить грандиозный ужин, а твоя комната всё ещё ждет свою законную обладательницу. Как и наша квартира.       Девушка рассеянно повела плечом.       — Не переживай, вещи я уже перевез.       — Спасибо, Тони… Ты… почему ты это делаешь?       — Разве я мог поступить иначе?       — Я же оттолкнула тебя, наговорила всяких гадостей и соврала, что…       — Соврала что? — нахмурился мужчина.       — Что ты самый мерзкий человек на свете, и что я тебя ненавижу. И про то, что…       — Так это была ложь? — усмехнулся Старк. — О, а я проплакал весь день в подушку от осознания, что любовь всей моей жизни не любит меня.       — Я люблю, — встрепенулась Эми, обвивая шею Тони ледяными руками. — Прости еще раз.       — Ты уже извинялась, и пора тебе прекращать это делать, — на недоуменный взгляд девушки он улыбнулся. — Все позади, мы оба хорошенько потрепали друг другу нервы, пора бы уже прекращать. Да и, на то пошло, я тоже должен извиниться перед тобой. И, опережая твои возражения, попрошу молча выслушать меня хоть однажды, пожалуйста. Ты пришла ко мне с распахнутым сердцем тогда, в Лос-Анджелесе, помнишь? Тогда я нуждался в тебе, и ты пришла. Знаю, знаю, так поступают друзья, но… Тогда я тебя оттолкнул, наговорил кучу всего про тебя и… уже тогда ты была для меня не просто другом.       — Ну, я тоже отталкивала тебя. Ты хороший человек. И, Тони, я должна кое-что сказать тебе.       — Пойдем в машину? Дома обо всём поговорим, ты замерзла и, наверняка, голодна.       — Тони, что происходит?       — Я обещаю, что объясню всё тебе, когда точно буду знать, что ты в безопасности, ферштейн?       — Ферштейн, — Эмилия кивнула и сползла с колен Тони, помогая ему подняться на ноги.       — Я рад, что ты не разбила тут палаточный лагерь, — улыбнулся мужчина и, дотронувшись до виска, словно вспомнил что-то, отошел на несколько шагов от надгробий, где бросил до этого свою куртку.       Через несколько секунд рядом с букетом из белых хризантем лежал букет кроваво-красных гвоздик, резко контрастирующих с белым снегом.