Культурная революция

Машинописный лист пестрел исправлениями, сделанными кричаще красной ручкой. Слова, строки, целые абзацы оказались вычеркнуты, а на полях перпендикулярно к тексту было выведено на удивление опрятными буквами: "Чепуха ебаная". С обратной стороны листка той же красной ручкой Слава Карелин накалякал то, что, по его мнению, видимо, не было ебаной чепухой. Набирая номер национального архива Двенадцатого округа, Мирон изо всех сил старался дышать ровно и медленно. К счастью, номер вел на проходную, и Славу еще долго звали к телефону, так что когда он наконец ответил, Мирон успел совершенно успокоиться. - Ну чего? От развязного знакомого голоса в трубке у Мирона встали дыбом волоски на загривке и дернулась верхняя губа, но он ответил абсолютно спокойно: - Ты уволен. - Ой блядь, какие мы, оказывается, нежные, - во вкрадчивом голосе явно слышалась ухмылка, и Мирон мысленно порадовался за Славу, что сейчас он далеко - а то без своих хваленых яиц остался бы, честное слово. - Нет, серьезно, - сказал Мирон. - Ты сам-то читал то, что понаписывал? - А ты? "Я выступаю сильно, будто челюсть питекантропа", - передразнил Слава. - Ты реально думаешь, что пацаны с тракторной фабрики в Девятнадцатом округе хоть раз в жизни слышали слово "питекантроп"? Вот скажи им "я выступаю, как смазка на залупе" - это они поймут и, может, даже оценят. - Ты серьезно? - Не. Про смазку на залупе оставим для Тридцатого округа, там лучше зайдет. А пока просто вычеркни это позорище нахрен. Такие телефонные разговоры, исполненные страсти, литературных дискуссий и отборного мата, они вели ежедневно в течение следующих нескольких недель. Почти каждый разговор начинался и заканчивался угрозами Мирона уволить Славу нахер, на что Слава даже не напрягался - он действительно нуждался в Мироне меньше, чем Мирон нуждался в нем. Во всяком случае, поначалу; но недели бурных споров и совместной работы над спичами не прошли даром, и Мирон потихоньку учился у собственного гострайтера таким вещам, о которых никогда прежде не задумывался. Он действительно привык работать с совершенно другой аудиторией. Три его романа принесли ему славу одного из самых концептуальных, культовых, а заодно и самых востребованных писателей современности. Он писал на социальные темы, не самые острые, но, по его мнению, действительно важные: о культуре, о месте художника в этой культуре и в мире вокруг него. Все это принималось на ура определенной аудиторией, и когда на одной пьяной тусе один из меценатов предложил Мирону пойти в политику, он отмахнулся от этой идеи, но лишь на время. Его романы хвалила критика - во всяком случае, профессиональная критика, к мнению которой стоило прислушиваться, - но ему действительно постоянно чего-то не хватало, словно в своих книгах он не договаривал, не дотягивал, не раскрывался до конца, сам чувствовал это и злился. Став кандидатом на пост Примарха и поехав по всей стране с предвыборными выступлениями, Мирон вдруг неожиданного для самого себя заговорил о вещах, до которых все никак не дотягивалось его перо в художественной форме: о закоснелости существующей кастовой системы, о том, что дискриминационная политика по отношению к бетам и самкам себя изжила, о том, что традиционалистский подход в повседневной жизни давно перестал играть защитную роль для человеческого вида и теперь скорее тормозит, чем ведет вперед. Эти тезисы нашли неожиданное понимание у альф и омег привилегированных округов - общество действительно созрело для перемен. Нынешний Примарх, Башир Ягами, был традиционалистом до мозга костей и, придя к власти семнадцать лет назад, попытался лишить бет и самок права голоса на выборах. Тогда ему это не удалось - взбунтовалась либеральная часть общества, в основном те альфы и омеги, которые имели связи с самками. В сущности, такие связи не порицались (так же как и связи бет и самок между собой), но традиционалистская парадигма все равно рассматривала самку как низшее существо, наравне с бетой созданное лишь для обслуги и удовлетворения нужд привилегированных каст - альф и омег. Так повелось испокон веков, с начала летоисчисления, хотя рабский статус бет и самок отменили еще двести лет назад, а сто лет назад они получили избирательное право. Однако до сих пор не входили в состав коллегий выборщиков: только альфы и омеги могли отдавать голоса за альфу, претендовавшего на то, чтобы сместить Примарха с поста и занять его место. Альфа, которому удавалось заручиться доверием коллегий, встречался с Примархом один на один, и они выступали, как настоящие самцы, друг против друга, в прямом телевизионном эфире, перед глазами миллионов людей. И зрителям предстояло решить, останется ли прежний Примарх на своем посту или его сменит новый, молодой и более сильный, знающий, что действительно нужно сейчас его народу. И вот на этом, втором и решающем этапе голосования, право голоса имели все касты. Впрочем, беты и самки почти не ходили на выборы - для них просто не было особой разницы, один Примах или другой. Все Примархи в той или иной степени отстаивали интересы различных группировок и клик альф и омег, внутренняя среда которых тоже знала немало внутренних дрязг, склок и разногласий. Мирон пока не примкнул ни к одной из партий, хотя его настойчиво зазывал в свои ряды сравнительно либеральный "Версус" во главе с Сашей Ресторатором, который, как совершенно точно просек Слава Карелин, мог гарантировать Мирону существенный прирост коллегиальных голосов на первом этапе. Но это сделало бы Мирона зависимым от "Версуса", заставило бы его корректировать свою программу, подстраивать свои взгляды под то, во что он сам не вполне верил. Так что до сих пор он упорно отвергал такие предложения, убежденный, что справится сам. А потом - и в этом Слава Карелин снова был прав - Мирон уперся в стенку. В Четырнадцатом округе выступление прошло средне, в Пятнадцатом его чуть не освистали, а Шестнадцатый он вытянул только за счет спича, написанного гострайтером. Мирон не рубил фишку, он потерял связь с аудиторией - точнее, никогда и не имел такой связи с теми слоями общества, к которым теперь должен был обращаться. А Слава Карелин фишку рубил. И как ни дебильно звучали его шуточки (точно ли шуточки?) про смазку на залупе, они работали. Чем дальше Мирон со своей командой углублялись в провинциальные округа, тем больше ему приходилось использовать сальных анекдотов, похабных шуток и мата, и все это прекрасно работало. В одно из первых таких выступлений Мирон психанул, порвал к чертям Славин текст и попытался выступить со своим собственным. Толпа пролетариев выслушала молча, ни разу не прервав речь овацией, а экзит-пол показал 18% - самый низкий результат Мирона за все время кампании. После этого Мирон стал слушать Славу всегда. Хотя их телефонные срачи никуда не делись и становились все горячее с каждым новым витком. - Слава, что за херню ты опять написал? "Я один могу вшатать шестнадцать ваших читарей" - это что такое вообще? - А ты не в курсах? - спросил Слава невнятно: судя по фоновым звукам, он проводил телефонное совещание с боссом, грызя яблоко. - В Двадцатом округе дико популярны соревнования чтецов. Выступают командами, восемь на восемь, херачат по триста слов в минуту. Это местный любимый вид спорта, скорость читки они немеряно уважают. Так что придется и тебе ебашить быстро. Тебе что, реально твои ребята про это не рассказали? - Нет. - Уволь уже своих маркетологов, только бабло из тебя зря тянут. Ты мне только за спичи платишь, с хуя ли мне еще чужую работу делать, - и бросил трубку, сволочь такая. Но как бы Слава ни хамил и какую бы фигню ни гнал, с его текстами Мирон быстро продвигался вперед. Данные экзит-полов в пролетарских округах перестали проседать по сравнению с элитными округами, а потом - чудо из чудес - даже их превзошли. Мирон начинал думать, что основную часть голосов ему даст именно пролетариат, и не в последнюю очередь благодаря Славе Карелину, с его вульгарным стилем, пошлыми шутками и парадоксальным умением зацепить за живое. Он не просто вставлял тупые приколы в спич, он указывал Мирону на болевые точки каждой конкретной аудитории, словно заранее знал, что зацепит именно эту толпу. И почти никогда не ошибался. Они работали в режиме ежедневного созвона уже около месяца, когда во время очередного страстного срача Мирон вдруг оборвал на полуслове сам себя и сказал: - Приезжай. Ты мне нужен здесь. Ответом было напряженное молчание. Они всегда созванивались, когда Слава был на работе в архиве, потому что дома у него не было телефона - жилищные условия для бет в Двенадцатом округе оставляли желать лучшего. Наверное, рядом сейчас кто-то находился. Мирон терпеливо ждал. - Зачем? - спросил Слава наконец. Голос звучал без привычной развязности, напряженно и почти испуганно. - Затем, что так будет удобнее для всех. И мы сможем писать текст сразу вместе, не тратя время на пересылку с курьером. - Я подписывался на удаленную работу. - Ты подписывался на работу, которую возможно будет проводить удаленно при согласии работодателя. Перечитай контракт еще раз. Слава негромко выматерился. Мирон ощутил укол досады - блядь, почему он не хочет ехать? Какая, в конце концов, разница? Как по телефону срались, так и личном порядке продолжат. - Ты что, боишься? - спросил он, и попал в цель. - Напугал ежа голой жопой! Я просто... просто... ну, у меня были планы, - уклончиво ответил Слава, и Мирон понял, что снова пора напомнить ему, кто есть кто, хотя он искренне старался делать это как можно реже. - Порчи закажет тебе билет на самолет, - сказал он коротко и сухо, так, что Слава подавился возражением. - Сегодня, на вечерний рейс. И номер тебе в моей гостинице снимем, чтоб нам друг к другу далеко не бегать. На работе больничный возьми, а не отпустят - просто уволься. У тебя со мной контракт, Слава. Ты мой. И положил трубку прежде, чем в ней отзвучало тихое и почти обиженное: "Блядь". Мирон оказался прав: личный контакт пошел делу только на пользу. Правда, не сразу. В первые дни Слава заметно напрягался, хотя ему выделили отдельный номер с отличным видом на реку, с телевизором, мини-баром и кроватью кинг-сайз, и почему-то именно при виде кровати Слава как-то по-особенному задергался, вынудив Мирона взглянуть на него с любопытством. Правда стремается, что ли? Но это же просто смешно: альфы не интересуются бетами, даже те из них, чьи экстравагантные вкусы вынуждают их реагировать на самок. Между самкой и омегой разницы все же меньше, чем между самкой и бетой - первые двое по крайне мере способны зачать и выносить ребенка, хотя альфа или омега может родиться только от альфы и омеги. Но так или иначе, связь с самкой по крайней мере позволяет альфе выполнить свой биологический долг, хотя и не в полной мере. Но зачем альфе бета? Мирон ни разу не слышал, чтобы кто-то из его знакомых опускался до такого изврата. Однако опыт Славы, видимо, был иным, потому что первые два дня он держался настороженно и почти пугливо, хотя хамил и огрызался с прежним огоньком. Особенно его напрягло первое совещание в люксе Мирона, находившемся через две двери от его собственного номера. Не иначе как ждал, что его вот-вот завалят на кровать и поставят раком. - Ты боишься меня, что ли? - снова спросил Мирон, уже зная, что этот вопрос - самый надежный метод сбить со Славы эту настороженную напряженность, которая мешала нормальной работе и вообще раздражала. Слава предсказуемо ощерился и предложил проверить, чей хер длиннее, и после этого ритуального обмена любезностями работа наконец-то пошла на лад. Писать текст вместе в буквальном смысле, голова к голове, выдирая листок друг у друга, заглядывая соавтору через плечо и разражаясь гневными воплями, когда он писал херню - все это раззадоривало Мирона до крайности, да и Слава, похоже, получал неподдельное удовольствие. После совещания со своей командой Мирон решил, что настало время сделать в предвыборном туре паузу и потратить две-три недели исключительно на написание текстов для следующих выступлений. К этому времени Мирон осознал свои основные стратегические ошибки в построении спичей, так что, наверное, мог обойтись и без консультаций Славы. Но ему просто нравилось консультироваться со Славой, ругаться с ним, спорить и вместе писать. Мирон всегда ревниво относился к собственным текстам, у него совершенно не было опыта соавторства, и он не подозревал, что это может быть настолько в кайф. Между тем приближался срок очередного гона. На сей раз это не должно было создать проблем: тексты были готовы, Мирон успел их уже даже выучить, а выступление во время гона перед аудиторией альф в пролетарских округах могло сыграть ему на руку - чем сильнее от Мирона будет штынять феромонами, тем лучше для толпы (хотя в элитных округах подобное сочли бы дурным тоном). Так что они продолжали работать, практически как ни в чем не бывало, пока Порчи, Охра и Женя решали организационные вопросы. Они со Славой сидели в люксе Мирона - Слава на кровати, поджав под себя скрещенные ноги, Мирон прямо на полу с сигаретой в зубах и пепельницей между колен, - глушили коньяк и спорили по поводу фразы "Меня сложно забыть и невозможно задеть", когда зазвонил телефон и Мирон, не выпуская сигарету из зубов, нехотя взял трубку. - Господин Федоров, - любезно проговори консьерж, - с вами хотят связаться по прямой линии. - Меня нет. Вас же предупреждали, чтобы в номер мне никто не звонил. - Простите, господин Федоров, но это ваш омега. Он говорит, что это срочно. Мирон вытащил сигарету изо рта и упер запястье в колено, стряхивая пепел. - Соединяйте. Он бросил взгляд на Славу, который как раз приложился к бокалу, одновременно кося глазом на исписанный ими обоими листок - традиционно, черная ручка у Мирона, красная у Славы. В номере было жарко, Слава сидел в джинсах и футболке, которая выбилась из-под ремня и обнажала бледную полоску кожи на животе. У Мирона вдруг пересохло во рту. В трубке щелкнуло, и он услышал рваный, прерывистый голос со знакомым томным придыханием: - Что на тебе сейчас надето? Марк редко звонил ему во время тура. Вообще они не так-то много общались с тех пор, как съехались, официально и осознанно выбрав друг друга - намного меньше, чем первые несколько месяцев после встречи, когда обнаружилась их охуенная феромонная совместимость и они трахались сутками напролет, не прерываясь даже на пожрать. В период ухаживаний Мирон уделял Марку немало времени, выполнял все его прихоти и капризы и получал от этого звериное, чисто самцовское удовольствие. Но прошло полгода, он уехал в тур, и они как-то немного... отдалились, что ли? Но природа есть природа: у Мирона скоро начнется гон, а у Марка - течка, их биоритмы синхронизировались еще до того, как Марк переехал к Мирону, и это что-то да значило. - Розовая рубашка, твоя любимая, - сказал Мирон. - И шорты в клетку. Выгляжу как конченный дебил, но тут блядская жара, а я легких шмоток почти не взял. Мне снять это все? - Сделай одолжение, - промурлыкал Марк, и Мирон усмехнулся. Слава вскинул глаза от листка с текстом и поймал эту ухмылку - широкую, похотливую, абсолютно естественную в разговоре альфы со своим омегой, особенно накануне гона. Слава, конечно, слышал, что сказал Мирон, и это было ни разу не его дело, что он прекрасно понимал. И даже проявил неожиданную деликатность, отставив коньяк и сделав движение, чтобы подняться с кровати. Мирон тотчас вскинул ладонь и качнул ею сверху вниз: сидеть. Слава покорно замер на месте. Все-таки забавно он реагировал на альфовские повадки Мирона, как бы ни ершился и ни закатывал свои красивые глазки. Воистину, против природы не попрешь. - Я начну с рубашки, - проговорил Мирон, глядя на Славу. - Расстегиваю верхнюю пуговицу. Медленно. - Стой, я тебе помогу, - в трубке послышалась суета: Марк запускал руку в штаны. - Проворно засуну пальчик в петельку и подцеплю, вот та-ак... давай дальше... - Кладу ладонь на ремень, - продолжил Мирон, все так же глядя в немигающие зеленые глаза перед собой. - Цепляю пряжку. Поглаживаю мой член, он уже готов и зовет тебя, детка. Накроешь его своим сладким ротиком? Прямо поверх ткани. Знаешь, как я люблю. - Пидоры сучьи, - вдруг выдохнул Слава и резко вскочил с кровати, перевернув бутылку с коньяком. Он метнулся к двери так стремительно, что Мирона обдало порывом ветра. Мирон уронил на грудь трубку и, едва сдерживая смех, крикнул ему в спину: - Стоять! Куда?! Слава! Взревновал, что ли? Слава только гневно громыхнул дверью, и Мирон, хохотнув, вернулся к прерванному разговору. - Ты еще здесь, малыш? На чем мы остановились? - Что там еще за Слава? - прошипел Марк, и Мирон фыркнул: - Да парень один, работает на меня с недавнего времени. Он бета. Смешной такой, иногда невозможно его не подразнить. Так на чем мы... - А, - сразу же успокоился Марк. - Точно бета? Не врешь? Голос у тебя был такой блядский... - Голос у меня блядский, потому что я соскучился. - И я соскучился. Мирош, когда ты уже приедешь? Они поворковали еще немного - "сучьи пидоры", и что бы это, интересно, значило? Мирон повесил трубку, докурил сигарету и подумал, что надо, наверное, зайти к Славе в номер и извиниться. Смешно получилось, конечно, но чего он так остро отреагировал? Как будто и правда приревновал. Мирон вдруг отчетливо увидел, как Слава вскакивает с кровати, бросает на пол листки, но шагает не к выходу, а к нему, Мирону. Встает на колени и, наклонив голову, накрывает ртом его возбужденный член - поверх ткани, так, как Мирон любит. Он моргнул, отгоняя наваждение, затушил сигарету и встал, чтобы позвонить горничной - надо было убрать разлитый коньяк.