Культурная революция

В гостинице не оказалось свободных номеров, и Славу подселили в номер с Женей на раскладном кресле. О чем они говорили, если вообще говорили, Мирон не знал и выяснять не собирался - было не до того. Он до полуночи провисел на телефоне, дергал Порчи, Охру, уехавшего организовывать следующее выступление, некоторых из своих старых меценатов, поддерживавших его на заре писательской карьеры; даже позвонил своему бывшему омеге, с которым они были вместе лет пять назад и разбежались, сохранив нормальные отношения. Блядь, кому он только ни звонил, умом понимая, что просто оттягивает неизбежное. Потому что, увы, Слава сильно переоценивал его связи и влияние. Конечно, у него появится и то, и другое, если он побьет Башира Ягами или хотя бы выйдет в долбанный второй этап. Но до тех пор сам по себе Оксимирон Федоров в качестве политической фигуры представлял не самостоятельную единицу, а число, лишь слегка отличное от нуля. Во всяком случае, в качестве независимого кандидата, сохраняющего партийный нейтралитет. Мирон мерил шагами тесную гостиничную комнатушку, скрежетал зубами и матерился до тех пор, пока все это не начало казаться ему самому нелепым. Какого хера? За спрос денег не берут. Он снова дернул Порчи, уже собиравшегося спать, и спросил у него номер Ресторатора. В три часа ночи он опять разбудил Порчи, чтобы тот разбудил Славу и передал приказ зайти к Мирону немедленно. Да, блядь, немедленно. Да, блядь. Приказ. Слава вошел в пижамных штанах, растерянно и встревоженно моргая, глянул на неподвижное лицо Мирона, смутился, видимо, вспомнив, на какой вдохновляющей ноте они расстались днем. - Что-нибудь выяснил? - спросил он, и в напряженном тоне так явно сквозила мольба, что на секунду Мирону стало его по-настоящему жаль. Но только на одну гребаную секунду. - У меня для тебя две новости. Хорошая и плохая. С какой начать? - Блядь, - сказал Слава, облизнув губы. - Ну... с хорошей? - Разумный выбор. Хорошая новость в том, что тебя, Слава, я отмазал. Твой Ванечка тебя заложил, как я и предсказывал, но не вини его в этом, ты бы тоже его заложил, поменяйся вы местами. Минбезовцы уже побывали в архиве, сняли там твои отпечатки. Но поскольку ты там работаешь и проводил инвентаризацию именно в этом отделе, предъявить тебе по факту нечего. Тем не менее они все равно горят желанием с тобой пообщаться лично. И если б ты ко мне не обратился, то сейчас бы ехал в далекое неприятное путешествие в черной машинке без окон. Слава, сглотнув, кивнул. Особой радости на его лице не читалось. - Я понял насчет плохой новости. Мне ты помог, но Ване помочь не можешь? - Вопрос не в том, могу ли я помочь твоему другу Ванечке. Вопрос в том, захочу ли я это сделать. Так вот тебе хуевая новость, Славик: я не хочу. Он замолчал. Мини-бара тут не водилось, но в дорожной сумке Мирона всегда была предусмотрительно заныкана фляжка коньяка, чем он и воспользовался в этот раз. Пока он рылся в боковом кармане сумки, выуживая фляжку, пока отпивал, садился в продавленное старое кресло, вынимал сигареты, прикуривал - все это время Слава стоял неподвижно, долговязый, смешной и неловкий в своих пижамных штанах, такой беспомощный, зависимый, растерянный. И злой. Блядски, адски злой. - Сука, ты знаешь, - сказал Слава Карелин клокочущим, низким голосом. Ей-богу, будь он альфой, тестостероном от него шарахнуло бы так, что из окон повылетали бы стекла. Мирон затянулся сигаретой и скептично выгнул бровь. - Значит, я же еще и сука? Офигенные дела тут творятся. А то, что ты отирался вокруг меня два месяца, еще имел наглость клянчить за своего дружка, и даже не заикнулся о ваших ратных подвигах - это тебя сукой ни разу не делает, нет? - Я собирался сказать, - бросил Слава. - Порчи мне запретил. - Порчи? С какого хуя... - Его и спроси, с какого хуя. Я вообще сперва отказался, когда он мне тогда позвонил, но он столько бабла предложил, что я передумал. Да какая нахер разница? Я что, хуже работать от этого стал, что ли?! - Хуже или нет, но большой вопрос, захотелось ли бы мне вообще работать с человеком, которые три года подряд безостановочно поливал меня говном, - спокойно сказал Мирон, и на это уж Славе Карелину, этой подлой сучаре, ответить было нечего. Ибо Ваня Светло, как выяснил Мирон, пытаясь выцарапать этого дебила из лап Минбеза, подвизался на полулегальной журналистской стязе под псевдонимом Фаллен, выступая автором и главным редактором самиздатовского журнала под названием "Ежемесячные". Журнал выходил смехотворным тиражом на дешевой бумаге, и, вопреки своему названию, не ежемесячно, а как попало, и чуть больше, чем наполовину, состоял из говнокритики в адрес Оксимирона Федорова. Это началось почти сразу после выхода его первого сборника рассказов, а потом и первой сольной книги - романа "Горгород", который принес ему пачку литературных премий, читательское признание и статус культового писателя современности. Но только не в глазах редколлегии журнала "Ежемесячные". Эти гады, казалось, питали к Оксимирону Федорову личную ненависть, непонятно чем обоснованную, потому что ничего плохо он им вроде не сделал. Но они разбирали по косточкам каждый его рассказ, каждую главу и каждое предложение из романа, наезжали то за его политические взгляды, то якобы за отсутствие таковых, выдергивали его цитаты из контекста, кидали предъявы за непоследовательность, продажность, трусость, черт знает что еще - просто пиздец. Сильнее всех в этом деле старался некий тип под псевдонимом Слава КПСС. Просто-таки надрывался чувак, не щадя живота своего, это явно было что-то глубоко личное, хотя Мирон ума не мог приложить, кто этот парень и за что так взъелся. Впрочем, надо отдать Славе КПСС должное - его разгромная рецензия на "Горгород" стала едва ли не единственным по-настоящему критическим откликом, и более того, даже вынудила Мирона задуматься кое над чем всерьез. Но это было уже не важно, потому что теперь, через три года, Мирон наконец имел удовольствие лицезреть воочию автора тех многочисленных пасквилей, и больше того, даже скрестить с ним перо. В буквальном, сука, смысле. Они ведь писали вместе. - Порчи сказал, если ты узнаешь, что я - это я, то откажешься со мной работать, - проговорил Слава. В его голосе не звучало ни оправдания, ни вызова, лишь сухая констатация факта. - У вас не было текста, потому что ты в гоне проебал все мозги. А мне нужно было бабло. - На срочную операцию самочке, которая тебя вырастила? - поинтересовался Мирон, и отчетливо услышал, как Слава хрустнул зубами. - Нет! Я хотел купить квартиру! Нормальную, блядь, квартиру, а не конуру в общаге для бет, чтобы мы могли съехаться наконец с Сашей и зажить... хотя бы попытаться зажить нормально. - Саша - это кто? - Это девушка моя. Хотя это не твое собачье дело. - Так значит, все-таки ради самочки, - приторно улыбнулся Мирон. Слава молча шагнул к нему, занес кулак и ударил. Бета там или нет, а удар у него был поставлен как надо - Мирон понял это за миг до того, как кулак врезал по его едва зажившему после недавней драки носу. Но альфа всегда будет быстрее и сильнее беты: Мирон жестко перехватил несущийся кулак и остановил в воздухе в сантиметре от своего лица. - Ты ссыкло, Слава, - сказал Мирон, спокойно глядя в раскрасневшееся лицо перед собой. - Продажное ссыкло, не имеющее никаких собственных принципов. Я понятия не имею, за что ты меня хуесосил в вашем вшивом таблоиде три года подряд. Но когда я предложил тебе бабло, ты тут же забыл о своем праведном негодовании и побежал лизать мне зад. У тебя, походу, вообще нет ничего святого. - Только мама, - огрызнулся Слава и отдернул руку. Ладонь Мирона опустела. Он опустил руку тоже и переспросил: - Мама? - Та, что меня родила и воспитала. У вас, альфачей-омежек, такого не бывает, вы же своих новорожденных детей сразу в приюты выкидываете, как котят, чтоб их самки выкармливали. Тебе не понять. - Ах ты ж благородный какой. Ну давай, расскажи, чего мне еще не понять. Может, в твоем двуличии есть какой-то глубинный философский подтекст, которого я не выкупаю? - Ладно. В чем мое двуличие? В том, что я писал о том, что считаю твои книжки хуетой? Или в том, что это делал под псевдонимом? Так сделал бы и под своим именем, если бы у нас была свобода слова и бетам можно было бы безнаказанно хуесосить альф и омег. Я, между прочим, отправил статью про "Горгород" под собственным именем в "Литературное обозрение", и знаешь, что получил? Нет, не просто отлуп. Штраф, сука! Мне выписали штраф за оскорбление чести и достоинства альфы! Я потом два месяца одними макаронами питался. - Бедняжечка, - сухо сказал Мирон, хотя сказанное Славой его несколько задело. Что это еще за херня со штрафом за критическую статью? Причем даже не опубликованную. Он впервые об этом слышал. - А потом я предложил тебе бабло, и ты немедленно воспылал к моей персоне глубоким уважением. - Нет. Но я сразу сказал тебе, что читал твои книги. И ты не спросил, что я о них думаю. - Ты... - начал Мирон и внезапно замолчал, припомнив их самый первый разговор. А ведь и правда, что-то такое было. - А спросил бы, я бы ответил честно, - зло продолжал Слава. - Потому что "Горгород" действительно вымученная хуйня, дешевая литература в мягкой обложке. Трагический, блядь, сюжет - несчастная любовь альфы к омеге, сыну самого Примарха! Ебись трагедия! И как ты по этим обоссанным страницам ходил и страдал в шкуре лирического героя, ныл, что и хотел бы сломать систему, да система сама сломает любого первым, и никому это нахер не надо, всех все устраивает... И вся такая хуета, ну ты ведь читал статью, не буду повторяться, - ядовито добавил Слава, и Мирон коротко кивнул. - Да. Я читал. И, между прочим, сделал выводы. - Знаю, что сделал. Меня выбесило тогда сильнее всего, что ты, привилегированный кусок дерьма, терзаешься экзистенциальными метаниями на тему "быть или не быть", изливаешь свои стенания в плохо написанных вторичных книжонках, но сам не делаешь нихуя. Где ты "Горгород" писал? В своем загородном особняке? В отеле на краю бассейна? Если б ты на все это сам заработал, я б слова поперек не сказал, но ты, блядь, получил деньги от своего альфа-отца, и образование получил нехуевое в столичном университете, потому что ты альфа, и пишешь и публикуешься ты потому, что альфа, блядь. У меня и таких, как я, ничего этого не было и не может быть никогда. - Завидуешь? - Да! Завидую! А что, завидовать тоже законом запрещено? Но не в этом дело, а в том, что ты еще как бы и недоволен существующим строем, который тебе, суке, дал все, что ты имеешь. Дал твои ебаные права, привилегии и бабки только за то, что у тебя хуй с узлами и гормоны работают не так, как у других. И ты типа такой весь исстрадался за все эти социальные несправедливости, а хули страдать без толку? Или вставай и делай, или завали хлебальник нахуй! - И я встал и сделал, Слава, - сказал Мирон. - Вот после той твоей статьи я встал и сделал. Перед этим, конечно, много думал. Были и другие факторы, нашлись люди, которые меня тогда поддержали. Но это говорит только о том, что ты в своем мнении был не одинок. Просто очень по-уродски его высказал. - По-уродски - это обидно, что ли? - По-уродски значит по-уродски, как хочешь, так и понимай. Слава перекатил по скулам желваки. На его обнаженном торсе блестел пот, хотя уже подступала осень, и в комнате было довольно прохладно. Он сердито сдул упавшую на глаз темную прядь, сжал и разжал кулаки и сказал: - Ну так, блядь, в этом-то все и дело. То есть не только в этом. В бабках тоже. Но я следил за тобой все эти годы. И я видел, что ты действительно сделал выводы. Услышал кого-то - меня, не меня, похер. Ты начал делать дело. Уж насколько ты там реально что-то изменишь, если и впрямь станешь Примархом, я не знаю, но ты хотя бы пытаешься. И вот это вот, да, заслуживает уважения. - Но редколлегия "Ежемесячных" посчитала ниже своего достоинства раз в три года написать на меня панегирик, - заметил Мирон. - С хуя ли ты панегирик заслужил? Вот конституцию перепишешь, дискриминационную политику пересмотришь, тогда, может, и снизойдем. Мирон рассмеялся. Слава не поддержал, смотрел все так же зло и без улыбки, даже издевательской. Мирон, все еще посмеиваясь, затушил сигарету в пустой чашке из-под чая - в этом гадюшнике не было даже нормальных пепельниц. - Критикуешь - предлагай, Слава. Слышал такое изречение? - Да, только у него еще есть продолжение, о котором все всегда забывают. Предлагаешь - делай, делаешь - отвечай. И ты, и я, мы оба знаем, что бете никто нихрена в этой стране сделать не позволит. А если и умудришься, то так огребешь, что мало не покажется. - Да ладно драматизировать... - начал Мирон - и тут вспомнил слова Славы о штрафе за ненапечатанную статью - только за то, что он, бета, посмел критиковать творчество альфы. Вспомнил недоумение, с которым Ресторатор выслушал его просьбу: помочь отбить у Минбеза каких-то двух вшивых бет. "Мирон, я невероятно рад, что ты наконец-то мне позвонил, но ты это что, серьезно? Это действительно все, что тебе надо?" Да, это действительно все, что ему надо. А теперь стягивай трусики, Слава. Пора платить по счетам. - Слава, - вздохнул Мирон, подступая к напрягшемуся Карелину, который теперь не пятился, не ускользал бочком, не присаживался робко на скрипучую кровать, не моргал тоскливо - нет, стоял прямо, пялился зло, бычился, отказывался признавать свою вину. Считал себя правым. Считал себя, сука такая, правым. - Слава, Слава. Какой ты... бойкий и ласковый, - протянул Мирон и усмехнулся в ответ на недоверчивое недоумение в Славиных глазах. - Ты меня ни хуя не убедил. Бла-бла-бла. Щелкать клювом умеешь и в устной, и в письменной форме. Но имеем то, что имеем. Я поговорю насчет твоего Фаллена... думаю, этот вопрос мы уладим. - Почему? - спросил Слава, и Мирон пожал плечами. - А должна быть конкретная причина? Да, должна, они оба это понимали слишком хорошо. Но, осознал вдруг Мирон с болезненной ясностью, оба не готовы это обсуждать. И не факт, что будут готовы в будущем. - Я уволен? - хмуро спросил Слава. - Я этого не говорил. Но держать тебя, как ты жалуешься, у ноги на поводке не собираюсь. Хочешь - сваливай. Тур почти закончен, обойдусь без тебя. Но я бы предпочел, чтобы ты все же держался поблизости. У меня вот-вот начнется гон. И вот честно, ему было абсолютно плевать, как блядски двусмысленно это прозвучало. И Мирон искренне надеялся, что Славе, глядящему на него все с тем же хамским вызовом и непримиримым упрямством, на это тоже плевать. Потому что если вдруг нет, у них обоих будут очень большие проблемы.