Культурная революция

Когда Слава упоминал вонючую конуру в общаге для бет, Мирон не думал, что его слова следует воспринимать буквально – Слава был склонен к необоснованным преувеличениям и драматичному максимализму не только в том, что касалось творчества Оксимирона Федорова. Но, оказавшись в квартале бет Двенадцатого округа перед засранной девятиэтажкой, Мирон понял, что Слава на этот раз ничего не преувеличил, а даже слегка приуменьшил. Двенадцатый округ хотя и относился к округам второго десятка, а стало быть, считался вполне приличным местом для жизни, но здесь, в отличие от округов первой дюжины, уже сполна ощущалась социальная пропасть между кастами. Округ жил в основном за счет конгломерата, включающего в себя фабрики легкой промышленности – швейную, мебельную, посудную и несколько других. В то же время в округе была и культурная жизнь – несколько кинозалов и библиотек, два театра и даже филармония (куда омеги с консерваторским образованием из первых округов отправлялись в качестве ссылки, если не уживались с коллегами). Разумеется, все сколько-нибудь нормальные рабочие места доставались альфам и омегам - тем из них, кто хотел работать и кому это позволяли их альфы, - а низшим кастам приходилось довольствоваться объедками. Одним из таких объедков был отдельный квартал для бет и самок на самой окраине округа. Еще полвека лет назад здесь было гетто, но после демократизации общества беты могли селиться где угодно – если, конечно, обладали необходимыми средствами. Которых определенно не было у Славы Карелина. Чудо вообще, что он смог устроиться работать в архив, хотя ездить туда от своего квартала ему было далеко, часа три в одну сторону. Странно, что он так держался за эту работу – а с другой стороны, у многих ее вообще не было, безработица среди бет и самок в последние годы достигла критического уровня, особенно в округах второго и третьего десятка, а на социальную помощь рассчитывать им не приходилось. Мирон сделал знак своим двум новообретенным теням, чтоб оставались снаружи, и ступил на покосившуюся железную лестницу без перил, ведущую в мрачное чрево вонючей девятиэтажки. Там действительно воняло. Не альфами и не омегами, а куда более прозаично и вульгарно: мочой, блевотиной, разлитым пивом, дешевой травкой, немытым телом. В общежитии не было консьержа, входить и выходить мог кто угодно, большинство дверей не запирались, и, поднимаясь по заплеванной лестнице (лифт, разумеется, не работал), Мирон мельком заглядывал в приоткрытые двери, цепляясь взглядом за пошарпанные стены с лохмотьями обоев и зияющим ранами облупившейся штукатурки, слыша хмельные матерящиеся голоса, ленивое ворчание, обдолбанный смех. На лестничном пролете между пятым и шестым этажом прямо поперек ступенек валялось тело, от которого разило вонючим бухлом на два этажа. Мирон осторожно переступил через него, и тело заворчало, перекатываясь на ступеньку ниже. Выше пятого этажа все лампочки были разбиты или выкручены, и дальше он пробирался почти в полной темноте, придерживаясь рукой за склизкие перила, слыша шорох тараканьих полчищ и едва сдерживая отвращение. В глубине души он надеялся – и опасался – что Порчи дал ему неправильный адрес. Слава Карелин просто не мог жить в таком месте. Ни один нормальный человек не смог бы. На восьмом этаже, на удивление, лампочка горела, и Мирон разглядел номер нужной ему квартиры. Нажал кнопку звонка, ничего не услышал и, поколебавшись, постучал. За дверью слышались негромкие голоса и тихий бубнеж телевизора, так что кто-то там точно был. Ему открыл небритый мужик неопределенного возраста в полосатой футболке, и Мирона пронзило воспоминанием, как вот точно так же и почти точно такой же мужик открыл дверь Славиного номера через день после его подлого побега. - Че надо? – спросил мужик, почесывая шею и окидывая Мирона подозрительным взглядом. - Слава Карелин. Он ведь здесь живет? Мужик прищурил опухшие глаза, взгляд из подозрительного стал пристальным. Не дожидаясь, пока мужик разинет рот, Мирон молча шагнул мимо него, инстинктивно раздувая ноздри и по-прежнему не чуя ничего, кроме все той же гнусной вони пота и дешевого бухла. Мужик зыркнул, но ничего не сказал: он был бетой, и, хотя и не мог унюхать альфу, но узнал его с первого взгляда – и не только по дорогому пальто и тщательно вычищенным ботинкам. За коридорчиком оказалась сразу кухня, просторная, но грязная, заваленная немытой посудой и объедками, судя по запаху, оставшимися еще со вчера. За столом сидели двое бет, такого же жалкого вида, как и тот, кто впустил Мирона. При виде незваного гостя оба они замолчали и уставились на него. Один, тот, кто сидел с краю стола, тихо выматерился, почти благоговейно. За прошедшую после голосования коллегий звездную неделю Оксимирона Федорова частенько стали узнавать на улицах. - Слава дома? – спросил Мирон. Он понял наконец, что это не просто общага, а коммуналка – из кухни вели четыре двери, одна, видимо, в ванную или сортир, остальные – в другие комнаты, где жила эта сомнительная компания. Слава не упоминал, что живет в коммуналке, но теперь его желание "заработать на хату" стало Мирону куда более понятно. Он бы сам не смог прожить в такой халупе, с такими соседями, даже дня. И не постоял бы за ценой, и насрал бы на принципы, чтобы выбраться из такого дерьма. Беты переглянулись между собой. Сидящий с краю поднялся, за ним другой, а тот, кто открыл Мирону, подступил со спины. Он понял, что окружен, но также видел, что они не собираются на него нападать. Он был чужаком, вторгшимся на чужую территорию с непонятными целями, но он был также и альфой, а это значило, что и на чужой территории у него больше прав, чем у троих бет, вместе взятых. Он из высшей касты. Они - практически бесправное дерьмо. У Мирона заныло под ложечкой, но все же он сдержался и обвел окруживших его парней медленным, тихим взглядом. Они не чувствовали запаха, но отвели глаза – один за другим, а тот, кто открыл дверь – последним. - Где он? – спросил Мирон. Один из ребят кивнул на дверь посреди стены. Мирон шагнул к ней, и тут на плечо ему легла неожиданно тяжелая ладонь. - Эй. Он обернулся. Мужик, открывший дверь, снова смотрел ему в лицо: без вызова, но что-то странное плескалось в опухших глазах, что-то крылось в пропитом лице под приросшей к нему маской тоскливого убожества. Угроза? Их трое, подумалось Мирону, с тремя бетами я расправлюсь без труда, но… что если бы их было больше? Десятеро? Пятьдесят? Сто, тысяча? Если тысячи бет вдруг решат пойти против альфы – что против них сможет сделать этот альфа, будь он хоть трижды Примарх? - Обидишь Славика – уебу, - сказал парень, не убирая руки с его плеча, и прежде, чем Мирон успел отреагировать, от двери раздалось отрывистое: - Замай, отвали от него! Слава стоял на пороге, в одних трусах ("Точно так же Марк меня встречал", - мелькнула у Мирона неуместная мысль). В коммуналке было ужасно душно, несмотря на открытые окна, и никакой сквозняк не мог выветрить устойчивый запах застарелой плесени. Слава зыркнул на Мирона, потом на парня, которого назвал Замаем, и тот, заворчав, убрал наконец руку. И вовремя, потому что вряд ли бы Мирон смог дольше это терпеть, а начинать и без того непростой разговор с драки очень не хотелось. Слава молча взглянул ему в лицо и вернулся в комнату, хлопнув дверью. Она со стуком отскочила от косяка – замок на ней был, похоже, сломан, - и застыла, оставшись чуть приоткрытой. Мирон решил, что это хороший знак, и, глубоко вздохнув, вошел за ним следом. В комнате Славы оказалось на удивление чисто – может, потому, что там почти не было мебели и мусорить особенно было негде. Кровать под окном с распахнутой форточкой, стол, стул и одежный пенал без дверцы – вот и все. Ну еще несколько стопок книг, сваленных под стеной у пенала, довольно беспорядочно, но пыли на книгах не было и бумажных клещей в них определенно не водилось. Мирон оглядывал комнату преувеличенно долго и тщательно, так, словно ему в самом деле было крайне интересно, в каких условиях живет Слава, словно только за этим он и приехал сюда через полстраны. Так что его первая фраза прозвучала вполне естественно и почти непринужденно: - Теперь я понимаю, почему ты так хотел заработать на нормальную квартиру для твоей девушки. - Мы разошлись, - сказал Слава. Он отошел к окну и встал, уперевшись поясницей в подоконник и заведя руки за спину, словно прятал в них что-то – может, нож с кухни успел стащить, что было бы целиком объяснимо. Мирон наконец оторвался от созерцания книжных горок и осторожно взглянул в неподвижное Славино лицо. - Очень жаль, - тихо сказал он, и Слава отрывисто бросил: - Почти сразу, как я стал с тобой кататься по округам. Саше это не понравилось. Я говорил ей, что это только на время, но она никогда не верила в отношения на расстоянии, да и вообще… да короче. Похуй. Он хмуро смолк, но Мирон все же не мог отделаться от ощущения, что это короткое объяснение было дано Славой нарочно, чтобы Мирон не подумал, будто он расстался со своей девушкой из-за того, что между ними произошло. Сложно было не оценить столь великодушный жест, и это был, наверное, тоже хороший знак? Мирон облизнул губы, пытаясь подобрать слова, и тут Слава сказал: - Если приехал извиняться, то пиздуй нахуй. Мирон осекся. Они встретились взглядами. Глаза у Славы были запавшие, в темных кругах, но все такие же красивые. И он все так же их не отводил, даже теперь, после всего, что было, хотя Мирон в принципе ожидал, что встретят его в лучшем случае ударом бутылки по башке. Что ж, значит, никаких извинений. И никакой надежды. Ему вдруг стало почти легко: без надежды гораздо проще, хотя горечь во рту стала просто нестерпимой, так что захотелось харкнуть себе под ноги. Но у Славы тут было так до странного чисто, плюнуть в общем-то некуда даже. Так что Мирон сказал: - Я только хотел, чтобы ты знал про твоего Фаллена. Это не телефонный разговор, сам понимаешь. – Слава встревоженно вскинулся, и Мирон добавил, спеша развеять его опасения: - Я говорил вчера с Ресторатором, все в порядке. Его отвезли в Двадцать Восьмой округ, устроили там, подыскали работу. Мойщиком на автосервисе, но это только на время, потом найдем что-то получше. Имя у него теперь другое, вот, держи. И адрес тут тоже есть. Я все равно думаю, что вам не стоит общаться какое-то время, но тебе стоит знать, где он, на всякий случай. Мирон шагнул вперед – осторожно, чуть приподняв раскрытые ладони, демонстрируя полную миролюбивость своих намерений. Положил на стол вырванный из блокнота листок с написанным на нем именем и адресом. И сразу же отступил, снова увеличивая расстояние между ними до двух метров – максимально возможное в тесной комнатке. Слава покосился на листок. Хмыкнул. Кивнул – выдавить "спасибо" не смог, и уж кому-кому, но не Мирону винить его в неблагодарности. Ну, собственно, вот и все. Он постоял, глядя на рослое, немного ссутуленное тело перед собой, с плавно очерченными мускулами, легким пушком на руках и ногах. Без жажды, без похоти посмотрел - просто пытаясь запомнить его таким, а не лежащим неподвижно на кровати в отеле с раскинутыми ногами, между которыми стекала сперма альфа-самца. Потом повернулся, чтобы уйти. - И все? – выпалил Слава ему в спину. – И даже, сука, прощения не попросишь?! Мирон обернулся. Сердце гулко стукнуло в ребра, блядь, неужели… - Ты же сказал, чтобы я пиздовал со своими извинениями нахуй. - А ты, блин, такой крутой альфач, что покорно послушался бету? Тебя послали, ты хвост поджал и в кусты? Хуевый же Примарх из тебя получится, мэн. Слава не улыбался, лицо оставалось напряженным, глаза злыми. Он перестал жаться к подоконнику, и Мирон увидел наконец его руки. На левой три пальца были перемотаны пластырем на костяшках. Тех самых, которые он сосредоточенно грыз, чтобы не кричать, пока Мирон… - Ты хоть сам понимаешь, что тебе нужно, Слава? – спросил он, и блядь, почему это прозвучало как обвинение? Типа сам дурак, сам виноват, нехуй было соблазнять, нехуй провоцировать, нехуй быть красивым таким, что и без феромонов хочется валить и трахать. - Извини, - сказал Мирон. – Извини за… все, я не… - Ты пить будешь? – спросил вдруг Слава. – Только вискаря нет. Есть водка и чай. - Чай, - сказал Мирон, не успев понять, что он, собственно, делает, и еще меньше понимая, что, черт дери его в распрекрасный зад, делает Слава Карелин. Слава прошел мимо него, не пытаясь обогнуть по дуге (да было бы еще где огибать, блин), и вышел из комнаты. Раздались негромкие голоса, застучала посуда, зашкварчал чайник. Мирон тупо оглядел комнату, понял, что, блин, просто не может так больше, и сел на кровать. Он прекрасно себя чувствовал в толпе истекающих тестостероном альф на туре, он азартно дрался с неизвестным, напавшим на него со спины на дорожке в парке, но сейчас, в комнате Славы Карелина, у него вдруг подкосились ноги. Слава вернулся, неся в одной руке чайник, а в другой – две кружки, подцепив их за ручки большим пальцем. Пластыри на его костяшках слепили глаза болезненной белизной. Он повернулся спиной на секунду, и Мирон увидел уже побледневшие, но все еще отчетливые следы от своих зубов у него на шее. Слава бухнул горячий чайник на стол, и так уже покрытый подпалинами и кругами оплавившегося пластика. - Мне без сахара, - сказал Мирон, и Слава фыркнул. - Ну еще бы, сахара ему. Может, еще заварки попросишь? – он закусил губу, и Мирон с изумлением понял, что Слава пытается подавить улыбку. – Знаю, бородатая шутка. Но заварка, кстати, говно, из пакетика. Уж не побрезгуй. Мирон мог поинтересоваться, почему он не купит нормального чая, да и сахара тоже – он распорядился, чтобы Славе при разрыве контракта выплатили до копейки все заработанное за эти месяцы. Еще и сверху хотел накинуть, но потом передумал, потому что после всего, что было, Слава мог понять это… ну… совсем неправильно. Но так или иначе, у Славы должны быть деньги. Почему же он продолжает жить в вонючей коммуналке и экономить на сахаре? Неужели уже все пропил? Или ему просто похуй? Слава поставил кружку на край стола поближе к Мирону. Сам пододвинул стул и сел с другой стороны, впритык к подоконнику. Мирон взял кружку двумя руками, грея холодные пальцы о кипяточные стенки. Отхлебнул, обжег себе язык и горло и еще раз отхлебнул. Чай действительно был говно. Точнее, моча, но разница непринципиальна. - Знаешь, я в этом квартале вырос, - сказал зачем-то Слава. – Мы с родителями и сестрой жили в такой же точно общаге, в двух улицах отсюда. Трехкомнатная коммуналка на три многодетные семьи. Так что тут еще красота и простор, у меня и у парней по отдельной комнате, вообще очень удобно – и самочек можно водить, и дрочить, ну, ты понимаешь. - Понимаю, - проговорил Мирон, глядя на него во все глаза, и Слава снова фыркнул: - Нихуя не понимаешь и врешь еще, ну да пофиг. Тут как раз недалеко есть школа для бет, одна из двух на весь округ. Я туда ходил, хотя вторая школа была лучше, но до нее четыре часа ехать, так что… А от моей школы через пустырь была школа для альф. Тоже говняная, еще хуже моей. Вы ж, альфачи, не все такие белые воротнички, ну да ты и сам знаешь. Быдла среди вас тоже хватает. И вот такое вот быдло ходило в ту школу через пустырь. Но быдло там или нет, они были альфы, а значит, им было все позволено. Я пиздец как ненавидел этот пустырь, всегда старался его огибать, хотя крюк приходилось делать километра два. Но как-то раз, весной, хорошая погода стояла, и я поперся через пустырь. Мне было тринадцать, тоже, знаешь, гормоны в башку ударили, я тогда влюбился в первый раз… замечтался, короче, потерял бдительность. И услышал тех типов, когда они уже совсем близко подошли. Их было трое, старшеклассники из альфячьей школы. Здоровенные, все выше меня, я в детстве довольно мелкий был, потом уже нагнал. Так вот я понял, что они идут за мной, когда было уже поздно сворачивать с пустыря. А там нигде не укрыться, одна трава и арматуры ржавые, но за пустырем было кладбище старых машин. И я понял, что мне надо драпать со всех ног. Потому что если эти трое меня сейчас поймают, то наваляют будь здоров – альфачи вечно цеплялись к бетам, мы же отпор дать не могли почти никогда. Ну я и побежал… потом уже понял, что зря. Может, они вообще не за мной шли, а по своим делам. Но они так смотрели на меня, что я пересрал. А когда побежал, то… ну… - У них включился охотничий инстинкт, - сказал Мирон. Он знал это чувство. Ему тоже когда-то было тринадцать, и он тоже когда-то ходил в школу, правда, в основном один, потому что у него не было друзей – для альфы он был слишком задумчивым и неагрессивным. Во всяком случае, пока не вступил сполна в возраст полового созревания. - Типа того, - кивнул Слава. – В общем, они за мной погнались. Я слышал, как они дышат. У одного жутко воняло изо рта, словно он дохлого кота сожрал. Я тогда подумал, это ваши сраные феромоны, но беты ведь их не чувствуют, так что тот мудак, наверное, просто ни разу в жизни не чистил зубы. Короче, они гнались за мной и орали, и хотя я был напуган вусмерть, но понял, что они не побить меня хотят. Ну то есть побить тоже, наверное, да я бы просто так и не дался, но… короче… ты понимаешь. Мирон с трудом кивнул. - У них был гон, - выговорил он, не зная, куда девать глаза. – Наверное, первый или один из первых. В таком состоянии молодой альфа кидается не только на омег, а вообще на все, что шевелится. - Ну вот я и протупил, шевелиться-то как раз и не надо было, - криво улыбнулся Слава. – Но я драпал так, будто у меня крылья на пятках выросли, ни разу в жизни так не бегал, ни до, ни после. И добежал таки до автосвалки. Там была куча старых машин, я споткнулся сразу, понял, что бежать больше нельзя, и залез под первую попавшуюся. Думал, обосрусь, но обошлось как-то. Я просто там лежал и вздохнуть боялся, а они подошли и стали переругиваться, спорить, куда я побежал и в какой стороне меня искать. А потом вдруг замолчали. Я подумал, тут-то мне и пришла пизда, привет, подруга. До сих пор помню, как мимо меня прошли ноги одного из них, в здоровенных таких говнодавах, прошли и прямо напротив моего лица остановились. Знаешь, как в кино. Я кулак сунул в зубы, чтобы не заорать… - Слава осекся, встряхнул головой и быстро продолжил: - Ну короче лежал и смотрел на эти говнодавы, до сих пор помню, что на одном не было шнурка. А потом альфач прошел мимо. И дружбаны его пошли за ним. Я только выдохнуть успел, как тут кто-то закричал слева от меня, совсем близко. Высокий такой тонкий крик, как будто девчачий. Только это не самка была, да и откуда ей там взяться-то, самки в другую школу ходили и… короче, там оказался омега. Маленький омежка, наверное, моего возраста. Не знаю, что он там делал, от кого прятался, от этих ли мудаков или от других. Суть в том, что они погнались за мной, а нашли его. - По запаху, - сказал Мирон. – Слава, они почуяли его запах. У них был гон, и даже если у него не было течки, они бы все равно унюхали его. Ты не виноват. - Да я знаю, - Слава поморщился, рассеяно потер отметину от Мироновых зубов, и Мирон вздрогнул, а Слава, кажется, ничего и не заметил – его жест был безотчетным. – Не в том суть. Они его вытащили из укрытия, и я все слышал. Не видел, но слышал, как они его, ну… насиловали. Как положено у вас, альфачей - со сцепкой. Каждый. Это было… ну… долго. Мирон сглотнул. Первые юношеские гоны всегда короче, чем гоны у зрелых альф, сцепка с омегой длится относительно недолго – минут двадцать. Он отчетливо представил маленького омегу, у которого, возможно, еще даже не было никогда течки, распластанного под навалившимся на него разгоряченным молодым альфой, плачущего, молящего о пощаде двадцать минут подряд… а потом еще раз… и еще… И Слава лежал там под пыльной машиной и все это слышал. Боже. - Они его не побили. Потом, в конце, что-то вроде даже ласковое сказали, типа молодец пацан, славная омежка. Потом ушли, и он плакал еще какое-то время, но недолго, потом тоже ушел. А я там лежал под машиной, пока не стемнело. Только тогда выполз и по пустырю добрался домой. Отец пиздюлей мне всыпал за то, что проваландался целый день. - И им ничего за это не было? - Самое смешно, что было. Омежка-то оказался сынком завуча альфячьей школы, прикинь? Скандал раздулся адский, тех ублюдков поставили на учет в детскую комнату полиции, вроде даже судить собирались, но замяли потом. Хотя вообще им не поздоровилось. - Это хорошо, - сказал Мирон, не зная, что сказать еще, и Слава ответил: - Да. Справедливо. Но знаешь, если бы не тот омежка, которому не повезло прятаться неподалеку, они бы поймали не его, а меня. И выебали бы там в грязи не его, а меня. И вот за это им бы нихуя не было. Нихуя, Мирон. Потому что… ну ты знаешь, кто я. Знаю, подумал Мирон. Ты бета. И если бы тебя действительно изнасиловали трое поехавших крышей альф на пике своего первого гона, ты бы, скорее всего, не выжил. Они бы порвали тебя, ты бы истек кровью на том пустыре, если бы тебя никто вовремя не нашел… и да, блядь, этим ублюдкам потом ничего бы за это не было. Потому что в таком вот говняном мире мы живем. И всем похер. - Слав, я не знаю, что на все это сказать. - Ты еще главного не слышал, - криво улыбнулся Слава. Он не притронулся к своему чаю, и у Мирона мелькнула предельно идиотская мысль, а не сыпанул ли Слава часом в кружки крысиного яда. Хотя сдохнуть вот так, рядом с ним, слыша его негромкий задумчивый голос, видя его серьезное лицо без привычной маски расслабленного пофигизма – не худший вариант. Но Мирон пока не спешил падать и корчиться в судорогах, а Слава продолжал: - Я потом несколько ночей вообще не мог спать. Только задремлю – сразу кошмары, как те трое хватают меня и растягивают на земле. Но потом, очень скоро, эти сны, ну… как бы изменились. Альфачи хватали меня и растягивали, но почему-то меня это больше не пугало. Я как будто бы этого даже хотел. Хотя, конечно, представить не мог, каково это, когда тебе в задницу тычется узловатый хуй величиной чуть ли не в половину твоей руки. Но во сне это почему-то было приятно. И я стал думать… блядь… стал, знаешь, нарочно фантазировать, а как оно могло быть. Иногда в фантазиях даже сам их заманивал на пустырь, петлял между машинами, насмехался, дразнил. И потом они всегда ловили меня, всегда ловили и наказывали… все трое… и мне было жаль только, что их не четверо. Он вскинул покрасневшие, болезненно блестящие глаза и посмотрел на Мирона в упор. - Я до сих пор иногда об этом думаю, - сказал хрипло, едва шевеля потрескавшимися губами. – Нечасто, но бывает. Так что да, ты прав, я сам нихуя не знаю, чего мне самому надо. Вот. Он, словно опомнившись, схватил кружку с остывшим чаем и судорожно глотнул, смачивая пересохшее горло. Мирон смотрел, как дергается кадык на худой шее, на которой все еще алела его метка. Его метка. Мой. Не омега, но все равно мой. Я сделал ему больно и страшно, и мне теперь тоже больно и страшно, но он все равно мой и даже… даже, похоже, не спорит с этим. Ну и хуй ли нам со всем этим делать теперь? - Если честно, - проговорил Мирон, - когда я сюда ехал, то надеялся, что ты меня отошьешь. Или в морду дашь. Или что тебя вообще не окажется дома. - Я уволился из архива и с девушкой разошелся. Куда мне ходить? Сижу и бухаю тут уже неделю. - Не надо так, Слав. Я… я признан Претендентом, ты же слышал? Бой с Баширом через два месяца. - Ты без меня прекрасно обойдешься. Башир не быдло, котелок у него варит дай боже. Захерачишь ему с ноги высоким стилем, в своей трагично-пафосной манере, всем зайдет. - Дело не в этом. Я просто хочу… ну… - Сам не знаешь, чего? – с любопытством спросил Слава, и Мирон решительно качнул головой: - Знаю, чего. Но не думаю, что имею право тебя об этом просить. То есть уверен, что не имею, и… - Блядь, как у тебя все сложно-то, - вздохнул Слава. – У вас, альфачей, пиздец все как сложно, вы больные уебки все как на подбор. И я глубоко ошибался, когда сказал, что среди вас изредка попадаются адекватные. Мирон промолчал. Слава побарабанил пальцами по стенке кружки. - Знаешь, когда моей сестре стукнуло пятнадцать, мама посадила ее на кухне за чаем, вот точняк как мы тут сейчас сидим, и провела просветительную беседу про бытовое насилие. Самкам в этом смысле еще труднее, их же кто угодно может покрыть – и альфа, и бета, даже омега. Хотя я в упор не могу понять, нафига вообще омегам член. Но, короче, быть самкой – тот еще пиздос, и мама ей сказала: если партнер хоть раз применит к тебе силу, надо от него бежать, сломя голову. Хоть бы он потом приполз, обдирая коленки, и усыпал ваше брачное ложе цветами – нахуй с пляжа. Потому что тот, кто оказался способен на насилие один раз, сделает это снова. Без исключений. - Я больше не буду, - сказал Мирон сдавленным шепотом, и это прозвучало так по-детски, что самому стало смешно и стыдно. Даже Слава едва не усмехнулся, но упрямо сжал губы и качнул головой. - Это ловушка, Мирон. Для обоих. И для того, кто насилует, и для того, кто терпит. Один раз такое простишь, потом второй, третий – и все. Кончишь или в больнице, или в морге, в любом случае у вас ничего не выйдет. - Я понимаю… - Поэтому, - перебил Слава, цедя слова сквозь сжатые зубы, - я прощу один только раз. Один. Ебаный. Раз. И все. - Я больше не собираюсь тебя ни к чему принуждать, - болезненно выговорил Мирон. – Никогда… - Ага, попробуй как-нибудь для интереса. Хуй выйдет. Когда ты на меня накинулся там в отеле, я был бухой и сонный. Ты же меня разбудил, сука, спасибо хоть во сне не выебал, я ж мог бы и не заметить… хотя вряд ли… короче, я был тогда как-то тупо не готов. Но теперь буду. Я теперь тебя, падла, знаю. Попробуешь так подкатить еще раз – зубы свои будешь собирать по всем тридцати округам. Мирон поймал себя на том, что слушает, как завороженный, и кивает, кивает. Это просто не могло происходить на самом деле. Или могло? А потом он осознал, что Слава вовсе не бахвалится и не пытается врать ни себе, ни ему. Мирону вспомнились Славины руки, ощупывающие его бока и ребра в то утро, когда на Мирона напали на пробежке. С такой силой ощупывал, что, если бы захотел, смог бы и сломать. Он сильный. И, пожалуй, действительно может дать отпор альфе даже во время гона…. если будет готов. И блядь, почему эта мысль только еще сильнее заводила? - Значит, рискнем? – спросил Мирон, и Слава кивнул: - Рискнем. Если что, я просто въебу тебе по мордасам, и тогда уже точно конец. - Заметано. - Это еще не все, - сурово добавил Слава. – Два условия. Во-первых, никакого секса во время твоего гона. - Как? – вырвалось у Мирона. – В смысле? - В прямом. Никакой жаркой случки на феромонах, мэн, забудь про это раз и навсегда. Трахаться станем, только когда у тебя будет варить котелок. - Но, Слава, ты же знаешь, это физиология, мне нужно… - Да-да. Напомнить тебе еще раз глубокомысленную метафору насчет сходить поссать? Физиология у него. Будешь во время гона дрочить, рука не отвалится. - Дрочить? - Господи. Только не говори, что никогда не дрочил. Мирон смущенно моргнул. Разумеется, он знал о существовании такого явления, как мастурбация, пару раз видел в порно. Но у альф просто нет необходимости в таких действиях, особенно если у них имеется постоянная пара. А у Мирона с момента созревания всегда была если и не пара, то случайный омега, который тек от его запаха и охотно подставлял зад. Вне гона же у альф попросту не возникает сексуального желания... то есть у нормальных, психически здоровых альф. Слава с сомнением наблюдал за его внутренними терзаниями, потом осуждающе покачал головой. - Ладно, разберемся с дрочкой потом. Есть еще второе условие. Однажды мне самому захочется тебя трахнуть. Возможно, что довольно скоро. Он пристально посмотрел на Мирона, и Мирон, отвечая на этот взгляд, подумал, что Слава Карелин больше никогда не опустит перед ним глаза. Что бы ни произошло еще между ними – а это могло быть как дофига хорошего, так и дофига плохого, - он не будет больше ни отворачиваться, ни пятиться, ни убегать. И может быть даже… - Я обдумаю этот вопрос, - хладнокровно сказал Мирон, и Слава расплылся в улыбке, глумливой, издевательской, но настоящей наконец-то. - Поли-итик, - протянул он. – Ох, политик, блядь, прямо-таки родился в костюме-тройке и с дипломатом в зубах! Мирон невинно развел руками. У него слегка дрожали кончики пальцев, он чувствовал это и не пытался скрыть. В кои-то веки не надо было ничего доказывать, отстаивать, выгрызать зубами. Как хорошо-то. Слава встал, зацепив голым бедром край ободранного стола. Шагнул к Мирону, накрыл его затылок рукой с перемотанными пластырем костяшками. Посмотрел в лицо, серьезно, строго. Наклонился и тронул его губы своими, без языка, легко. Кровь ударила Мирону в голову. Член молниеносно затвердел, задергался, требуя взять свое. Мирон сидел неподвижно, прикрыв глаза, судорожно сцепив руки на кружке, не шевелясь и не дыша почти, только ловя губами легкое частое Славино дыхание. - Тебе меня придется связывать на время гона, - хрипло сказал он, когда Слава от него оторвался, не убирая ладонь с его шеи. - Не вопрос, - ухмыльнулся тот. – Даже и с удовольствием. - Блядь, Слав, - выдохнул Мирон. – Можно… можно еще разок? И Слава великодушно поцеловал его еще разок. Кружка куда-то исчезла, Мирон понял, что Слава сидит у него на коленях, и крепко обхватил его обеими руками за талию, страстно желая только одного – никогда в жизни не выходить из этой тесной душной комнатки в засранной коммуналке. - Ты губишь свою карьеру, дебил, - тихо сказал Слава вечность спустя, в перерыве между поцелуями. – Ты это хоть понимаешь? - Да, - сказал Мирон. – Похуй. Темная вода в колодце плескалась у самого края, но он потянулся, с неимоверным усилием поднял крышку, опутанную травой и притянутую многолетними сорняками к земле, и захлопнул колодец.