Культурная революция

- Слав, я хочу, чтоб ты все-таки посмотрел. Они сидели на веранде в плетеных креслах, с бутылкой вискаря на столике между ними, но на таком расстоянии, что могли в любой момент протянуть друг к другу руки и переплести пальцы. Вечер выдался тихий и очень теплый - природа внезапно расщедрилась на бабье лето. Слава, закинув правую щиколотку на левое колено, читал книжку, Мирон в сотый, наверное, раз, перечитывал текст, который написал для дебатов с Баширом Ягами. Это был хороший текст, глубокий, емкий, хлесткий. Мирон был собой доволен. Но что-то его все-таки смущало, а может, это просто говорила в нем выработанная за последние месяцы привычка все делить со Славой. И хотя все у них складывалось просто зашибись, Мирон не мог решить, хорошо это или нет. Слава, подняв глаза от книги, покосился на Мирона. Усмехнулся краем рта, который тут же нестерпимо захотелось поцеловать. - Ну наконец-то, - протянул он. - Я уж думал, ты никогда не созреешь. Он протянул руку ладонью вверх, и Мирон, чуть поколебавшись, вложил в нее стопку листов, исписанных его мелким почерком. - Только при мне не читай, - почему-то вдруг сказал Мирон и сделал движение, чтобы подняться, но Слава опередил его, вскочив первым. - Ладно. Пойду ноги разомну. Да не бзди, - ласково добавил он, ловя напряженный взгляд Мирона. - Сильно не разъебу. А если и разъебу, то любя. Он переступил через вытянутые поперек прохода ноги Мирона и коротко чмокнул его в губы, прежде чем спуститься по ступенькам и скрыться в заросшем сорняками саду. Мирон слышал его шаги во влажной от росы траве, потом стукнула калитка, и он остался один. Он курил, глядя на медленно садящееся солнце, и выкурил половину пачки, прежде чем калитка стукнула снова. Мирон затушил в пепельнице только что начатую сигарету, когда между низко обвисших яблоневых ветвей мелькнула знакомая темноволосая голова. - Ну и? - отрывисто спросил Мирон. Слава поднялся на веранду и положил листки на столик между плетеными креслами. Мирон ждал, что вот сейчас он скажет свое коронное: "Чепуха ебаная", но Слава проговорил странно невыразительным голосом: - Знаешь, у меня появилась идея. Давай это отрепетируем? - Отрепетируем? - Да, твои дебаты. Я буду за Башира Ягами, ты, естественно, за Оксимирона Федорова. Прочтешь мне свой текст... ты же его выучил уже? - Конечно, - сказал Мирон, пристально глядя на Славу, а тот как ни в чем ни бывало продолжил: - И отлично. Я сегодня ночью посижу, набросаю тебе, так сказать, ответочку. И завтра посмотрим, что из всего этого выйдет. Прогон устроим. Что скажешь? Это было до того на него не похоже - так спокойно, без ерничества, и ни единого мата на целые пятьдесят слов, боже, да и сама идея... ничего подобного они раньше не делали. С другой стороны, раньше Мирон никогда не стоял перед перспективой открытых публичных дебатов с действующим Примархом, за которыми, прильнув к телевизорам, будет наблюдать весь народ Терракса. Абсолютно весь. А еще он никогда раньше не связывал свою жизнь и свое тело с бетой. Все бывает когда-нибудь в первый раз. - Хорошо. Только ты лучше завтра за текст сядь, с утра. - Не, мне ночами лучше думается. Ты ложись без меня, - Слава стащил со столика недопитую бутылку вискаря и скрылся в доме. Мирон слышал, как он возится на кухне, подключая к генератору маленькую настольную лампу, которой они почти не пользовались. Мирон посидел еще какое-то время на веранде, слушая сверчков, пока совсем не стемнело. Потом вернулся в дом, лег и уснул один, впервые за прошедший месяц не чувствуя длинного теплого тела рядом с собой. Утром он почувствовал упавшую на него тень и открыл глаза. Слава стоял над ним, загораживая свет, и казался темным угрожающим призраком на фоне распахнутого окна. - Готов? - спросил он. Дебаты Примарха и Претендента не были частым явлением - хотя наглые и самоуверенные альфы находились нередко, но очень мало кто из них проходил горнило предвыборного тура и получал одобрение коллегий. Поэтому определенной традиции дебатов не существовало, хотя имелись свои негласные правила. Дебаты состояли из трех раундов, во время которых Примарх и Претендент поочередно произносили короткие, минут на десять каждая, речи, обращаясь и друг к другу, и к публике (на самих дебатах присутствовали тысячи людей), и, главное, к народу Терракса. Дебаты велись в прямом эфире - Примарх не мог использовать свою власть позже, чтобы перемонтировать схватку и выставить противника в невыгодном свете. Хотя Примарх, который бы настолько струсил, чтобы пойти на подлог, уже самим этим фактом сам лишил бы себя половины голосов. Альфы Терракса и их омеги жаждали сильного лидера, но такого, чья сила была не в изворотливости и не в хитрости, а в бурной, неукротимой, первобытной самцовской силе. Это не изменилось за тысячелетия и вряд ли могло измениться теперь. И Башир Ягами был широко известен именно этим - неукротимой самцовской силой. Мирон, принадлежащий к сравнительно редкой категории альф-интеллигентов, мог противопоставить этой силе не столько свой тестостерон, сколько свой интеллект. И он учел это, когда готовил текст - он никогда не был склонен себя переоценивать. Он знал свои сильные стороны и решил сыграть на них. В первом раунде оба оппонента обычно превозносили себя, свои заслуги, либо деконструировали образ противника, указывая на его провалы и слабые места. Во втором речь заводили о своем окружении, в первую очередь о партии, к которой принадлежал Примарх или Претендент - в случае Мирона это была партия "Версус". В третьем раунде Примарх говорил о своих будущих планах по улучшению жизни в Терраксе, а Претендент противопоставлял ему собственную программу, по сути, пересказывая предвыборные агитки, с которыми ездил по округам и выступал перед коллегией выборщиков. На первый взгляд структура несложная, но следовало учитывать, что смотреть на это и делать выводы будут миллионы. А потом они пройдут и проголосуют, поставив галочку в выборном бюллетене напротив пальца вверх или пальца вниз. И этим решат судьбу и вектор развития своей страны на многие годы вперед. Мирон полагал, что готов. Слава вышел из дома, и Мирон вышел следом за ним. В саду было одно местечко под сливами, более просторное, чем остальные, почти свободное от сорняка. Над головами там были не переплетенные старые ветки, а небо, высокое, бледное, затянутое облаками. Слава закатал рукава свитера и повернулся к Мирону. На носу у него были солнечные очки, между ногами он поставил бутылку с водой. Он не взял с собой листки, и Мирон удивился, неужели он не просто написал за ночь текст, но и выучил его. - Импровизировать буду, если что, - усмехнулся Слава, угадав его удивление, и Мирон кивнул. Они бросили монетку, определяя, кому начинать. Выпало Мирону. Он начал. Его голос, звучный и раскатистый, пролетал между ветвями и сорной травой, уносясь в пустое поле за забором. Его слышали только полевки, кроты и птицы. И Слава. Мирон обращался к нему, представляя на его месте огромного самца с бронзовой кожей, покрытого татуировками, как и сам Мирон, с бритыми висками и дикими, но умными глазами. Таков Башир Ягами - палец в рот не клади, отхватит руку по локоть. Но Ягами все же вышел из низов, а не из элиты, как Мирон. Он был агрессивен, напорист и очень неглуп, и чертовски харизматичен, но ему не хватало образования и глубины, чтобы вести за собой те круги, которые привлек к себе Мирон - умных, тонких, думающих альф и омег, понимающих необходимость перемен. И, выступая, Мирон обращался именно к этой части аудитории - к тем, кто поставит ему палец вверх. Он закончил, в целом довольный тем, как звучит текст - до сих пор Мирон еще не прочитывал его вслух. Слава поправил солнечные очки, которые зачем-то нацепил на нос, хотя солнца совсем не было. Коротко сказал: "Ну ладно". И ринулся на Мирона, как сошедший с рельс локомотив. Он расхерачил вусмерть. Апеллируя к собственным словам Мирона, намекавшим на статус культового писателя и идейного гуру для элиты, Слава практически уничтожил этот образ, подвернув творчество и идеи оппонента разрушительной критике. Особенно досталось "Горгороду", который Слава, как прежде в своей статье для "Ежемесячных", обозвал "бульварным романом, выдаваемым за политическую сатиру" и "пачкой либеральных клише", заявив под конец, что это свидетельство трусости, сменившейся непоследовательностью. Ведь в "Горгороде" Мирон не раз и не два повторил, что в политику идти не собирается, он-де просто художник - и где он теперь? Упрек в двуличии для Претендента, еще и подкрепленный столь конкретными аргументами, был поистине убийственен. Теперь Мирон понимал, почему Слава вчера решил ничего ему не говорить по поводу текста дебатов, а предложил "откатать". Блядь, теперь он прекрасно это понимал. Но не собирался сдаваться так просто. Они пошли на второй круг. Здесь пришлось довольно тяжело, потому что Мирон, в целом нормально относясь к собственной партии, имел к ней множество претензий, которые не преминул высказать - заодно разгромив партию "Слово", к которой принадлежал Башир Ягами. Но Слава ответил ему, внезапно, не в том же тоне, а снова в духе первого раунда - продолжая критиковать не партию Мирона, а его лично, предъявляя старые, давно всеми забытые проколы и ошибки, уже не как творческой единицы, а как личности и альфа-самца. Он высмеивал, глумился, да блядь, попросту показательно порол, как провинившегося мальчишку. И закончил свою филиппику выпадом: - Неудивительно, что при таком количестве зашкваров ты в конце концов снюхался с партией "Версус". Они тебе идеально подходят, ведь они такие же альфачи, как бета, которого ты ебешь! - Слава, блядь! - выдохнул Мирон, напрочь вылетев из образа. Слава зло зыркнул на него, сдернув наконец с носа свои дебильные очки. - А что? - отрывисто сказал он. - Ты правда думаешь, что до самых дебатов сможешь держать это в секрете? Они узнают. И Примарх узнает, блядь, да уже знает наверняка. И предъявит тебе это, будь уверен. Какого хера ты к этому не готов?! Они стояли друг напротив друга, тяжело дыша. Мирон истекал адреналином, чувствуя влагу пота на лбу. Слава тоже вспотел, раззадорив и накрутив самого себя, набычившись, словно действительно выступал против Мирона оппонентом на схватке, от которой зависело все для них обоих. И в то же время, сука, он был прав. Его бешеная, напористая манера и убойные реплики, прямолинейные, но точные и болезненные, были куда ближе к примитивно-агрессивной манере Башира Ягами, чем к интеллигентно-философской манере Оксимирона Федорова. "Будь моим противником не Башир, а Слава, я проебал бы всухую", - подумал Мирон, и от этой мысли его глаза застлала пелена. Крышка, крепко приколоченная гвоздями к темному колодцу, угрожающе задрожала, и под ней снова забурлила, едва ее не срывая, черная вода. Чтобы как-то вшивый бета.... Стоп, Мирон. Здесь - стоп. Не быть больше животным, помнишь? Именно это ты решил, и это - твой главный козырь. Но блядь, как же тяжело с корнями выдергивать из собственного нутра вековые инстинкты. Они начали третий раунд. Мирон говорил, Слава слушал, потом Слава говорил, Мирон слушал, слушал и понимал, что все-таки проиграл, причем еще до того, как успел открыть рот. Это не была борьба феромонов или политических лозунгов, это была борьба харизмы и острого языка. И абсолютно не важно, кто против кого выступает - Примарх против Претендента или альфа против беты. Если они интеллектуально равны, победит тот, кто злее. Вот и вся правда-истина. - Так что нахуй тебя, и нахуй "Версус" вместе с вашей омежьей толпой! Лучше родиться и сдохнуть бетой, чем побеждать и жить альфачом! Почти стихи, подумал Мирон, когда Слава проорал свою финальную реплику ему в лицо. Ритм и рифма хромают, но посыл предельно ясен. - Разъебал, - сказал он. Слава отпрянул от него. Ему тоже это было нужно, подумал Мирон, выговориться, выораться, высказать накопившиеся обиды - свои личные и своей касты. Он ведь никогда не смог бы выйти вот так против альфы публично, а если бы и смог, то вкатили бы ему такой штраф, что питался бы макаронами до конца своих дней. Но лучше сдохнуть бетой, который всего добился сам, чем жить альфой, который поднялся за счет социальной несправедливости. В этом определенно что-то есть. Слава наклонился и взял полупустую уже бутылку с водой, которой смачивал горло во время раундов. Отпил и протянул Мирону. "Помнишь?" - молчаливо спросили его насквозь прожигающие зеленые глазищи. Помню, подумал Мирон и, не отрывая от него взгляда, отпил из бутылки следом за Славой. Потом они сидели на веранде, хлестали вискарь и спорили до крика, до хрипоты, разбирая прогон дебатов и пытаясь вместе понять, в чем Мирон ошибся и почему он проебал. В целом это было понятно сразу - слишком зациклился на своей особе и недостаточно наседал на противника, слишком часто отвлекался и уходил в лирику, рассчитанную на его целевую аудиторию. - Похуй на твою целевую аудиторию, мэн. Они уже и так твои, - горячо объяснял Слава. - Сторонники "Версуса", твои личные фанаты, интеллигентные альфы и омеги - они и так давно на твоей стороне, без их поддержки ты просто не прошел бы первичный отбор. Но ты вспомни Шестнадцатый округ и все, что было потом. Ты их взял не метафорами и культурными отсылками. Ты их взял тем, что говорил с ними на их языке. - С твоей помощью, - скривился Мирон; все же мысль о том, чтобы Слава переписал его текст, отдавала личным поражением и была почти невыносима. - Это другое, - возразил Слава. - Тут ты сам по себе, это твоя драка и лезть в нее я не могу. Но смысл в том, мэн, что с людьми всегда надо говорить на их языке. Особенно с толпой. А Башир Ягами в каком-то смысле и есть толпа. Больше того, он - целый социум. Он все наше блядское общество, или большая его часть, которая ментально все еще живет даже не прошлым веком, а прошлым тысячелетием, со всеми его предрассудками и пустым снобизмом. И да, ты - тот, кто хочет все изменить. Но перемены в угоду меньшинства, даже если это меньшинство продвинутое и прогрессивное, не делаются против воли большинства. Сука, так очаруй большинство. Говори с ними на их языке, говори с Баширом на его языке. Не хвали себя, уничтожь его. Ты все "я, я, я" - а должно быть "ты, ты, ты". Не себя ставь на пьедестал, а его сбрось с пьедестала. И тогда освободившееся место просто некому будет занять, кроме тебя. Они проспорили до темноты, забыв даже про еду. Потом, уже к ночи, опомнились, и не сговариваясь бросились к холодильнику, возбужденные и голодные. Поев, глянули друг на друга - и так же не сговариваясь кинулись в койку. И трахались самозабвенно, как в гоне, хотя до гона было еще далеко, и Мирон не чувствовал ничего похожего на характерную тяжесть в члене и туман в голове. Секс больше не имел отношения к гону, так же, как гон не имел отношения к любви. Потом они обессиленно лежали рядом - Слава закинул ногу Мирону на бедро, и он чувствовал собственную сперму, стекающую на его кожу из Славиного тела, - и Мирон думал, что если и впрямь сумеет победить Примарха, то это будет отчасти и Славина победа тоже. Их общая победа. Потому что, блядь, он определенно проведет работу над ошибками. Позже он думал, что это был, наверное, пиковый момент их единения, того, что Мирон по привычке продолжал называть сцепкой, потому что просто не мог подобрать более подходящего слова. И потому неудивительно, что именно в этот момент Мирону пришла мысль, что час настал. Доверие между ними стало полным. Он поднялся. Слава заворчал и потянулся за ним. Мирон перехватил его пальцы, легко поцеловал и отпустил, но все же встал с кровати и подошел к своей дорожной сумке. Старый допотопный кассетный магнитофон на столь же допотопном буфете, укрытом кружевной салфеткой, зарос пылью так, что невозможно было разобрать марку изготовителя. Но когда Мирон вытер вилку и подключил ее к розетке, подсоединенной к генератору, справа вверху загорелась маленькая красная лампочка. Похоже, магнитола работала. Мирон нажал на тугую, плохо поддающуюся клавишу, открывая кассетный блок. Вставил в него кассету без надписей, захлопнул крышку. И включил проигрывание. - Я ее не слушал раньше, - сказал Мирон, поворачиваясь к Славе. - Не знаю, почему. Но, думаю, если уж слушать, так вместе. - Что ты... - Слава приподнялся на локте, непонимающе глядя на красный огонек магнитофона. Пленка шуршала, проматываясь вхолостую. и Мирон подумал уже, что ничего не выйдет, ничего там вовсе нет, когда шорох сменился треском и раздался негромкий, но достаточно отчетливый голос, который мог принадлежать человеку лет пятидесяти: - Обращаюсь к тем, кто меня слышит. Мое имя Дмитрий Плетнов. Сегодня 3 июня 1286 года по центральному времени Терракса. Полагаю, это что-то около 3300 или 3400 года по Земному летоисчислению, хотя, конечно, можно только гадать. - Твою же мать, - изумленно выговорил Слава. - Ты ее сохранил! Не отдал Минбезу?! - Отдал. Но, как и ты, перед этим снял копию. Тс-с, - Мирон прижал палец к губам, напряженно вслушиваясь в монотонный, усталый голос человека на кассете. 1286 год - это почти двадцать пять лет назад. - Сейчас я нахожусь в Двенадцатом округе, где надеюсь укрыться, хотя бы на время. Я сумел получить работу в архиве, так что, если мне удастся закончить это сообщение, я спрячу его на полках в одной из секций. Может, кто-нибудь однажды его найдет, я оставлю некоторые зацепки во внешнем мире. Это все, что я могу сделать. Как я уже сказал, меня зовут Плетнов, доктор Плетнов. Я был одним из ведущих исследователей научной базы Нулевого округа... - Нулевого округа? - переспросил Слава, и Мирон снова прижал палец к губам. Они смотрели друг на друга расширившимися, остановившимися от напряжения глазами. И слушали. Слушали все полтора часа, пока длилась запись. Когда звук внезапно оборвался, Мирон, точно очнувшись от столбняка, вытащил кассету, переставил ее на другую сторону и снова включил. Запись продолжилась и длилась еще сорок минут. Все это время они со Славой не проронили ни слова. Огонь в камине, разведенный еще днем, потрескивал в ночи. Когда запись закончилась, Слава встал, уронив на пол край простыни. Шагнул мимо Мирона. Нажал кнопку, вытащил кассету. И швырнул ее в горящий камин. - Нет! - заорал Мирон и, оттолкнув Славу, бросился в огонь. Слава обхватил его сзади за плечи руками - он действительно сильный, скотина, - но Мирон после короткой борьбы вырвался и сунул руки в пляшущий огонь, нащупывая кассету. Он сумел ее выдернуть, почти не обжегшись - или, как все альфы при выбросе адреналина, просто не чувствуя боли. Но было уже поздно. За несколько секунд пластмасса успела оплавиться, тонкая черная пленка скукожилась и потрескалась, влипнув в пластиковую оболочку. Может, частично ее и удалось бы восстановить, но тот цельный, детальный, поражающий воображение рассказ, который записал для потомства доктор Дмитрий Плетнов двадцать пять лет назад, был уничтожен безвозвратно. - Блядь, Слава, зачем?! Мирон смотрел на него, сжимая ставшую бесполезной кассету, и почти ненавидел его в этот миг. Слава ответил ему такие же яростным взглядом. - Затем, - процедил он. - Это нужно обнародовать. Об этом все должны знать. Это же все изменит! - Это нихуя не изменит! - закричал Слава ему в лицо, с таким же бессильно-напористым бешенством, как кричал днем во время прогона дебатов. - Включи свои дохера крутые мозги! Это просто треп какого-то неизвестного пидора, наболтанный в старческом маразме. Это нельзя доказать! - Если бы это нельзя было доказать, Минбез не наехал бы на вас с Фалленом за эту хрень, - Мирон помахал в воздухе бесполезной пленкой, а потом бросил ее на пол к Славиным ногам. - Это чуть не стоило свободы вам обоим. И стоило свободы мне, когда я попытался вас вытащить. Из-за этого я теперь человек Ресторатора, но блядь, если это станет известно, ни "Версус", ни "Слово", ни другие партии больше не будут иметь веса. Все станет другим. - Не станет, - у Славы задрожали губы, и он закусил их, сжал кулаки. - Блядь, Мирон. Никому не нужна революция. Понимаешь? Она не нужна ни твоим продвинутым альфам, ни их омегам, ни даже бетам с самками. Демократизация - да, отмена дискриминации - да, но не... это. - А иначе походу не выйдет, Слава. Ты все слышал сам. Все, что мы считали правдой, то, на чем наша культура держалась столетиям - все оказалось враньем. Мы, альфы и омеги, ничем не лучше самок и бет. Даже хуже... гораздо хуже, раз сделали с вами то, что сделали, после того как вы... - Ху-е-та, - раздельно выговорил Слава. - Даже если этот Нулевой округ и впрямь существует, ты думаешь, тебе позволят туда пойти на экскурсию? Пустить туда прессу? Раздеребанить там все, найти доказательства, без которых тебе основная масса людей все равно не поверит? Блин, Мирон, ты же умный человек! Тебе никто не позволит этого сделать. Они тебя просто убьют! - Лучше сдохнуть бетой, чем жить альфачом, забыл? - Да не передергивай, блядь! Речь совсем не об этом! - А о чем тогда? Они опять стояли друг против друга, сжав кулаки, пытаясь переубедить, подавить и отдоминировать один другого. Мирон чувствовал, как дергается, вздыбясь, верхняя губа, а Слава, судя по его виду, с удовольствием зафигачил бы ему кулаком в морду. Хотя драться им было совсем не из-за чего. И этого Мирон просто не понимал. - Ты же меня обвинял в двуличии и слишком быстрой переоценке ценностей. А сам-то?! Разве это не то, к чему ты призывал меня в своих статьях про "Горгород" - чтобы я перестал бесполезно ныть, поднял жопу и перевернул мир, раз уж мне есть что в нем менять! - Да, но это было до того, как я полюбил тебя, тупой ты уебок, - сказал Слава Карелин и сел на кровать. Когда он сидел, то стоящему сверху Мирону всегда казался каким-то непропорционально маленьким. Словно сжимался в комок, как будто ему было кого бояться. - Знаешь, Мирон, иди в жопу, - устало сказал Слава. - Иди ты просто в жопу со своим пафосом творца истории. Отец культуры, блядь. Все изменить, все перевернуть, ну что еще, может, парламент создашь? Бет в него посадишь? А альф и омег будешь пускать по региональным квотам, они ж большего не заслужили. Так? - Может, и так. - Нет. Тебе не позволят. Власть в Терраксе - это не только Примарх, это личности, которые стоят за ним. Десятки и сотни влиятельных альф, омег и их кланов. И они к этому не готовы. Блядь, да и беты к этому не готовы, поверь на слово. Образования, свободомыслия не хватит, чтобы принять то, что ты теперь захочешь нам дать. Да и не надо это нам. Так что просто забудь. Все же так хорошо было, зачем... зачем ты все портишь? Его голос звучал обессиленно и как-то обиженно. Мирон сел рядом и положил ладонь ему на плечо. - Значит вот так вот, Славик? Ты оказался трусом? Непоследовательным балаболом. который только в своем подпольном журнальчике топил за культурную революцию, чисто по угару, а потом так легко все продал и от всего отказался? - Да, я такой. Не нравится - дверь вон там... а, блядь, это же твой дом. - Слава помолчал, не пытаясь, однако, сбросить руку Мирона со своего плеча. - Они убьют тебя за это, Мирон, а я не хочу тебя потерять, дурное мудило. Вот и все. Какое-то время Мирон сидел, обнимая его за плечо. Боль в обожженных пальцах начала потихоньку прогрызать путь в его разгоряченном сознании, но он от нее отмахнулся. Слава не прав. Мирон совершенно точно знал, что он не прав: нельзя так долго говорить о свободе и прогрессе, нельзя идти к ним сквозь борьбу с собственными сомнениями и инстинктами, а потом на полпути повернуть назад, потому лишь, что груз оказался непомерно тяжким. Это просто... альфы так не поступают. Мирон усмехнулся этой мысли - что ж, здравое зерно в Славиных возражениях есть, хотя бы в том, что коренной перелом сознания целой расы не свершится в одночасье. И может быть, действительно стоит подойти к этому вопросу более взвешенно и осмотрительно. Для начала достаточного победить Ягами и самому стать Примархом. А уж тогда заняться тем, что Мирон теперь стал называть про себя "проблемой Нулевого округа". Потому что любые проблемы решаемы. Уж он-то знал. - Хорошо, - сказал Мирон. - Хорошо? Забьешь на это? - Да. - Обещаешь? - Нет, - улыбнулся Мирон, а когда Слава насупился, добавил: - Но толку-то? Ты сжег пленку, свидетельств на руках у меня нет. Минбез скорее всего сохранил копию, но до Минбеза мне сейчас никак не добраться. Это... подождет. - Вот и отлично, - вздохнул Слава и, осторожно взяв ладонь Мирона, лежащую у него на плече, бережно подул на его пальцы, на которых уже вспухли волдыри. - Какого хрена ты в камин полез? - Зная меня, ты мог и предугадать, что полезу. - Это да. Пошли на кухню, там аптечка вроде есть. Он встал и потянул Мирона за собой за руку. И Мирон покорно пошел за своим бетой, мысленно уже перекраивая и переделывая грядущее выступление против Башира Ягами. Перекраивая и переделывая так, как он считал правильным.