Сборник штук на "Страшную месть"

— Вы уезжаете? Гуро аккуратно складывает рубашку в сундук, закрывает его и только после этого оборачивается. — Уезжаю, Николай Васильевич. Какие-то проблемы? Гоголь — раскрасневшийся, яростно сверкающий глазами — захлопнул дверь и сжал кулаки: — Вы… — быстро приблизился почти вплотную. — Вы не можете уйти и бросить меня здесь! Яков ухмыльнулся и, облизав губы, лукаво шепнул писателю: — Попробуй. Меня. Удержать. И в следующую же секунду оказался опрокинутым на постель, носом в сбившееся белое покрывало с тихо рычащим что-то Гоголем на спине. Холодные руки пролезли под рубашку вверх от боков до позвоночника, резко дернули, обрывая мелкие пуговички, и по обнаженной спине проскользил мокрый язык. Коля прикусил кожу между лопаток, и Гуро с стоном вскинул спину, выгибаясь волной. Гоголь ощутимо провел зубами по загривку и забормотал быстро-быстро в седые волосы над ухом: — Я ж вам верил… А вы мне сердце разбили, душу вывернули… Одежда, лежащая на краю, с тихим шелестом соскользнула на пол. Гоголь вжал мечущиеся без дела по простыням Яшины запястья над головой и нежно потерся носом об острые крылья лопаток: — Я ж по вам ночью рыдал, когда вы умерли… — крепко вжался, почти до удушья и жалобно заскулил Гуро в затылок. Яков требовательно дернул руками, легко вывернулся и обернулся лицом, требовательно притянул любовника к себе и целуя соленые губы. Мог бы опрокинуть, зажать, поцеловать так, чтоб Коля сам развел под ним ноги, и взять, как он любит — сильно, медленно и с громкими стонами, но не стал. Торопливо содрал брюки и сам развел сильные, жилистые ноги. Гоголь на секунду отстранился, любуясь, и в его глазах — томных и жадных — промелькнуло что-то темное. Он низко, по-звериному зарычал, заклокотал горлом, наклонился и мокро провел языком по стоящему члену, яйцам и ниже, заставляя Якова гортано выстонать что-то невнятное. Коля сосал у него грязно, даже больно — крепко смыкая губы и изредка царапая тонкую кожу зубами. Яков попытался зарыться пальцами в смоляные волосы и хотя бы чуть-чуть перехватить главенство, но писатель на это прикусил чувствительное местечко на внутренней стороне бедра: — Руки! Зло сверкнул глазами: — Мой… Мой! Гуро послушно закинул руки за голову, заграбастал складки простыней судорожно сжимающимися пальцами. Гоголь вернулся к текущему члену, прошелся языком по всей длине, зажал губами головку, больше раздразнивая, спустился вниз и протолкнул язык внутрь. Яков подавился вздохом и только сипло выругался. Коля игриво обвел дырку по кругу, потом отстранился, приблизился к шее и острыми, по-лисьи мелкими зубками вцепился в шею, одновременно проталкивая член сразу наполовину. Гуро зашипел и скрестил ноги на гоголевской пояснице, не давая двинуться с места. — Так вам и надо, Яков Петрович. Вы меня использовали, еще и убить обещали, — мстительно прошептал ему Гоголь и толкнулся до конца. Гуро в ответ беспомощно всхлипнул, что нет, не хотел, господи, двигайся, давай! — Так. Вам. И надо, — повторил Коля, медленно трахая на каждое слово. Ноги на поясе больше не сдерживали, а бессильно висели, Яков взвился всем телом, обнимая писателя за шею и притираясь всей грудью. Он стонал срывающимся голосом, насаживался сильнее, до упора и звезд в глазах. Ногти и съехавший перстень царапали Гоголю спину, зубы следователя мстительно вцепились под острую ключицу и закусили до крови. Гуро посмотрел на него шалыми, потемневшими глазами и поцеловал этими кровавыми губами, одновременно кончая и сжимаясь задницей вокруг члена Коли. Тот застонал и опал на разгоряченное, потное тело следователя, мелко дрожа и всхлипывая от оргазма. Яков Петрович почувствовал, как внутри разливается теплая сперма, а когда Коля вышел и свернулся уставшим клубком под боком, она вытекает по ногам. — Не уезжай без меня, — тихо сказал Гоголь. Он лежал, уткнувшись носом Якову в бок, удовлетворенный, но грустный и несчастный. Яков тяжело дышал и молчал с закрытыми глазами, и Коля жалобно прижался и обхватил его руками. — Домой приедем — выебу так, что сидеть не сможешь, — ровно пообещал Гуро, притягивая Гоголя к себе в объятия.