Ночь в комнате тенится и тенится — — из тины не вытянуться Отяжелевшему глазу.
Яков прикрывает глаза, вслушиваясь в вязкую, дегтярную тишину. Какой пассаж. Как в книгах — встреча тайных любовников во мраке гостиничного номера. Гоголь, конечно, омега непарная еще, но уж точно не пойдет под венец по любви. Таких — тонких да нежных — выдают замуж по расчету за богатеньких наследников. Гуро богат и влиятелен, но знает, что родители Ники уже выбрали сыну пару. Гуро ждет, потому что хочет сделать кое-что правильное.Двери вдруг залязгали, Будто у гостиницы Не попадает зуб на зуб. Вошла ты, Резкая, как «нате!»
Коля застыл черным росчерком в дверном проеме, тонкий, сильный. Взволнованный. — Здравствуй, — выдыхает радостно и скорбно. Он бы кинулся в объятия — как делал всегда -, но его палец опоясывает кольцо, и это решает все. Коля вообще контактный человек, обожающий обниматься и ласкаться, прикасаться неверяще кончиками тонких пальцев. Яков успел изучить все его чувствительные места, все точки, от прикосновений к которым Ника закатывал глаза и протяжно, наслаждаясь, выл на одной ноте. Гуро протягивает руку, и Гоголь внезапно вжимается вплотную, прячет нос в ткани его пиджака. Сильный, но нуждающийся в заботе. Чужой — уже -, но такой родной.Муча перчатки замш. Сказала: «Знаете, я выхожу замуж»
Знаю. Потому и боюсь посмотреть тебе в глаза и увидеть покорность своей судьбе. Я не стал бы порочить тебя меткой до замужества, до той последней секунды, когда остается хоть небольшой шанс, что я смогу выторговать тебя у твоих родителей. Но рано, рано и неожиданно для нас обоих. — Кто? — тихо спрашивает Гуро, обнимая трясущиеся плечи. — Елизавета Данишевская, — ответил Гоголь, жарко, лихорадочно дыша ему в шею. — Она же парная? — удивился Яков, успокаивая тихим шепотом не столько Колю, сколько себя. — Её муж погиб недавно на охоте, — шмыгнув носом, возразил Гоголь. — Я не про него, — усмехнулся Гуро, — ее пара — графиня Мельникова, ее близкая подруга. Гоголь разочарованно выдыхает и легонько целует альфу в щеку: — Прости.Что ж, выходите. Ничего. Покреплюсь. Видите, спокоен как. Как пульс Покойника.
Гуро почти зло щурится. Теперь это его личная проблема, его личная война. Его личный омега, доверчиво жмущийся к нему прикрытым волосами ухом. Гоголь будто мысли его читает, и на секунду, встряхнув головой, открывает шею. Яков аккуратен и почти нежен, прокусывая тонкую кожу под заострившимися скулами. Ника принимает свою метку молча, не как смирившийся, но как очень очень этого ждущий. Яков, может, и хотел бы извиниться за внезапный приступ инстинктов, вот только Гоголь — счастливо, задумчиво-радостно растирает меж пальцев каплю собственной крови и смотрит так, что хоть сейчас его под венец веди: так только на Истинных смотрят. Гуро целует его в потрескавшиеся, мальчишечьи губы, делится горчаще-соленым вкусом. Омега мурчит, ластится и успокоенно затихает на его груди.Помните, вы говорили: «Джек Лондон. Деньги. Любовь. Страсть.» А я одно видел: Вы — Джиоконда, Которую надо украсть.
Яков снимает свой перстень и надевает на тонкий безымянный палец Ники вместо тонкого золотого, неправильного кольца. — Мой…И украли.