Шах и мат

Весь следующий день меня преследовало тошнотворное послевкусие пятницы. Мне до сих пор не верилось, что я сумела героически выдержать целую смену, каждая секунда которой была отравлена жутким похмельем и каким-то тупым отчаянием. Голову жгло изнутри раскаленным железом, в глазах все плыло, а во рту поселился гадко-кислый привкус желчи. Благо из-за того, что с утра я полностью погрузилась в составление ежемесячной отчетности, а вечером помогала официантам отбивать запару, никто не заметил, как на самом деле мне было хреново. Оля и Сема отдыхали, чему я даже обрадовалось, ибо их жалостливые взгляды только усугубили бы мое и без того незавидное положение. Радовало лишь то, что вспоминать о последней вылазке в бар просто не было времени. Но радость эта длилась недолго. Субботний выходной начался с мыслей о Панарине, которые обрушились на меня с удвоенной силой, как если бы жаждали наверстать время, отнятое работой. Пол дня я провалялась в постели, пытаясь спрятаться от целого мира, но тщетность этих стараний обволакивала тело тяжелой апатией. Это было как играть в кошки-мышки с самим собой. На меня накатило небывалое ощущение стыда за все, что я наговорила Артемию, едва осознавая в пьяном беспамятстве, какие именно слова так дерзко срывались с языка. Шансы на наше совместное будущее, зыбко сверкнув напоследок захмелевшим миражом, разбились о кафельный пол вонючего туалета, пропахшего запахом рвоты и неизбежного расставания. Точка в отношениях с Панариным напрашивалась давно. Мой уверенный и неоспоримый мат неприлично растянулся во времени. В стремлении вытащить эту партию мы оба зашли слишком далеко. Настолько, что долгожданное завершение теперь не приносило ничего, кроме невыносимой горечи. Я ощущала глубокую тоску от того, что счастье, которое неоднократно подбиралось ко мне вплотную, ускользнуло столь быстро и легко, будто все это время насмехалось надо мной. Тешилось жалкими попытками вернуть прошлое. Удержать человека, чье имя теперь замирало на экране телефона пропущенными звонками. Было глупо надеяться на то, что мы больше никогда не увидимся. Но если уж я решила, что имею право делать выбор за двоих, то в порыве трусливого эгоизма оставалось только одно — идти до конца. От голода пустой желудок периодически сводило судорогой, но я упрямо не вставала с кровати, наказывая себя за мерзкое поведение. Унылое течение времени нарушила вибрация айфона. Поначалу я игнорировала монотонное жужжание, однако вызов повторялся снова и снова, вгоняя меня в ноющую агрессию. Палец уже приготовился отклонить чужую настойчивость, как вдруг глаза поймали фокус на имени звонившего. — Сергей Владимирович? — заинтригованная, я даже забыла поздороваться и чуть не прикусила язык. — Алиса, здравствуй, — правда, если босс и заметил мою бестактность, то виду не подал. — Извини за беспокойство. Знаю, у тебя сегодня выходной, но мне нужно увидеться с тобой в ресторане. Это очень важно, и, терпи дело до послезавтра, я бы не стал торопить. — Что-то серьезное? — я не на шутку разволновалась и в ту же секунду надумала себе с три короба: где я могла накосячить и чем это мне грозило? — Да, но не переживай. У нас с Артемием для тебя хорошие новости. Упоминание Панарина укололо слух. Что он, черт его подери, задумал на этот раз? От неожиданности я издала нечто среднее между обрывистым «эм» и дурацким мычанием. Сергей Владимирович потерпел несколько секунд в ожидании чего-то более членораздельного, но, не дождавшись, вздохнул чересчур выразительно. — Обещаю, мы не займем у тебя много времени. — Конечно, Сергей Владимирович, — наконец, я взяла себя в руки, и слова сложились друг с другом так, как нужно, — я приеду. — Спасибо! Будем ждать тебя в шесть. Еще раз извини, что нарушаю твои планы. — Все в порядке, — в конце концов, никаких планов вообще не существовало, а значит, и нарушать моему боссу было нечего. — До встречи! — Сергей Владимирович попрощался и отключился до того, как я успела что-либо ответить. Неотвратимость скорой встречи с сине-зелеными глазами промчалась по коже лихорадочной дрожью. Вероятность того, что в присутствии Темы у меня получится сохранять ледяное спокойствие, была критически низкой. Уровень моей уязвимости зашкаливал. Я была сломлена, беспомощна и абсолютно не уверена в себе. Будто меня загнали в тупик, и угроза расправы теперь нависала надо мной грозовой тучей. Кудрявой и вездесущей тучей, от которой, сколько ни пытайся, спрятаться невозможно. С громким стоном я повалилась на подушки, закрыла лицо руками и все оставшееся время гадала, чем же я так провинилась в прошлой жизни, что в нынешней приходилось расплачиваться непомерно жестоко. Как и было оговорено, около шести я вошла в ресторан, машинально пряча нос в воротник пальто. Быстро осмотревшись вокруг, я преступно тихо прокралась к стафф-зоне. Хотя в той суете, что царила в зале, вряд ли кто-то вообще обратил внимание на мое появление. Сердце глухо стучало в горле, пока я поднималась по лестнице в офис, боязливо считая ступеньки. Невеселые размышления тащились за мной по пятам, ныряли под ноги, сбивали шаг и заунывно выли до самой двери, умоляя развернуться. Я не послушалась. Мне было страшно, но этот страх оттеняло любопытство. Внутренности то и дело скручивало то ли от ужаса, то ли от предвкушения, и, чем больше я медлила, тем хуже понимала, что чувствую на самом деле. Из кабинета доносился слабый шелест бумаг и хриплое покашливание, какое обычно бывает у заядлых курильщиков. А что, если Панарина здесь все-таки нет? Надежда дрожащим мотыльком впорхнула в легкие, и дышать стало немного легче. Пусть веры в то, что мне действительно могло так повезти, было крайне мало, я собралась с духом и, наконец, постучала. А когда моего слуха коснулось приглашающее «войдите», вся былая спесь сошла с меня жаром, стекающим вниз по позвоночнику. Но пути назад уже не осталось. Онемевшими пальцами я обхватила дверную ручку и, дернув ее на себя, погрузилась в душную тесноту офиса. Конечно, он был тут. И смотрел так оглушающе пристально, что я невольно втянула голову в плечи, мечтая сжаться до размеров молекулы. Между нами мгновенно возникло напряжение, слишком опасное для столь небольшого помещения. В глазах Темы мелькали искры невысказанных слов, а все его естество излучало жгучее нетерпение. Он сидел, вытянувшись в струнку, будто готовясь в любой момент сорваться с места. И только присутствие Сергея Владимировича мешало ему прямо сейчас начать выяснение отношений. Меня это вполне устраивало. Умение оттягивать неизбежное у меня было дай бог каждому. — Алиса, присаживайся, — Сергей Владимирович указал на ближайший к себе стул, и я облегченно выдохнула, оказавшись к Панарину боком. — Хочешь чай или кофе? — Лучше сразу к делу, — от волнения мой голос заскрежетал, как обледенелые ветви деревьев, и я неловко прокашлялась. — Конечно, — мужчина не стал спорить, оставил свои бумаги и полностью развернулся ко мне, сцепив руки в замок. — Речь пойдет о нашем партнерстве с крупной сетью ресторанов «Davinci» в Колумбусе. Точнее, о программе обмена опытом для управляющего персонала. Я нахмурилась, весьма смутно представляя себе, какое отношение это имело ко мне. Тем временем Сергей Владимирович, прекрасно уловив на моем лице ничем не прикрытое замешательство, продолжил объяснять: — Это что-то вроде взаимовыгодной стажировки — американцы отправляют к нам своего специалиста, а мы в ответ присылаем им своего. Все вопросы по проживанию и оформлению документов стороны берут на себя. Многие формальности уже согласованы, осталось утрясти кое-какие мелочи… — Сергей Владимирович выдержал интригующую паузу. — В общем, не буду ходить вокруг да около. Я предлагаю тебе поехать в Колумбус и поработать менеджером в «Davinci». Мой рот округлился сам по себе, и я выброшенной на берег рыбой молча глотала спертый воздух. Мозг снова и снова проигрывал слова, но я как будто не могла уловить их суть. Стажировка, Колумбус, другой ресторан… От шока перед глазами потемнело. Мне срочно понадобилось на чем-то сосредоточиться, чтобы сохранить ясный рассудок. Сама не понимая, зачем, я мотнула головой в сторону Панарина и столкнулась с не менее изумленным взглядом. Артемий заметно помрачнел, и его пухлые губы превратились в тонкую бледную полоску. Он не моргая смотрел на меня в упор, и дождевая серость плотной пеленой оседала на зеленоватую синь его глаз. Он что, ничего не знал? На какое-то время в кабинете повисла мертвая тишина, в объятиях которой развернулась настоящая дуэль взглядов. Как ни странно, первым заговорил Панарин. Но обратился он вовсе не ко мне. — Сергей Владимирович, — его голос катком проехался по мужчине, которого наше поведение порядком удивило, — а чем обусловлен такой выбор? — Тема, ты извини, я не успел посвятить тебя во все подробности. Да и, честно сказать, не думал, что вы оба так отреагируете. Подобная практика на дороге не валяется. К тому же, Алиса молодая, амбициозная, хорошо знает язык. Думаю, из этой поездки она сумеет выжать куда больше, чем кто-либо другой. И ей хорошо, и ресторану польза, — очевидно, что у Сергея Владимировича пазл полностью складывался, и приводимые доводы вытекали из элементарной логики, спорить с которой было трудно. Но он не знал, что спорить было одним из любимых занятий Артемия Панарина. Разумеется, после хоккея и шахмат. — Алиса совсем недавно в должности, разве не лучше ей поработать в знакомой обстановке? Пообвыкнуться, набраться уверенности. Это ведь другая страна, другие правила, другой уровень стресса… Я возмущенно хмыкнула, позабыв о былой скованности. В своем псевдостремлении оградить меня от всего «другого» этот несносный человек опять думал только о себе. — Я проходил через это и знаю, каково оказаться вдали от… привычной жизни. Его слова врали громко и нагло. Меня накрыло ощущение дежавю. Только на этот раз мы с Панариным поменялись местами. Я находилась в одном «согласна» до Америки, а он в гораздо более эгоистичной (по сравнению со мной) манере желал это предотвратить. И показная забота — единственное, к чему ему оставалось апеллировать перед своим деловым партнером. У Сергея Владимировича на этот счет было свое мнение. — Алиса давно здесь работает, самостоятельно прошла весь путь от стажера до менеджера и знает наши стандарты от корки до корки. Ей нужен рост, как профессиональный, так и личностный. А новая обстановка только закалит ее. — И все же мне каж… — Это прекрасное предложение, — я бесцеремонно перебила Артемия на полуслове, мечтая как можно скорее покончить с их бессмысленным спором. — Мне очень приятно, что вы мне доверяете, но… — Какие могут быть «но», девочка моя? — теперь настала очередь Сергея Владимировича прерывать меня. В этот момент он был похож на возбужденного мальчишку, чье хрупкое терпение искусно испытывала капризная барышня. — Ты только подумай, какие перспективы перед тобой откроются. А еще, — мужчина заговорщицки нагнулся ближе, расплываясь в лукавой улыбке и обнажая свой главный козырь, — я наслышан о том, что твой старший брат сейчас играет в американском хоккейном клубе. — Он живет в Чикаго. Честно говоря, особой трагедии в этом не было. Чикаго и Колумбус разделял всего один час прямого перелета. Так что сказала я это скорее для того, чтобы хоть что-то сказать. Размазывая по языку кашу из разбегающихся мыслей. — В любом случае он будет ближе к тебе, чем сейчас, — Сергей Владимирович подмигнул, и я улыбнулась. А он хорошо подготовился. По крайней мере, лучше Артемия знал, чем меня подкупить. — Это непростое решение, — еще одно, кстати, как будто в последнее время мало мне было непростых решений. — У меня есть время подумать? — Разумеется. Но только неделю. — Мне хватит, — я робко поднялась с места, готовясь сию секунду умчаться на улицу. — Я могу идти? Необходимость выбирать перекрывала кислород, душила, сдавливала грудь. — Да, и еще раз спасибо, что приехала. Если будут вопросы, я всегда на связи, — Сергей Владимирович кивнул мне на прощание и вновь уткнулся в бумаги. В следующее мгновение ему позвонили, и мужчина, слаба богу, не заметил, как я напоследок повернулась к Панарину и шумно сглотнула, наблюдая за тем, как на его лице возникает выражение затравленности. Я ничего не сказала и покинула офис. Итог беседы был следующим: более ироничного завершения моей истории с Артемием Панариным и не придумаешь. Я еще не успела перейти улицу, когда ветер требовательным окриком задул мое имя под пальто.  — Да постой же ты! Физическая форма Темы позволила бы ему догнать скоростной велосипед, не то что нерасторопную меня. Цепкая хватка на запястье обожгла. То, что на нем в плюс пять не оказалось куртки, рассердило. — Отпусти, — как дикая кошка, прошипела я, выворачиваясь из плена его пальцев. Конечно же, безуспешно. — Давай поговорим, — он стойко вбирал в себя мое негодование. Это была не просто просьба. Это было отчаяние. Оно так некстати выползло наружу, зацепившись за два коротких слова, что я внезапно растерялась и оцепенела. Лишь смотрела на Панарина, мелко дрожа всем телом. Он совсем не ожидал, что я так быстро затихну, и весь сумбур его мыслей отразился в помутненных глазах. Взгляд Темы тут же заметался по моему лицу. — Я знаю, что накосячил перед тобой будь здоров, — наконец, он заговорил. Мягко, вкрадчиво, словно боясь спугнуть. — Знаю, как больно тебе было все это время. Со мной, без меня. Знаю, что вел себя недостойно, когда позволил дурацкой недосказанности разрушить все, что было между нами. Когда позволил собственным обидам взять верх и отказаться от тебя. Отказаться от борьбы за наши отношения. Его речь набирала скорость. Слова наслаивались друг на друга, ломались, крошились, делались неразборчивыми. Панарин открыто переживал, что я вот-вот брошусь прочь, и он не успеет. Не успеет сказать самое важное. — Я и сам себя не уважаю за то, что все так глупо получилось. Но я перестану уважать себя еще больше, если и в этот раз отступлю. — Тема, — его фразы кусались. Я хотела, чтобы он остановился, перестал мучить меня и себя. А Панарин готов был выдержать все на свете, но заставить меня дослушать. — Я не врал, когда говорил, что все еще люблю тебя. Так же сильно и глубоко, как прежде. — Я знаю, — вырвалось настолько тихо, что не разобрать — шепот или колыхание воздуха. Тема вдруг прикрыл глаза, и побледневшие губы искривила ломаная усмешка. — Чертова Америка, опять она встает между нами. — Между нами встает не Америка. Пытливые глаза снова уставились на меня, выбивая из-под ног асфальт. Я кое-как держала равновесие, держась за ту смелость, что еще у меня была. — Нам не стоило ворошить прошлое. Любовь, которая осталась в нас… она, как заноза, понимаешь? Если вовремя не выдернуть, врастет, загноится, начнет нарывать. Каждый раз, задевая ее, ты будешь чувствовать боль, и, в конце концов, эта боль сведет тебя с ума. Лишит покоя, превратив счастье в издевательский промежуток — от одной мучительной пытки до другой. Артемий слушал подозрительно спокойно и даже как-то смиренно. В моем голосе появлялись и тут же высыхали слезы. — Мы не сможем нормально жить, если не избавимся от занозы раз и навсегда. — Метафора красочная, только вот реальность куда более прозаична, — не выдохнул — вытолкал. — Ты сама не веришь в то, что говоришь. Бросаешь мне свою ложь, как подачку. На, Панарин, выглядит красиво, а на вкус — подавишься. А правда в том, что заноза, о которой ты говоришь, это не любовь. Это трусость. Мое возражение застряло в горле вязкой слюной. Возражать было нечему. — Я чувствовал то же самое, когда предлагал встречаться девушке, которую не любил ни секунды. Ты ведь знаешь, к чему это привело. Нельзя просто оставить все в прошлом, Алиса. По крайней мере до тех пор, пока вот здесь, — широкая ладонь несколько раз похлопала по груди, раззадоривая сердце, — еще не остыло. Осторожный шаг вперед пригвоздил меня к месту. Теплое дыхание перетекло с губ на губы, пробуждая внутри предательский трепет. — Ты всерьез думаешь, что мы будем счастливы? После всего, что случилось. — Возможно, еще счастливее, чем были бы, если бы этого не случилось. Между нашими лицами стремительно сокращались миллиметры. Остатки здравого смысла, побежденные, отползали в укрытие, уступая коварному желанию сдаться на милость победителю. Из раза в раз капитулировать перед Артемием Панариным было присуще мне, как неуклюжесть, самопожертвование и страсть к хоккею. — Я никуда тебя не отпущу. Его властный поцелуй уже готовился поставить крест на стажировке в Колумбусе и моем бестолковом сопротивлении, как телефон, зажатый у меня в пальцах, разразился бурной вибрацией. На этот раз судьба бесцеремонно впихнулась между нами через моего старшего брата. Панарин, сбивчиво мазнув взглядом по фотографии Артема, отступил так, словно взял свои слова обратно. С неба рассыпалась частая морось, и наша близость рассыпалась вместе с ней. — Прости меня, — под склизским дождем на границе сентября с октябрем я выносила нашим отношениям финальный приговор. — И за то, что, пьяная, наговорила глупостей, тоже прости. Резко развернувшись, я поспешила прочь. Взгляд Темы преследовал меня, раздирая спину в кровь. Косые капли прятали от случайных прохожих слезы, пока брат, не переставая, набирал мой номер и ждал ответа. Его не последовало. А последовала лишь короткая, завуалированная просьба. Дай мне немного времени. Перезвони позже.

***

В воскресенье Петербург уже не плакал. День стоял серый и неприметный, и бледное солнце тусклым бликом мелькало между свисавшими с неба облаками. «Ледовый» все гуще обрастал болельщиками, превращаясь в единственное радужное пятно на бесцветном городском холсте. Никита припарковал машину на служебной стоянке дворца, и его рассказ о последнем походе к командному врачу как раз подошел к концу. — Так что на следующей тренировке я в деле, — Гусев, потянув на себя ручник, довольно улыбнулся и отстегнул ремень безопасности. Я смотрела на его сиявшее радостью лицо и думала о том, какой паршивой может быть моя жизнь без Никиты Гусева. Человека, который стал мне вторым старшим братом. Человека, который раскрашивал для меня Петербург, когда тот виделся мне сплошной призрачной декорацией. От Никитиного беспечного трепа на губах задрожала улыбка. Он заговорил о чем-то другом, но это «что-то» волновало меня гораздо меньше, чем его присутствие. Я сидела рядом и запоминала, каково это — видеть его прямо перед собой, раскладывать на эмоции его голос, ощущать на себе его кипучую энергию. Я улыбалась, но улыбалась грустно и как будто прощаясь, хотя окончательное решение еще не было принято. Расставаться с Гусевым было словно расставаться с той частью меня, что помнила лишь все хорошее и светлое. В двух словах, тяжело и нечестно. — Мне предложили поработать в Америке. Менеджером в одном из сетевых ресторанов Колумбуса. — Ничего себе! — удивление дернулось в воздухе по инерции, как пассажир резко остановившегося автобуса. — Это же здорово! Искренность Никиты лишь усиливала осевшую внутри горечь. — Да, но… — Тема? — Ты. Гусев отчего-то рассмеялся и взял меня за руку. — Так и знал, что ты втрескалась в меня по самые уши. Я театрально закатила глаза. Но тоска сгущалась надо мной все сильнее, стирая с лица любые проявления веселья. — Если я уеду, мне будет тебя не хватать. — Мне тоже. Но я точно не имею права отговаривать тебя, как бы сильно мне не хотелось, чтобы ты осталась. К тому же, я все еще не теряю шансы в скором времени попасть в НХЛ. Не удержавшись, я подалась вперед и обняла Никиту, перед этим летящим движением губ коснувшись его щеки. Трепетные объятия Гусева всегда срабатывали лучше всякого успокоительного. И он дарил мне свою поддержку в немом обещании быть рядом, куда бы я ни отправилась. — Ты хочешь уехать? Удивительно, как тихий, неуверенный шепот из уст близкого человека имеет свойство превращать самые простые вопросы в самые сложные. — Мне кажется, что мой отъезд — это логическое завершение прошедших недоразумений. Гусев мягко отстранился и покачал головой. — Я не об этом. Ты действительно готова перевернуть эту страницу или просто думаешь, что это было бы правильно? — его слова так сильно напирали, что ощущались почти физически. — Хочешь сказать, что я поступаю вопреки своим чувствам? — я откинулась на спинку сидения и потерла переносицу. — Я только хочу, чтобы ты была счастлива. И мне кажется, что без него это невозможно. — Любить Артемия Панарина не значит быть счастливой, — я вздохнула и потянулась к дверной ручке. — Пожалуйста, пойдем во дворец. Если это мой последний матч в «Ледовом» перед большим перерывом, я хочу выжать из него максимум. Мы зашли через служебный вход, и Никита сразу же предложил отправиться к ребятам, чтобы пожелать удачи. Я согласилась, но лишь из тех соображений, что компания Гусева убережет меня от каких-либо контактов с Артемием. Я боялась того, что любой из них окончательно склонит чашу весов в пользу того, чтобы остаться в Петербурге. А затем жалеть об этом всю жизнь. — Вот что ты будешь чувствовать, если откажешься. Во-первых, это потрясающий опыт, а во-вторых, мы будем часто видеться. Артем чересчур рьяно вцепился в идею моей стажировки в Колумбусе. И я бы действительно поверила, что дело тут в перспективе долгожданного семейного воссоединения, если бы не парочка «но». От всех моих сомнений брат отмахивался, как от назойливых мух. А об отношениях с Темой, в отличие от Гусева, он даже не заикнулся, хотя события в Ярославле разворачивались весьма неоднозначно. В конце концов, вчера вечером откровенничать о Панарине у меня не было ни сил, ни желания, и, возможно, понимание этого настигло Артема на другом конце света. Или он решил, что не стоит лишний раз упоминать о том, кто вполне способен меня переубедить. Каким бы странным ни показалось мне поведение брата, причин тому могло быть несметное количество. Погружаясь в свои раздумья все глубже, я совсем потеряла бдительность, и даже оклик Никиты не спас меня от внезапно открывшейся двери в медицинский кабинет. Та безапелляционно щелкнула меня по лбу, и с громким «ой» я отшатнулась, врезаясь спиной в грудь Гусева. Перед глазами возникли темные волны, на несколько секунд затеняя ясность сознания. Дверь насмешливо скрипнула, и из-за нее выглянул Прохоркин. А в следующее мгновение он уже стоял напротив, рассыпаясь в сбивчивых извинениях. — Коля, я в порядке, удар был несильным, — я сжато улыбнулась парню, а затем неловко пошутила, надеясь как-то разрядить обстановку. — Судьба уже второй раз буквально сталкивает нас друг с другом. — И это самые приятные столкновения в моей жизни, — Прохоркин смущенно почесал затылок и покосился на Никиту, как если бы хотел сказать, что, будь мы наедине, он бы выразился более красноречиво. — Может, показать тебя Егору? — Гусев пристально сканировал мое лицо в поисках признаков сотрясения. — Не преувеличивай, я же говорю, все нормально. — А ты-то что там делал? Проблемы со здоровьем? — Никита пожал Коле руку в запоздалом приветствии. — Да пустяки. На тренировке почувствовал боль в шее, но после массажа все прошло. — Ясно, тогда пошли в раздевалку? Мы с Алисой как раз туда идем. Невысказанная просьба Прохоркина отдалась умоляющей вибрацией у меня в висках. — Никит, мы догоним. Гусев явно не ожидал услышать нечто в этом роде, но не сказал ни слова и, слегка пожав плечами, продолжил свой путь. Коля помолчал с полминуты и, наконец, обронил робкое: — Я очень рад тебя видеть. От Прохоркина за километр тянуло чистой влюбленностью, которую я не могла себе позволить. Не зная наверняка, могла ли полюбить его в ответ не воображением, а сердцем. Так, как до сих пор любила Панарина, и так, как теперь боялась любить кого-то еще. Накануне отъезда в Америку я не хотела оставить о себе память куда хуже той, что заслуживала. Говорить правду сейчас, перед матчем, было нельзя. — И я тебя тоже. Коля сделал шаг ко мне, и его пальцы, едва касаясь, погладили мою ладонь. Я не отдернула руки, испытывая какое-то извращенное удовольствие от того, с какой мальчишеской нежностью он ко мне относился. Нагло провоцируя Прохоркина на такую невинную ласку, которая значила для него гораздо больше, чем для меня. И не замечая в другом конце коридора сине-зеленый взгляд, горевший яростной безысходностью.