Четыре печати

Глубоко под Цитаделью.       В просторном зале, с незапамятных времен служащим темницей древнему божеству, царил полумрак и холод, здесь витал затхлый запах смерти и разложения. Время было не властно над этим местом, оно застыло, позволяя своему хозяину существовать вечно. Толстые щупальца Анкселам, оплетали мощные колонны поддерживающую вовсе не сводчатый потолок, а саму землю. Они шевелились, извивались словно змеи, а единственный глаз божества постоянно перемещался. Создавалось обманчивое впечатление, что Анкселам свободен, в любой момент может покинуть свое убежище. Все было не так! Колонны навечно пригвоздили его к земле, неумолимо высасывая его силу, делая слабее. Но даже так Древний все еще был намного сильней из всех ныне существующих, и не только в этом мире. Он пожиратель, разрушитель, тот, чье появление несет лишь погибель. Его смогли лишь задержать, не более…       — Твои глупые сказки не помогут, не изменят судьбу этого мира.       — Если так, чего ты боишься?       — Боюсь? Не стоит заблуждаться, принимать желаемое за действительное. Страх никогда не был ведом мне. Боятся меня! Боятся и боготворят! Во всех мирах, которые я разрушил, мне поклонялись, возводили алтари и храмы, мне возносили молитвы и приносили в жертвы, меня боялись настолько сильно, что я становился самой сутью этих миров. Я уничтожал их один за другим. Мне нечего бояться, особенно твоих танцовщиц. Я уже нарушил твои планы! Все кончено, мне осталось ждать немного. Вестники займут свои троны, разрушая колонны, а ты и твои танцовщицы будете покорно сидеть у их ног. Хотя тебе грех жаловаться, ведь ты вновь увидишь его…       — Если все так, почему тебя так волнует глупая сказка, что вспомнилась Леви?       — Волнует? Не смеши! Свобода воли ничего не решает!       — Время покажет, ну, а пока нам остается лишь наблюдать. ***       Они снова в его спальне, которую Леви наивно считает своей. И вновь тело девушки изранено, а сама она слаба настолько, что не может пошевелиться. На этот раз все это по его вине. Недовольный взгляд вестника скользил по кровоподтекам, ранам, синякам, многочисленным глубоким царапинам. Гажилу не нравилась подобная картина, но мучения Леви неизбежны, ведь чем сильнее его противники, чем яростней их сопротивление, тем более страстным будет танец и боль сопровождающая его. Мужчина не мог на это повлиять, ведь войну невозможно остановить. В итоге на его теле не останется ни одной раны, его не смогут убить, но это не касается Леви, чей танец — агония, разрушающая и тело и душу.       Вестник опустился на кровать, провел ладонью по плоскому животику девушки, размазывая кровь по нежной мертвецки бледной коже. Он хотел бы попросить прощения, но точно знал, что это слово никогда не сорвется с его губ. Леви для него не более чем орудие, так задумано изначально и так будет. Эта девушка подарит ему силу и наслаждение, будет танцевать лишь для него. Все так. Вот только эти вполне здравые мысли не помогали справиться с нарастающим раздражением. Гажила злило все: представшая его взору картина, беспомощность танцовщицы, её боль, собственное чувство вины, не говоря уже о давних врагах, которых он ненавидел всеми фибрами своей прогнившей души.       — Потерпи, скоро станет легче, — сам не зная для чего, произнес мужчина, принимаясь аккуратно стягивать с девушки промокшую от крови одежду, украшения вестник предпочел оставить. Это вообще стало его странным фетишем. Как и его непреодолимое желание обладать. Даже сейчас Гажил до боли хотел Леви, ему было необходимо вновь услышать её сладостные стоны, ощутить неуверенные робкие прикосновения, увидеть блеск в глубине карих глаз. Нежная и беспомощная девушка запала в его душу, казалась нежным цветком, что не должен был выжить в разрухе войны, она его напоминание о мире…       Леви не слышала вестника, вновь балансировала на грани жизни и смерти, вот только на этот раз без малейшей возможности умереть. Помимо собственной воли, она оказалась крепко накрепко привязана к Войне, и по большому счету, уже не была человеком. От прикосновений Гажила раны начали затягиваться, а, казалось бы, утраченная красота — возвращаться. Девушка оживала, краски возвращались на его лицо, а дыхание выравнивалось.       — Я не дам тебе исчезнуть, ты еще не станцевала для меня последний танец.       Он сделал все, что должен, залечил раны и вернул силы своей танцовщицы. И вроде бы, стоило остановиться, вернуться на поле боя, но вестник не мог уйти так просто. Леви не просто сосуд, её роль намного важней. Но ведь дело не только в этом… Постепенно прикосновения стали больше походить на ласку, и мужчина уже не мог сдержаться, желание возобладало над разумом. Война подождет, сейчас ему хотелось мира. Сухие шершавые губы коснулись пульсирующей жилки на шее Леви, начали неспешно опускаться ниже, оставляя за собой влажную дорожку.       — Ммм… — пушистые ресницы дрогнули, и Леви распахнула глаза. Последнее, что она помнила острую боль, пронзившую тело и музыку, звучащую внутри нее, а после были воспоминания о матери, рассказывающей ей сказки. Все как в тумане. Сейчас же вовсе жар разливался по телу, горящему от вожделения. — Гажил? — невольно на губах появилась блаженная улыбка, и стало намного спокойней. Рядом с вестником всегда так: и страшно, и надежно.       Ничего не ответив, мужчина припал к пухлым манящим губкам, срывая поцелуй. Теперь точно будет намного интересней, ведь его желание будет разделено, он чувствовал, как не только тело, но и душа Леви отзывалась на его действия.