Четыре печати

      Дрожащая Люси не могла вымолвить ни слова. Казалось, что за три года она уже ко всему привыкла, но на деле оказалось, что она не так сильна и безумна, как думала. Ангелу было плохо, страшно, мерзко, она ненавидела и себя, и гостей на пиру, и невидимого хозяина Цитадели, стоящего прямо у нее за спиной. Он не показывался, больше не говорил, лишь смотрел на нее, шумно дышал над самым ухом, давая понять, что никуда не уйдет, что он ждет, когда же гостья проявит уважение к нему и отведает «изысканные» блюда. Девушка ощущала его присутствие, силу, могущество и жар, исходящие от Второго вестника. Голод! Вне всяких сомнений, это его игры! Слезы градом катились по щекам, но это не приносило облегчения, лишь заставляло прочувствовать себя никчемной и жалкой, совершенно бесполезной. Люси задыхалась, захлебывалась собственными рыданиями. Вестника не убить, пока жива его танцовщица, а раз так, у нее просто нет шансов. И даже если бы было иначе, она не смогла бы ничего сделать, ведь силы покинули ее, да и не была она никогда бойцом. Люси продолжала сидеть на месте, смотреть на безумный пир, и лишь сейчас до нее дошло, что нет ни стола, ни стульев, ни стен, что это все гниющие останки, обглоданные кости. Она и сама гнила заживо, чувствовала, как превращается в бесформенную зловонную массу. Ангел все отчетливей осознавала, что еще жива, но при этом тело уже начало разлагаться изнутри. Голод начал свое победоносное шествие не с тел, а с душ. Почему она раньше этого не замечала?       Никто не набрасывался на нее, не пытался откусить кусочек от ее тела, зубами выгрызть все еще трепещущее сердце и выпить всю кровь. Голод желал, чтобы она сама это сделала. Присоединилась к остальным голодающим, отчаявшимся, а потому верящих в мечту о месте, где каждый день пируют.       — Ты видишь… — то ли спрашивал, то утверждал мужчина.       — Вижу, — всхлипнула девушка, мечтая оказаться, как можно дальше от этого места. Уж лучше бы ее сожрали канибалы, чем так!       — Тебе стоит поесть, и это изменится, — ласково пообещал Голод, поднося к губам девушки кусочек плоти. Он словно издевался над несчастной и напуганной гостьей, но при этом в его голосе слышалось сочувствие. — Всего один укус, и ты увидишь то же самое, что и в начале, сможешь насытиться, забыть обо всем. Страх уйдет, а боль и отвращение перестанут иметь значение. Ты пришла, чтобы жрать, пировать со всеми, так почему отказываешься? Не все ли равно, что засовывать в рот, если твой желудок в итоге окажется заполненным?       — Нет! Не все!!! — крик буквально сотряс все огромное помещение. Казалось, в нем воплотились все чувства ангела, все ее желания и скудные остатки сил. В этом вопле была вся ее суть, все, что от нее осталось. Собственный крик казался ей музыкой, звучащей все отчетливей. — Я не поддамся! Ты не заставишь меня, лучше убей сразу!!!       — Убить? — горько усмехнулся мужчина, буравя затылок девушки пристальным взглядом. Нацу точно знал, что в его Цитадель, наконец-то, пришла обещанная ему танцовщица, но отчего-то вместо того, чтобы обезопасить ее, продолжал мучить. — Нет. Не могу. Ты не уйдешь так просто, ангелок.       — Почему? — плечи девушки поникли, а за спиной показались крылья. Она больше не могла их скрывать. Все. Это предел. Но при этом Люси все еще не готова была сдаться и исполнить волю Голода.       — Потому что ты такая же, как остальные, — Нацу не мог открыть все карты, ведь девушка должна танцевать по собственной воле, а не по его прихоти. Добиться этого непросто, но ради великой цели придется, ведь и он сам уже трудом сдерживался. — Ты хочешь есть, и это желание для тебя все, — Вестник вновь поднес к губам танцовщицы кусок гниющей плоти. — Я властвую над миром, властвую над тобой. Смирись и прими это!       — Нет… — Зачем она спорит? Почему сопротивляется? Все может закончиться здесь и сейчас! Она сожрет собственное тело и умрет, покинет этот бренный мир!!! Но так ли это или быть может, она будет день за днем возрождаться, снова и снова принимать участие в пиршестве голода.       — Никому не избежать своей судьбы, и вступивший на мою территорию, уже никогда не покинет Цитадель, — Голод с пугающей нежностью коснулся блеклых крыльев, давно утративших всю свою красоту. Когда-то давно он был другим: беззаботным, веселым, обожал смеяться и всегда защищал слабых. Теперь же его удел заставлять страдать — уничтожать пищу и медленно убивать, пробуждая в ныне живущих все самое отвратительное. Воин не желал этого, но не мог отступить от своего слова и мести, на которую имел полное право.       — Судьба? — на лбу выступил холодный пот. — Это лишь оправдание для слабых, — Люси чувствовала, что теряет связь с реальностью. До чего же хочется есть! Голод полностью владел ее телом, но разум все еще отчаянно сопротивлялся Второму вестнику. Зачем? Это так глупо. А тут еще эта музыка в голове!!! Если бы она только могла, то закричала бы, заткнула уши… Вот только это бесполезно, как и все происходящее в этот миг.       — Судьба — это неизбежность. Скоро ты поймешь, ведь и сама идешь по пути уготованном для тебя другими.       Нацу подхватил на руки падающую девушку, не позволяя той коснуться окровавленного пола. Все-таки она не выдержала, потеряла сознание, то ли от голода и слабости, то ли от эмоционального напряжения, а может и от того и другого. Каким-то неправильным у них получился первый разговор, совсем не таким, как он себе представлял. Мужчина со своей драгоценной ношей на руках направился прочь из зала. Бесконечное пиршество голода продолжится без них! И оно к лучшему, ведь его дорогих гостей ждет самое жуткое и страшное: осознание происходящего и агония боли, что обрушится на них в один миг. Он видел это много раз — каждый день своего нахождения в цитадели и эти муки бесконечны, они заслужены в полной мере. Голод не позволял себе сомневаться в этом!       — Хеппи, — позвал вестник.       — Да, хозяин, — послышался тихий спокойный голос, единственного слуги в огромной Цитадели. Лишь этому, по сути, совсем еще мальчишке удалось избежать жестокой участи. Его жизнь Нацу сохранил, даже силой наделил, в некотором роде они даже стали друзьями. Хотя вряд ли это слово вообще можно отнести к ним, скорее уж они просто нуждались друг в друге.       — Найди для нее нормальной еды и принеси в мои покои.       — Хорошо, я все сделаю, — ответил Хеппи, исподлобья рассматривая ангела. В его душе не было ни злости, ни презрения, ни раздражения, а ведь раньше он ненавидел жителей других царств, винил их во всех бедах. Теперь же все стали равны, и ненавидеть стало как-то глупо. Вот только и жалости не было, как и сострадания. По большому счету, ему было все равно, главное, что здесь и сейчас он сыт и в безопасности, и уж лучше быть слугой Голода, чем его врагом или игрушкой. Лишь один вопрос в данный момент интересовал мальчишку. — Это она? Ваша танцовщица?       — Да. Она. А потому ее безопасность, наша первоочередная задача. Без нее я не обрету всей силы, а Мор не придет в мир.       — Если она так ценна, почему… — Хеппи осекся, словно сомневаясь смеет ли он задавать вопросы. Нацу был добрым, даже заботился о нем, но не стоит забывать, что он Вестник. — Почему… Почему вы не забрали ее сразу, почему настаивали на том, чтобы она пировала со всеми?       — Я не знаю… Правда, не знаю… Просто мне хочется сломать ее, как когда-то это сделали со мной. Понимаешь?       — Нет, — не стал врать слуга. Действия Вестника казались ему странными и непоследовательными, даже безумными и пугающими, но кто он такой, чтобы спорить или возражать, в чем-то упрекать?       — Вот и я не понимаю…       Его время пришло — Нацу не просто чувствовал это, но и точно знал. Теперь их затянувшаяся история станет быстрее двигаться к своей развязке, а он сам обретет долгожданный покой. Новый мир, новый он совершенно не нравились некогда великому и благородному воину, при всем желании не способном обрести самого себя. Его голод намного хуже, чем у жителей объединенного царства: он в теле, разуме и душе, и его не унять.