Четыре печати

      Наверное, ей стоило бояться, ведь перед ней стоял ни кто иной, как Второй вестник, тот, кого она ненавидела и боялось, тот, кто давно уже стал частью мира и существования каждого выжившего. Люси помнила их первую встречу, то, что ей довелось увидеть и прочувствовать, то, как Голод убеждал ее есть. Наверняка, гости Цитадели до сих пор пируют, снова и снова забывая, через что им пришлось пройти. Страха не было. Ангел хмуро рассматривала мужчину, в чьих руках ее жизнь. И не только ее. Она его себе не так представляла. Фантазия упорно рисовала отвратительного монстра, омерзительное чудище, но на деле все оказалось прозаичней. Второй вестник — обычный мужчина, в чем-то даже привлекательный. Простые черты лица, слегка раскосые серо-зеленые глаза, смотрящие на нее усталым взглядом, взъерошенные розовые волосы, лишь слегка тронутые сединой — все это вызывало доверие, ощущение надежности и спокойствия. Будто и не Голод перед ней, а человек. В это хотелось поверить, но Люси знала, что это стало бы ошибкой. Они молчали, никто не решался начать непростой разговор, хотя каждому было, что сказать. Тишина начинала давить, причинять физический дискомфорт. Девушка шумно сглотнула и отвела взгляд в сторону. Ей все еще не было страшно, но все равно хотелось поскорее остаться одной. О том, чтобы уйти, речи не шло, Люси понимала, что об этом не стоит даже мечтать. Никому не удавалось покинуть Цитадель, превратившуюся в центр объединенного царства.       — Так значит, ты Голод?       — Да. Так меня теперь зовут, — подтвердил мужчина.       — А как звали раньше? — не то, чтобы ей было интересно, просто лучше задавать глупые вопросы, чем молчать, не зная, куда себя деть, не понимая, какая участь уготована тебе судьбой.       — Нацу, — вестник уселся на свое любимое кресло, стоящее у окна. Он много времени проводил именно здесь, наблюдая за тем, что происходило снаружи. — Но это было так давно, что я и сам начал забывать, как оно звучит. Можешь звать меня Голодом или Вестником. Мне уже все равно.       — Ясно, — Люси смяла в ладонях шелковые простыни. Она пока не решила, как будет обращаться к радушному хозяину, и стоит ли это делать вообще. В каком она положении? Девушка все больше тревожилась за будущее, но это ощущение так и не переросло в страх или трепет перед могущественной силой. Люси слышала тихую умиротворяющую музыку, дарующую покой и некое безразличие. — И что дальше? Почему ты оставил меня в живых?       — Ты моя танцовщица. Твой танец должен сопровождать меня, придавая сил, усиливая мое влияние на мир, ускоряя разрушение третьей печати. Я делаю все, что в моих силах, чтобы освободить брата, но этого недостаточно, а потому, ты должна исполнить свое предназначение.       — Я не стану танцевать для тебя, как не стала есть на твоем пиру, — твердо заявила девушка, с вызовом смотря на Вестника. И откуда только смелость взялась?! Люси сама себя не узнавала, на миг даже показалось, что она прежняя вернулась и вновь готова бороться. Неужто все дело в том, что она впервые за долгое время не испытывала чувство голода       — У тебя нет выбора.       — Выбор есть всегда! — девушка искренне верила в эти слова, не сомневалась, что способна изменить течение судьбы и вырваться из ловушки, в которой оказалась. Подумать только, она мечтала убить танцовщицу, чтобы остановить разрушение мира, но на деле сама ей оказалось. Это жестоко! Люси не желала принимать такую судьбу, признавать слова Вестника за правду.       — Ха-ха-ха!!! — заливисто расхохотался Нацу, он просто не мог остановиться. Давненько с ним подобного не происходило. В этом смехе не было радости, лишь безгранична боль. Когда-то давно, он и сам говорил именно так. — Всегда? Ха-ха-ха! Ты все еще веришь в это?! Ха-ха-ха! После всего, что с тобой случилось? Похоже, твой разум все же не выдержал, раз ты несешь такую чушь.       — Это не чушь, — голос предательски дрогнул. Такой Вестник пугал ангела, вызывал первородный ужас. И зачем она только затеяла этот разговор! Уж лучше бы дождалась, пока ее оставят одну, а после выпрыгнула из окна! Танцовщица не должна жить, даже если это она.       —  Чушь — то, что нам дается выбор, — злобно сверкая глазами, зашипел Нацу. Он давно поумнел, а потому ему претила чужая глупость и наивность. Он не хотел говорить и рассказывать о себе, но что-то в словах и взгляде Люси зацепило его. — Я сражался за Земной край, был героем и защитником, драконьим всадником, и в те времена, я, как и ты, верил в то, что могу бороться, что-то решать. А после твои предки вторглись в мой мир! Они разорвали небеса и хлынули нескончаемым потоком, сметающим все на своем пути. Они разрушали города, убивали сотни тысяч людей, не щадя никого! Наши драконы пали в битвах, но мы продолжали сражаться, хотя и не долго. Мы разделили участь друзей, погибли в яростных битвах, защищая родной дом. Это был наш выбор… А после и его не стало. Демоны и ангелы разорвали мир на три царства, вернули воинов к жизни, порабощая наши души и тела! Я служил захватчикам и не мог ничего изменить. Разум оставался незамутненным, я все осознавал, но был не в силах противиться воле хозяина. Это доставляло захватчикам особое удовольствие! Меня превратили в демона, в того, кого я презирал и ненавидел, заставляли делать то, от чего душа рвалась в клочья. Из защитника я превратился в кошмар для своего народа. Мое имя произносили с ужасом и слезами, а о подвигах забыли. День за днем, многие столетия я был рабом, все отчетливей осознавая, что у меня нет выбора! Ангелы, демоны — все вы одно и то же! Я знаю, я видел! Ты говоришь о выборе, что он есть всегда?! Так вот, не стоит обольщаться! Его не было у меня, не будет и у тебя! Твоя душа никогда не принадлежала тебе, я отдал ее, и от того ты слышишь музыку. По своей воле или без, но ты будешь для меня танцевать!       Нацу буравил девушку злобным взглядом. Смотря на нее, он видел совершенно иную картину. Прошлое не оставляло его, не забылось за тысячелетия ожидания. Ему не оставили выбора, так почему он должен поступать иначе?       — Это все неправда, — слезы проступили на глазах ангела. Она не верила слова, но точно знала, что чувства мужчины искренни. Люси ощущала боль Голода, его отчаяние, эхом отдающиеся в ее душе.       — Нет ни выбора, ни свободы воли, смирись с этим и прими судьбу, как это сделал я.