Четыре печати

      Люси было сложно сосредоточиться и начать мыслить логически, все происходило слишком стремительно и казалось каким-то неправильным, совершенно неестественным. Дело было не только в непоследовательном поведении Голода, но и в самих событиях, давлении цитадели на психику, и ее собственном отношении к Нацу. Ангел видела в нем две абсолютно разные личности, одну из которых хотелось пожалеть и прижать к себе, а другую прикончить, один из них делился сокровенным, другой угрожал и пугал. Девушке все больше казалось, что черная крепость пытается ее поглотить, сделать своей частью, как это уже случилось с Вестником. Она мало знала о том, что происходило во время пришествия Войны, ведь практически не участвовала в тех событиях, пыталась спрятаться и выжить, но даже ей было известно о том, что танцовщица сопровождала Первого вестника, танцевала для него на поле боя. Раз так, получается, она не все время проводила в холодных и надежных стенах. Они изначально в разных условиях, а потому не стоит думать о том, что было с другой танцовщицей, с ней так не будет, она не станет союзницей Голода.       — Я не буду для него танцевать, — бормотала девушка, медленно и осторожно бредя по темному коридору. До чего же он жуткий: темный, бесконечно-длинный, холодный, полный странный звуков. — Ни за что не стану делать то, что ему нужно, — не унималась Люси, продолжая говорить сама с собой. В определенных ситуациях, это очень увлекательное и успокаивающее занятие. Так можно представить, что рядом кто-то есть, и уже не так страшно. — Пусть угрожает, сколько вздумается, ничего он мне не сделает.       Было бы неплохо еще понять, куда именно она идет и зачем, что пытается найти? Ей просто необходимо было двигаться, а не стоять на месте, верить в то, что она может что-то изменить, а не просто принять судьбу. Люси казалось, что в темноте она видит мелькающие тени, слышит чьи-то шаги и дыхание. Вот только ничего этого не было! Девушка все отчетливей осознавала, что все это не более, чем плод ее воображение, результат постоянного нервного напряжения. Правильные мысли, ничего не меняли, сердце продолжало трусливо сжиматься и биться где-то в районе желудка, опускаясь все ниже и ниже. Реальность и фантазии тесно переплелись между собой, создавая новую ткань бытия. Все больше создавалось впечатление, что цитадель не что иное, как живое существо, нуждающееся в большом количестве пищи. И что же он ест? Что ему нужно? Плоть или страдания, а может, что-то иное?       Вид голых стен удручал, но еще больше давило на психику полное отсутствие окон и дверей. Люси все больше ощущала себя загнанной в угол, запертой в жуткой ловушке, из которой нет выхода. Она могла идти либо веред, либо назад и все это под соответствующую музыку, громогласно звучащую в голове. Дыхание начало сбиваться, а на лбу поступила холодная испарина, было почти невозможно справится с дрожью в теле, и отчаянно хотелось, чтобы рядом оказался хоть кто-то. Люси было плевать кто, лишь бы он утешил, понял, поддержал, помог выбраться. Так было всегда, с тех самых пор, как она лишилась всего: дома, семьи, мечты, надежды на будущее. Ангелу не хватало тепла, но найти его было негде, ведь каждый в их мире думал лишь о себе. Она устала от такого существования, от одиночества и мыслей о выживании, от необходимости быть правильной, искать выход и верить в то, что все может закончиться хорошо. Ей все это не нужно!       — Так, Люси, соберись. Все не так уж плохо, нужно просто идти вперед и все. Рано или поздно, но я непременно что-то найду.       Голос звучал не так уверенно, как хотелось, но зато впереди показалось что-то похожее на дверь. Наконец-то! Девушка практически сорвалась на бег, она бежала так быстро, словно от этого зависела ее жизнь, а впереди была не просто дверь, а выход к прежней жизни. Ангел буквально врезалась в дверь, но она не сдвинулась, ни на миллиметр.       — Нет!!! — Люси дергала дверь, пытаясь ее открыть, но та отказывалась поддаваться. — Нет!!! Это нечестно!!! Здесь не должно быть замков!!!       Девушка не оставляла жалких попыток справиться с массивной дубовой дверью, но так словно приросла к полу. Сил хрупкой девушки было недостаточно для того, чтобы преодолеть преграду, секунду назад казавшуюся спасением. Она дергалась, словно безумная, яростно пинала дверь, била по ней маленькими кулаками, причиняя больше вреда себе, чем прочному куску дерева. Крупные слезы катились по щекам нескончаемым потоком, Люси даже не замечала, что продолжает верещать, словно безумная банши. Что-то внутри нее вдруг надломилось, обнажая ранимую истерзанную душу, все страхи и сомнения разом обрушились на нее, сметая последние остатки самообладания. Где-то на границе сознания ангел осознавала, что нужно остановиться, перестать вести себя, как буйнопомешанная, но остановиться уже не могла.       — Нет!!! Нет!!! Нет!!! — голос сорвался на сдавленный пугающий хрип, а перед глазами осталась лишь темнота, поглощающая сознание танцовщицы. — Нет…       Люси сползла вдоль стены, опустилась на пол и замерла. Что ее вывело из себя? Почему она так отреагировала? Ведь ничего не случилось! С тех пор, как она оказалась в цитадели, оказалась неспособна контролировать свои эмоции, желания и силы, она металась, постоянно задавалась вопросами, о которых не стоило и думать. Ее душа давно надломилась… ***       — Тебе не стоит давать танцовщице свободу и потакать ей.       — Я не потакаю, она никуда не денется от меня, — зарычал Нацу, прекрасно узнавая голос, заполонивший собой каждый уголок Цитадели.       Анкселам — его спаситель и мучитель, тот, кому принадлежит все. Вестник служил ему, не мог предать, но в то же время ненавидел, ведь древний бог воспользовался им. Не верится, что он заговорил. Все три года, он не подавал ни одного звука, а вот теперь заговорил.       — Да, неужели?       — Я сам разберусь с этим. Она моя танцовщица! Не вмешивайся! — Нацу был в ярости. В голосе Анкселама он чувствовал угрозу и насмешку одновременно. — Ты получишь свое, как я и обещал!       — Раз так, хватит ходить вокруг да около. Займись делом! Пока она не подчинится, третья печать не разрушится. Она должна танцевать на твоем пиру, усиливая боль и страдания.       — Я знаю!       — Раз знаешь, иди за ней. Я позаботился о том, чтобы ее воля ослабла, тебе нужно лишь сломать ее окончательно. Сломать и подчинить. Не забывай. Ни ты, ни твои братья не обретете свободу, пока не исполните долг.       — Что?! Что ты с ней сделал?!       — Неважно, что сделал я. Имеет значение то, что не сделал ты… Я наблюдаю за тобой, вижу каждый твой шаг, слышу каждую мысль, даже те, о которых ты не подозреваешь. Иди к ней, и помни, третья печать должна быть разрушена… Я уже теряю терпение, и поверь, ты не захочешь узнать, что случится, когда это произойдет. Иди.