Четыре печати

      Зереф всегда знал, что ему придется тяжелей, чем остальным Вестникам. И все же, он заключил договор, прекрасно понимая, что иного выбора у него нет, что лишь так он вновь сможет увидеть жену, вновь утонуть в ее бездонных зеленых глазах, услышать нежный, полный задора голос. Во многом им двигали эгоистичные порывы, а вовсе не месть или страх. Тот, кто больше всего жаждал разрушения всех печатей, всячески будет мешать ему, доводя до исступления, пытаясь разрушить то, что осталось от его разума и проданной во имя великой цели души. Анкселаму многое ведомо, и даже будучи пленником, он все еще обладал невероятным могуществом. С каждой разрушенной печатью он становился все сильней. Его возрождение неизбежно, но оно не принесет победу древнему поглотителю. Мор не желал думать иначе, ведь в противном случае, все окажется лишенным смысла. Смысл… Хотел бы он знать, в чем он заключается. Сколько Третий вестник ни размышлял об этом, так и не смог понять, что же затевает Мавис, на что надеется. Ему оставалось лишь верить любимой жене, сумевшей показать ему иные грани жизни. Мужчина вновь опустил взгляд на черные руки, несущие в мир болезни и бедствия. Он не сможет коснуться жены, прижать к себе, поцеловать. Это его расплата. Но если в итоге его мудрая зеленоглазая богиня победит, он пройдет этот путь до конца. У него достаточно сил для того, чтобы сделать это!       Мор напряженно огляделся. Два его брата уже заняли свои места в тронном зале. Каждый по своему, но на их лицах застыло схожее выражение. Кто бы мог подумать, что однажды он увидит нечто подобное. И если от Нацу такое можно было ожидать, то умиротворение Гажила поражало. В скором времени он тоже присоединится к ним, с той лишь разницей, что душа Мавис не останется с ним. Им не дано обрести друг друга окончательно, ведь его возлюбленная богиня, она не является частичкой его души. Хотя, она, наверняка, поспорила бы об этом. Зереф поднял со своего трона кусок бумаги с рваными краями. Легкая полуулыбка тронула тонкие бледные губы. Нацу. В этом весь он. Вместо того, чтобы взять обычную бумагу и написать письмо, он безжалостно вырвал лист из книги. Видел бы это Жерар, точно пришел бы в ярость, как это частенько бывало в годы их свободы. Мор никогда не был сентиментальным, ни будучи человеком, ни ангелом, и даже став Вестником, но сейчас что-то в душе зашевелилось. Что-то теплое и приятное, нечто рождающее щемящее чувство.       — Да уж, никогда не видел, чтобы он столько писал, — лист желтел прямо на глазах, а следом зеленоватая плесень съедал неровные буквы. Мор отравлял все, чего касался, само его существование было угрозой для всего. Но без этого миру не обновиться. — Не думал, что он догадается, как все устроено, захочет предупредить. Вот только это ничего не меняет. Каждый должен исполнить свою роль, и даже если захотим отступить, ничего не получится. — От бумаги ничего не осталось, даже пыли. Ее просто унес легкий сквозняк, гуляющий по полу. — Хеппи? Если бы Нацу понимал, что значит быть Мором, ни за что не попросил бы позаботиться о мальчишке, защитить его… Хорошо, что он сбежал. Так безопасней. Но… ему все равно не выжить. Мое время пришло, а это значит, не должно остаться ничего живого, ведь лишь так настанет время Смерти.       Окинув мрачным взглядом тронный зал, мужчина направился прочь. Он бы поболтал с братьями, рассказал, что видел все, что с ними приключилось, но сейчас это было бесполезным занятием. Ни Гажил, ни Нацу, ни их танцовщицы не способны услышать кого-либо. Для них время застыло, ну, а Мору пора заняться делом. У него есть Цитадель, но ему здесь не место, ведь затворник не сможет распространять болезни и скверну. Настало время отправиться в долгое путешествие, из которого вернуться он сможет лишь, когда найдет свою Мавис, когда она станцует последний, губительный для всего живого и их самих танец. До тех же пор, у него не будет дома и пристанища. Он странник, несущий миру страшные мучения и избавление и каждый его шаг призван ускорить пришествие последнего, четвертого Вестника.       Накинув на плечи черный плащ, полностью скрывающий его тело, Мор, медленно чеканя шаг, шел по пустому коридору Цитадели. О! Сколько дивных воспоминаний в этом месте. Он отчетливо помнил те времена, когда здесь было полно драконьих всадников, и все они с восторгом и восхищением смотрели на него, учились, подрожали. Они с братьями были не просто воинами, а наставниками. Все это утеряно, но призраки былого все еще блуждали вокруг. Зереф отчетливо видел их тени, и казалось, что они тянулись к нему, пытались что-то сказать. Вот только понять их не получалось, и все больше Мору казалось, что это все лишь в его голове, что его воспаленное бесконечным бодрствованием наблюдением сознание рождает безумные образы, сводящие с ума. От одиночества и не такое бывает. Вполне могут слышаться голоса, мерещиться не только тени, но и живые люди, вещи, которых не может быть в природе. Вот только, учитывая опыт, таких невозможных вещей не так уж много.       Проникновенный шепот преследовал мужчину по пятам, проникал глубоко в подсознание, но при этом, ни одного слова было невозможно разобрать. Третий вестник различал лишь отдельные звуки, не желающие сливаться воедино. Что ж, неплохое развлечение его ждет в пути — попытки разобраться с голосами. Мор не чувствовал одиночества, лишь тоску по всему, что он когда-то любил и ценил. Ему не хватало тепла и понимания, возможности заботиться о ком-то, поучать, наставлять. Куда бы ему направиться? С чего начать? Вариантов много, ведь континент снова един, вернул свой прежний вид. Нет ни Верхнего, ни Нижнего, ни Срединного царства. Жаль. Когда он видел их во время заточения, ему хотелось побывать там, не просто увидеть новый мир, но и прочувствовать его. Зереф ненавидел захватчиков, превративших его в себе подобного, но со временем все прошло. Нельзя ненавидеть вечно, да и сами вторженцы не более чем орудие, призванное служить целям великого и коварного замысла. Это в полной мере можно сказать и про него.       Время Мора пришло, и в тот момент, когда Третий вестник ступил на землю, мир содрогнулся, задрожал от боли и страха. Зереф отправился на поиски своей танцовщицы, той, кому навеки было отдано его сердце.