Четыре печати

      В тот миг, когда Мор исполнил свой долг, четвертая печать рассыпалась прахом, высвобождая последнего Вестника, имя которому Смерть. По воле противоречивого поглотителя миров, участью этого несчастного было оставаться в одиночестве и познать весь ужас пустоты, но этим планам не суждено сбыться. Шестеренки судьбы уже начали свое неумолимое движение, ведя историю к своему логическому завершению.       Мир менялся, лишаясь красок и жизненной силы. Один за другим погибли все живые существа, даже мошки и вездесущие тараканы и те исчезли в безвременье. Следом за ним пришел черед растений, которые хотя и смогли захватить города, но уже начали засыхать, рассыпаться черной пылью. Пройдет совсем немного времени и не останется ничего, ни одного воспоминания о том, что когда-то было в этом мире, он и сам исчезнет. Ничто не вечно — все поглотит пустота, и в тот миг, когда это свершится, настанет время последней битвы. Ну, а пока оставалось лишь ждать, наблюдая за увяданием мира, дожидаясь освобождения. Именно этим и занимался Четвертый вестник с тех пор, как очнулся в Цитадели в полном одиночестве. Ничего иного ему не оставалось. У каждого из его предшественников был своя задача, цель, к которой нужно двигаться, стремление освободить братьев. У него не было ничего. Больше не осталось печатей, да и другие Вестники обрели долгожданный покой и теперь ждали, когда же он к ним присоединится. Бесцельное существование Смерти отравляло его сознание, и казалось, этому не будет конца. Мир вокруг оказался слишком тихим, блеклым и пустым. Не удивительно, что в таки обстоятельствах Жерар приобрел привычку говорить сам с собой. Это успокаивало, хотя временами, особенно в те моменты, когда он начинал спорить с собой или отвечать на вопросы, даже ему становилось жутко.       — Сколько уже прошло времени?       Мертвецки бледный мужчина провел на черной стене очередную линию. Бессмысленное занятие, но начав однажды заниматься этим, остановиться оказалось невозможно. Каждый раз, просыпаясь утром, Жерар первым делом приходил в эту комнату и оставлял новую полоску. Так он отмерял проведенное в Цитадели время, так мог видеть все дни, недели, месяцы. Пару раз он даже порывался пересчитать все линии, но каждый раз сбивался или начинал злиться и терять терпение. С каждым днем их становилось все больше.       — Я словно заключенный, пытающийся узнать, сколько же ему осталось до долгожданной свободы, — горько усмехнулся вестник.       Чувства одиночества и скуки были настолько сильны, что она даже пытался покончить со своим бренным существованием. Естественно, ничего не вышло. Жерар начинал скучать по тем временам, когда был ангелам и служил захватчикам. Тогда было больно, мерзко и страшно, но он был не один, ощущал течение жизни. Сейчас же ему оставалось лишь тягостное существование. Жерар отчаянно не желал зваться Смертью, не хотел видеть гибель мира, оставшись последним, но его желания никого не волновали.       — А ведь когда-то я мечтал о покое и одиночестве, о безграничной тишине. О да, я помню это! Братья постоянно дрались и ссорились, выясняли, кто сильнее, быстрее, умнее. Это так раздражало. Не давало сосредоточиться. И всякий раз я кричал, чтобы они убирались и не мешали. Тогда мне казалось, что в одиночестве больше приятного. Идиот, не правда ли? Все книги давно прочитаны, вся Цитадель изучена, и даже на звезды смотреть не интересно. Они меркнут одна за другой. Я могу пойти куда угодно, но везде ничего нет. Ни умереть, ни жить, мне не дано. Так какой в этом смысл? Никакого намека на то, что делать…       Четвертый Вестник, продолжая бормотать под нос что-то невнятное, вышел из мрачной комнаты. Бывали дни, когда он в гробовом молчании часами сидел здесь, буравя стены взглядом. Сегодня явно не тот случай. Хотелось кричать, крушить, но и это давно уже наскучило.       — Может, сойти с ума? А что, идея неплохая, да и хоть какое-то развлечение. Буду смеяться, и веселиться, устрою фестиваль, на котором буду и зрителем, и скоморохом!       С тех пор, как была разрушена четвертая печать, прошло уже две тысяч пятьсот пятьдесят шесть мучительных дней; дней, когда ты не можешь умереть, не можешь уснуть, не знаешь, в чем твоя задача. Роль Смерти должна была достаться кому-то другому, но ничего уже не изменить. Жерару оставалось лишь пройти свой путь до конца. Вот бы еще для разнообразия знать, где этот самый конец. Настроение Вестника менялось стремительно: он, то злился, то готов был разрыдаться, то вдруг его тянуло на хохот, а временами ему становилось все равно. Его душа уже сейчас была разорвана в клочья, и невозможно сказать, станет ли он когда-нибудь прежним, соединятся ли все его частички воедино.       Мужчина медленно брел по бесконечному коридору Цитадели. Сейчас были открыты все ее залы, не осталось недоступных мест, но ни одно из них давно уже не привлекало Жерара. Скучно. Ему слишком скучно!       — Кажется, мне не хватает их криков, споров и драк. Ха! Я бы и сам поучаствовал, вот только сражаться больше не с кем.       Четвертый вестник уверенно направлялся в центральный зал, к трону, который ему еще рано занимать. Внезапно, что-то заставило его остановиться. Он словно вдруг услышал какой-то манящий звон. Но, разве это возможно? Сердце в предвкушении съежилось в груди, а по телу пробежала нервная дрожь. Звук не исчезал, он звал его за собой. Так ли это? Жерар сам того не замечая следовал за звуком, которого не должно было быть в Цитадели.