---
Жнецы не чувствуют боли, смены температуры и оттенки в человеческих отношениях. Чувствительная тугость в очередной раз сыграла с ними очень злую шутку; только те, кто послушался фамильяров, большая часть из которых вполне живая и нежная ко всякого рода изменениям, успели выбраться из дома до того, как тот обвалится. Погода день изо дня в мире смерти не менялась, так же, как и цвета окружающего мира – всё было чёрным, белым или серым, и только глаза жнецов полыхали спасительным пламенем. Теперь же на краю горизонта видны тучи. И они, кажется, не полностью чёрные. Синеватые. Когда Ифань, появившийся вместе с раскатами приближающегося грома, выглядящий мрачнее самого мрака, собирает на улице уцелевший молодняк, тщательно пересчитывая и проверяя косы, становится понятно, что всё очень плохо. Никаких объяснений, только сухие кивки. Его фамильяр, Исин, как всегда очаровательно-прекрасно выглядящий, сегодня кажется тревожным (но хотя бы не угнетает). Фиксирует в небольшом блокноте результаты проверки, улыбкой почти заглушает волнение. Сехун успел словить настоящий взгляд, брошенный Ифаню – и он был более чем красноречив. Закончив, Старшая Смерть двумя пальцами подзывает Сехуна с Луханем, но чётким приказом отправляет остальных жнецов за Исином. У Сехуна в животе что-то нехорошо скручивается. - Нужно кое-что проверить в мире живых. – Ифань щёлкает пальцами, и в его руке появляются плотно шуршащие дождевики. Чёрные, разумеется. – Я доверю вам лес, а сам займусь некромантом, так что не подведите. - Первая Смерть мертва, так? – выпаливает Лухань, тут же закрывая себе ладонью рот. Сказать такое – будто согрешить. Лимонно-жёлтые глаза Ифаня смотрят тяжело, будто давят. - Она бессмертна. Но можно заставить исчезнуть на некоторое время, - в голосе твёрдость существа, даже немного разочарованного услышанным. - Кто-то украл серп, Чунмёнову косу, и использовал против него. Я хочу, чтобы вы нашли его. Серп. Как можно раньше. Косы не должны находиться в руках человеческих. Сехун, конечно, отлично себя зарекомендовал за последний год, да и Лухань не сбавил позиций, но это всё ещё не даёт им, буквально месяц назад получившим временные лицензии, право в одиночку охотиться за кем-то, кому удалось саму Смерть послать подальше. Знать теорию хорошо, но вот так сразу бросать в самое месиво разве можно? - Спасибо за доверие. – Лухань вдруг склоняет голову и резко залепляет Сехуну по шее, тоже заставляя поклониться. – Мы приложим все силы. Вот вроде такой щупленький, а как вмажет – так и сознание потерять можно. - Я вас помечу, чтобы могли проходить сквозь миры, - холодная ладонь Ифаня поочерёдно касается то шеи юной смерти, то фамильяра. – Разрешаю действовать самостоятельно, беру всю ответственность на себя. Найдите серп. И не умрите, если получится. Ободряюще-то как. Сехун уныло думает о том, что не нужно было просыпаться.---
В лесу – тихий дождь, почти не слышный, мягко соскальзывающий с ещё крепко держащейся листвы. Лухань выглядит как ребёнок-переросток в хэллоуин в своём чёрном дождевике, но всё равно слишком милый. Убирает мешающую чёлку за уши, но короткие волоски всё равно выпадают. Сехун, отвыкший от не чёрно-белого существования, с жадностью наблюдает за быстро краснеющими от прохлады носом и глазами. Только с левой стороны, конечно. Той, что принадлежит ему полностью. - Как найти серп смерти, если до сегодняшнего дня о нём понятия не имел? Его смертные вообще могут увидеть? – Лухань ёжится и косится в сторону, туда, где правая рука уверенно сжимает изящную косу. – И куда идти? Я не понимаю. Не оставаться же здесь в такую погоду. Сехун понимает, что пришло время показать, из чего сделаны самые лучшие и заботливые фамильяры во всех мирах, а потому говорит «сейчас вернусь», оборачивается и шумно взлетает в свинцовое небо. Нужно вспомнить дорогу до дома Кихёна, пока это единственный способ укрыться от дождя и узнать что-то стоящее. Правда, Сехун больше надеется на то, что навечно прилипший к нему Бэкхён уломает немного зазнавшегося (как говорят) верховного ведьмака принять. Не то, чтобы они были хорошо знакомы. Тяжёлые капли неприятно бьют по перьям, лететь тяжело, но разве не для этого Сехун так долго тренировался? Скользя над потемневшими деревьями, лавируя между стволами, он по какой-то странной интуиции выбирает дорогу; с лесом шутки плохи, если тянет куда-то – лучше туда и лететь. Не нужно проверять. Этому тоже научился, работая с Ифанем. Конечно, Сехун ещё не знает, сколько всего в его отсутствие изменилось. Вдалеке, где лес расступается перед опушкой, уже виднеется белесоватый дым.---
Лухань не в восторге, что остался один. В незнакомом месте. Хуже лишь то, что страшно хочется есть. Быть живым – тяжело. Мёрзнешь так, что синеют пальцы на руках, вдруг перетряхивает от озноба, хотя от человека в тебе всего-то половина. Воздух сырой, такой влажный, что приходится глубоко-глубоко вдыхать, чтобы насытиться, и на это тоже уходят силы. В животе урчит, чего со жнецами вообще не должно случаться. Хочется спать. В противовес - боязно, что не справишься с заданием, поэтому подташнивает. Лухань искренне не понимает, зачем природа сотворила такое половинчатое чудовище, которому нигде, до самого конца дней, не найдётся места. Лезвие косы тускло отсвечивает, ловя уходящий солнечный свет. Много красок вокруг, непривычных, тёмных и светлых, даже то, как меняется кожа, если надавить, ненормально. Существование Луханя было чёрно-белым, должно было быть им всегда, как и планировалось, пока однажды невоспитанное вороньё не свалилось на голову и не перепутало карты. Теперь Лухань должен мокнуть и переживать. Что за ерунда. Хотя нужно быть честным. Если бы предложили от Сехуна избавиться, Лухань бы ни за что этого не сделал. Много причин, все слишком важные. Сехун очень грязно шутит, смущая привыкших держать лицо жнецов, и только Ифаня иногда прорывает таким диким, пугающим смехом, что становится не по себе. Сехун ставит под вопрос все приказы и задания, даже если в этом нет смысла, и Луханю не раз вместе с ним приходилось за этот год отсиживаться в «комнате наказаний» - но толку-то, такое уже не исправить. Сехун любит попрошайничать вредную человеческую еду и кофе, и Луханя подсадил, так что без кофе уже невозможно представить себе ни утро, ни вечер. Сехун, наконец, целуется так, что можно потерять сознание, и его совсем не волнует, что это запрещено в мире смерти в первую очередь. Секс – во вторую, но это, в общем-то, тоже не важно. Лухань до смерти (хаха) боится и жаждет его, ощущая себя живым по-настоящему, не только одной своей стороной. Никакой страх наказания это не пересилит, никому не понять, что означает стать цельным снова. Так что ладно, если вместе с этим придётся вынести постоянные перемены. Как-нибудь переживётся. Лухань решает потихоньку идти хоть куда-нибудь, всё равно Сехун его найдёт. Если кто-нибудь по дороге прицепится – всегда есть коса, сверкнёт серебром, и лезть к её хозяину перехочется. Всё вокруг отличается от того, что Лухань помнил, когда приходил в мир живых на редкие тренировки. Было сияюще-снежно, ветрено. Потом очень мокро и сыро. Так жарко, что со лба тёк пот. И вот снова осень – крадётся из тёмных углов, сочится душистой смолой. Лиственный лес густой, заросший, кое-где уже вспыхивают насыщенно-лимонные огни. Цвета непривычны. Всё вокруг переполнено. Когда идёшь – становится теплее, так что Лухань просто бредёт, а дождь усиливается, настойчивей стуча по плотной ткани дождевика. Куда-нибудь всё равно выйдет. Через хрустящие буреломы, по скользким от влаги стволам поваленных деревьев, Лухань вдруг попадает на перекрёсток, пустынный и вообще без каких-либо признаков цивилизации. Только умирающая, грустно шелестящая высокая трава. Но перекрёстки не бывают «обычными». Если вести себя неосторожно, можно и демона какого-нибудь призвать, так что Лухань вначале осматривается, только потом выходит на вымокший песок. Кажется, недавно кто-то здесь уже побывал, виден след от раскопок в самом центре. Угораздило же кого-то желание выпросить – через десять лет посмотрим, как дурачок будет сбегать от адских псов, расплачиваясь. Демоны, конечно, те ещё шутники. - С каких пор детям разрешают со взрослыми игрушками играть? Лухань резко разворачивается, мгновенно выставляя косу так, как учил Ифань, остриём вперёд. Стоящий под зонтом высокий мужчина кажется знакомым. Элегантный чёрный костюм, уложенные назад багрово-алые волосы. Такие же внимательно разглядывающие глаза. В чёрной, будто обгоревшей руке – широкий зонт, ни в какое сравнение с уже хлюпающим дождевиком не идёт. - Демон перекрёстка. Это нормально, что нет ни приветствия, ничего кроме ровного, тысячелетиями прививаемого недоверия, сквозящего из каждого слова. Жнецы и демоны всегда друг друга опасаются; когда одному нужно собрать души, а другому – их же украсть и уничтожить, иначе не выходит. Лухань вспоминает, что видел это существо давно, на кладбище, и оно тогда угрожало сжечь Сехуна. - Только не надо тут своей пилочкой размахивать, я в курсе, что без разрешения Старшей Смерти ты не можешь меня порезать, - демон подходит ближе, вид даже скучающий. - По случайности оно у меня есть. – Лухань делает резкий выпад, и остриё задевает край чужого пиджака. – Так что не беси, красноглазый, если хочешь вернуться домой с головой. При слове «дом» лицо демона меняется, быстрая односторонняя улыбка перетягивает губы, но тут же смазывается. И всё же он удивлён – а кто не был бы? Лицензия на сбор душ десятилетиями собирается. Примирительно подняв вверх свободную руку, демон медленно подходит ближе, настолько, чтобы широкий зонт смог покрыть и Луханя. Внезапная, но необходимая галантность. Тот тут же сбрасывает капюшон - волосы от влаги распушились и торчат совсем дико. - И что же ты тогда забыл здесь, Жнец. - Ищу серп смерти, слышал о таком? – Лухань решает идти напрямик. Много чего можно сказать нехорошего о демонах, но есть кое-что, что выгодно их отличает от других сверхъестественных тварей: они образцово честны. - Ммм, разве он не должен быть у Первой Смерти? Неловкий момент. - Его нем…немного убили. Глаза демона на секунду широко раскрываются, алыми огоньками вспыхивает что-то странное на самом дне. Значит, и здесь что-то необъяснимое случилось. Мир живых, обычно такой безразличный, всё же ощутил исчезновение Великого Палача. У каждой души своя кончина, но всех их судит один лишь Чунмён. - Так вот в чём дело. Нет, я не знаю, где серп, - существо пожимает широкими плечами, и зонт приходит в движение, холодные капли тут же скользят по лбу. – Но, возможно, знаю, у кого стоит спросить. - И ты потребуешь ответную услугу за это. - Разумеется. Лухань догадывался с самого начала, потому не удивлён. Мало от кого вообще можно ждать безвозмездной помощи, демоны – совсем последние, кого заподозришь в такой доброте. Остаётся надеяться, что попросят о чём-то адекватном, ну или хотя бы о том, что не заставит Сехуна сойти с ума. Лухань – человек наполовину, и еле справляется с участившимися взрывами эмоций, особенно внезапной ревностью; каково быть стопроцентно живым даже думать не хочется. У Сехуна теперь шрам на щеке из-за пущенного камушка, а он просто с чужим фамильяром разговаривал. Слишком долго и подозрительно мило. У жнецов ужасное зрение, и все знают, что Лухань целился в ногу. - Помоги попасть в дом, - голос демона отвлекает от воспоминаний. - Это моя просьба. Ограбление? Убийство? - Никто не пострадает, слово даю, - алые глаза с секундным раздражением закатываются, будто их хозяин может мысли читать. Что не правда, потому что такое получится только при одержимости. – К тому же, что-то мне подсказывает, что нам будет по пу… В зонт со всей дури что-то врезается – сомнений, что это Сехун, нет, потому что оглушающий карк раздаётся по всему перекрёстку. Лухань даже приседает от неожиданности, демон только ругается и резко поднимает зонт, глухо ударяя тушку. Сехун, уже обратившийся в человека, насквозь промокший, выглядящий как-то бешено с слипшимися на лбу волосами и широко раскрытыми глазами, толкает демона в сторону. - Никакого чувства личных границ, бестолковый что пень, – тот недовольно дёргается, когда дождь попадает на лицо и шею. – Костюм ещё испортил, где я его в этой дыре почищу… Сехун рукой отпихивает жнеца подальше. - Он знает, где можно найти серп. – Лухань же цепляется за чужую руку и не отступает. – Я с ним это обсуждал, и всё, он ничего не делал. Успокойся, пожалуйста. Уходит ещё несколько минут, прежде чем конкретно напрягшийся Сехун снова обретает способность мыслить. Его понять можно – не нашёл свою смерть на оставленном месте, потом посреди перекрёстка учуял, а там оп – хитровыделанный демон. Да ещё и под зонт к себе затащил, не видно, чем занимаются. Вдруг на сделку подбил, вдруг просто зажал? Тактика «вначале бей, потом думай» может, и не идеальна, но не просто так пользуется популярностью. Замечание Луханя о том, что он – объективно самый слабый среди них троих, игнорируется. У Кихёна места нет, зато Бэкхён, оказывается, отстроил себе целый дом – вот туда-то и послал их верховный ведьмак, распсиховавшись, что его «милое гнёздышко не притон какой-то» (к тому же, там уже был гость). Как бы Сехун ни напрашивался, посылали очень конкретно. А потом осенило, что, вообще-то, у Бэкхёна даже лучше будет остаться, он и отказать не сможет, и как-то роднее, что ли. Лухань, слушая, быстро переводит взгляд на демона. Так вот в какой дом ему нужно.---
Последние дни для Бэкхёна… трудные. Полные сомнений, чувства неловкости и какой-то странной, незаметно расползающейся по груди тревоге, и конца этому пока не предвидится. Открывая дверь Сехуну, заговорившему более отрывистым, резким, каким-то почти кашляющим голосом, он понятия не имел, что к давно бывшему любовнику получит нынешнего, да ещё и Жнеца в придачу. Растерялся так сильно, что даже не смог сказать «нет» - а сейчас сидит в своём же доме и не знает, куда смотреть. Спасает лишь Сыльги, быстро оценившая ситуацию и взявшая «переговоры» на себя. Конечно, никто Сехуна с Луханем выгонять не будет. Бэкхён уступит свою кровать, и то, что он уже немного застудил спину с ночёвками на полу, так и останется тайной. Ведьма, рядом с которой делил твердокаменное ложе последние несколько дней, очень недовольна, красноречиво косится, но что поделать. Всё как-то очень быстро решилось. Косу жнеца уже осторожно привалили к углу, чтобы не упала и не собрала случайно не того, Лухань вежливо попросился в душ, и Сехун вместе с ним собрался. Сыльги сопротивлялась очень тяжёлому взгляду Чанёля сколько могла, но сдалась. Сжала руку Бэкхёна, сказала, что пойдёт подышит воздухом, и ушла. И вот они остались вдвоём. Бэкхён очень давно Чанёля не видел в костюме. Наверное, с того самого первого раза, как вообще познакомился. Хотя не от этого сердце колотится, а от того, что почти неделю игнорировал. Укус на шее стал почти незаметным, даже корочки с ран сошли. Напряжение в воздухе почти искрится, молчание некомфортное, заставляющее нервно елозить на месте. Очень хорошо слышен шорох усилившегося дождя, его упорно разбивающиеся о стекло капли. - Ничего не хочешь сказать? По глазам Чанёля не понять, что происходит, плотно-чёрные, зрачка не видно. Прямой взгляд, низкий дымно-бархатный голос. Всё тот же человек, с которым Бэкхён спал, смеялся, строил этот чёртов дом, которого учил готовить и разбираться в сюжетах фильмов. Поправка – не человек. Но остальное не изменилось. - Сказать о чём? Что ты меня чуть не убил в который раз? – внутри Бэкхёна что-то надрывается. Неосторожно посмотрев на чужое лицо, уже не может отвести взгляд. – Что плюёшь на мои желания? - Бэкхён, иди ко мне. Даже сейчас – пропускает мимо ушей. - Нет. Нет, не пойду. Ты не слушаешь. – Бэкхён не замечает, как сильнее жмётся в диван, задевая спиной выступающую пружину. – Думаешь, что можно поманить, и я тут же брошусь? Возможно, пару лет назад от такого Бэкхён и правда бы сдался – все эти «заткнуть рот поцелуем», «жадно притянуть» и прочую дешёвку слишком часто принимают за любовь, только «страстную», за проявление «мужественности чувств». Но это неправда. Чтобы понять, нужно увидеть другое и сравнить, например, с отношениями Хёну и Кихёна. Тогда понимаешь, что вечно путал страх отношений с чувствами – потому что проще уйти от разговора, чем пытаться разобраться. Хёну так не поступает. Не гасит ссоры сексом, не заставляет Кихёна чувствовать себя слабым и подчиняющимся, не имеющим права на претензии. Слышит «нет» с первого раза и не пытается переубедить (даже если иногда Кихёну именно этого хочется). Бэкхён решил, что заслуживает такого же отношения. Как и, впрочем, каждый. - Ты человек. Я демон. – Чанёль вдруг опускает голову и ерошит волосы быстрым, неровным движением. Настолько человечный именно сейчас, совсем обычный, что у Бэкхёна щемит сердце. – Я могу сломать твою руку, просто сильнее сжав, и сделать это не специально. Ненавижу твою душу, потому что жжёт меня, но вместе с ней ты совершенен. Ты не знаешь, какой голод меня душит, когда я тебя касаюсь. - Тогда какой смысл? Если так тяжело быть со мной? - Без тебя тяжелее. В комнате серо, пахнет недавно сваренным кофе и растопленным камином, ещё немного – сыростью, всё равно проникающей с улицы. Сыльги до всего этого планировала тренироваться в зельеварении, уже подготовила травы и настойки, разносящие теперь сухо-горький аромат, разложила пучки на полу. Слышно, как гудит кран в ванной, плещется под напором вода. Дождь не стихает, за окном всё смазывается в слезливую тень. - Конечно, больше же нет таких идиотов, чтобы давали кровь пить. Чанёль молча выпрямляется, смотрит непроницаемыми глазами. Вдруг поднимается с места, идёт прямо к вздрогнувшему Бэкхёну. Какой же он высокий и пугающий, ещё эти взъерошенные алые волосы подсвечиваются сзади вспыхнувшим пламенем. Чанёль садится на корточки перед самими ногами Бэкхёна, раздвигает их, безвольные, и придвигается ближе. Даже так они на одном уровне, разве что Бэкхён пытается слиться со спинкой дивана. - У меня болело сердце эти дни. – Чанёль протягивает угольные руки к чужой шее, большими пальцами поглаживает покрывшуюся мурашками кожу. – Впервые. Я думал, что у нас всё нормально, что тебе нравится жить так. Ты ничего не говорил. Сейчас даже не разрешаешь войти в дом, который я же помогал строить, меня это так сильно злит. Здесь воняет чужим, и хочется вымыть каждый угол, чтобы сбить запах. Ты перестал пахнуть мной, и от этого мне тяжело. - Пока ты хочешь только трахаться и есть, это не нормально. Бэкхён еле дышит, всё внутри передавливается. - Я хочу быть с тобой. Демоны не врут – так говорят. В это именно сейчас так сильно хочется верить, что тело бьёт крупной дрожью. Чанёль тянется вперёд, поцелуй обжигающе-раскалённый, заставляющий Бэкхёна безотчётно сжать ноги, чтобы удержать демона между ними. Вряд ли он куда-то собирается, и всё же – больше никогда. Язык прикусывается до тихого стона, с податливо раскрытого рта сбегает тонкая нить слюны. Настойчивее внутрь, руками ниже к груди, под тонкий свитер, где рёбра натягивают кожу. Бэкхён позорно всхлипывает от облегчения, что больше не будет один. Сыльги будет осуждать, когда увидит. Как и Кихён, она очень ясно выразила своё мнение о ситуации в целом – облить святой водой и изгнать в Ад. Что-то подсказывает, что она будет пытаться. Как разместить пятерых в доме, рассчитанном максимум на троих, куда более существенная проблема, ну, ладно, четверых – Чанёлю ведь не нужен сон. Как-нибудь решится. Придумается. Бэкхён совершенно не может об этом думать сейчас.