Monster effect: Death Parade

Маг стоит, подняв правую руку и сжимая в ней жезл своей власти. Левая рука указывает вниз, символизирует передачу священной энергии ми­рам, находящимся внизу. Над головой - горизонтальный символ бесконечности, на его алтаре — символы четырех элементов: чаша, пентакль, жезл и меч. Красные розы, сим­волизирующие желание и страсть, образуют арку над его головой и переплетаются с бе­лыми лилиями, олицетворяющими чистую, абстракт­ную мысль. Мага опоясывает алхимический символ - змея вечности, пожирающая собственный хвост. Маг, он же Фокусник, Мошенник, Алхимик. Да, Бэкхён привык находиться среди людей (с натяжкой) двадцать четыре на семь, засыпать, просыпаться, есть рядом, как-то взаимодействовать, но никогда ещё это не было настолько неловко и странно, как сейчас. Бывший, его нынешний и свой нынешний за одним столом – перебор. Сехун насмешливо скалится, брови то и дело ползут вверх, намекая Бэкхёну, что не стоило так пошленько кричать ночью, при гостях-то. Взгляд в ответ не менее красноречивый – с чего это в своём же доме стесняться. И всегда можно к чёрту свалить, если не устраивает, дверь сам знает где. Лухань методично пережёвывает рис и пялится в пространство. Чанёль пьёт кофе, откинувшись на стуле. По плану сегодня – сплавить смертельную парочку к некому «Алхимику», который, как демон рассказал, занимается торговлей редких артефактов в свободное от превращений время. Вначале кражей, а потом сбытом, вор высшей пробы. Пока в заброшенном особняке на краю леса обитает. Среди демонов, падких к магическим вещичкам, прошли слухи, что недавно алхимик пытался сбыть нечто древнее и могущественное. Чанёль не уверен, что речь именно о серпе Первой Смерти, но проверить стоит. Лухань всё ещё не может понять наглость рода человеческого, так бездумно обращающегося с тем, что им не принадлежит. Украсть косу у Смерти – преступление, за которое даже наказания достойного не придумаешь, потому что представить это невозможно. Перепродать её потом как какую-то игрушку, вполне вероятно, что и первому встречному – ещё большая дикость. Оскорблённый до глубины души Лухань очень хочет посмотреть в глаза смертному, решившему, что после такого останется безнаказанным. Сехуну интереснее наблюдать за Бэкхёном, так что то, что Хань поглощён продумыванием плана мести, на руку. Прошёл целый год, а в этом парне, сидящем напротив, почти ничего не изменилось – как был нервным, так и остался, разве что истерик поубавилось. Волосы стали короче, но всё такие же светлые. Страшненький, когда передразнивает, но вместе с тем привлекающий взгляд. Мимо не пройдёшь. Обычный Бэкхён, которого Сехун знает вдоль и поперёк, с которым встречался и которого бросал не раз. Ладно, всё же кое-что необычное есть. Зловещая демоническая аура, его будто окутывающая. Сехун вороньей задницей чувствует, что нарывается. То, что ему мысленно сворачивают шею, уже факт, на лице демона при этом напускная безмятежность. Посмотрим, надолго ли, аж раздражает своим спокойствием. Развалившись на стуле почти так же, как и Чанёль, Сехун расставляет пошире ноги и выбирает самую бесящую ухмылку из всех, что может сделать. Лухань, отвлекаясь на скрип стула, смотрит с непониманием. Бэкхён закатывает глаза. Ноль реакции, демон молча отпивает свой кофе. - Так что, Бэкхён, ты теперь не замёрзнешь, если вдруг дров дома не будет? Подозрительное начало. - Ляжешь на ухо этого парня, вторым накроешься, и оп - теплота. Бэнг-бэнг, засранцы, прямое попадание. Сехун триумфально приподнимает брови, видит, что губы у Бэкхёна дрожат – потому что хочет засмеяться, но и злится одновременно. Главное, что демон перестал притворяться незаинтересованным; глаза и уши, действительно выделяющиеся, покраснели так, что вот-вот сольются с волосами. Теперь возникает другой вопрос: как не помереть раньше срока и не оставить Луханя одного в жестоком мире, где на него каждый первый посягает. (в мыслях Сехуна) - Мы пойдём прогуляемся перед выходом, - неожиданно Лухань вклинивается в напряжённое молчание, а ещё, судя по странному звуку удара, с силой наступает Сехуну на ногу. Выглядит ничего не понимающим, но настойчиво желающим свалить. Шипящий от боли Сехун не может сопротивляться, когда так крепко тянут, поэтому, тараня край стола, всё же вываливается. Бэкхён остаётся на кухне с Чанёлем. - Они… они не такие уж большие… Иногда и соврать можно. Во благо. Чанёль неловко потирает пальцами переносицу.

---

Дождя нет, но небо всё равно водянистое, в быстро тающих белых прожилках. Ветер холодный, пахнет смутными заморозками и почему-то дымом, щиплет за краснеющие уши и нос. С непривычки глаза становятся мокрыми, но Сехун даже внимание не обращает, ниже натягивая капюшон толстовки. Лухань замерзает, но сделать ничего не может; даже два свитера, надетых поверх футболки, не способны прогреть, он слишком «неженка», как демон заметил. Мир людей злой и безжалостный, а ещё всего за полчаса нагоняет дикий насморк. Листья на земле, остро пахнущие сыростью, окончательно привели за собой осень. Заброшенное поместье на окраине леса – звучит вроде бы просто. Когда нет карты, как вообще можно дойти, не заблудившись, ещё и тем, кто в лесу от силы раз-два в год бывает. Остаётся надеяться на Сехуна, который уже слетал с демоном на разведку, и на то, что занятия по ориентированию не прошли зря. Иначе где-то будет печалиться и без того невесёлый Ифань. Это даже хуже, чем когда он злится. Порывистый ветер заставляет Луханя инстинктивно вжимать голову в плечи, хмуриться и сквозь зубы что-то шипеть. В мире смерти ничего подобного нет, Чунмён куда лучше здешнего создателя, хотя в пакостной погоде есть и милые плюсы вроде держания Сехуна за руку. Сунешь пальцы в карман его одолженной куртки, переплетёшь с чужими, и вроде бы легче. Нет, чушь это. Ледяной воздух в самое лицо нежностью не перебить. Сехун периодически обращается в ворона, чтобы проверять путь. Идти осталось немного, само здание зыбким силуэтом уже проступает сквозь кривящиеся под странными углами деревья. Они редеют здесь, и всё больше встречаются засохшими. Листвы почти нет - дурной знак. Лухань хоть человек только наполовину, но понимает, что без причины живое не может так изувечиться. Поместье угрюмо высится вокруг почти голой чёрной земли. Старое, из покрывшегося трещинами серого кирпича, оно отталкивает одним своим видом – Сехун сам себе под нос шепчет, что в таких домах никогда ничего хорошего не случается. Трёхэтажное, будто сжатое невидимыми руками здание заброшено, неухоженные кустарники расползлись на многие метры паучьими лапами. Крыша из чёрной черепицы почти обвалилась. В вытянутых окнах, украшенных старинной резьбой, местами обвалившейся, вспыхивает беловато-синий свет. Тишина вокруг мёртвая. Даже ветра не слышно. - Говорю же, сейчас какое-нибудь дерьмо случится, - не то, чтобы Сехун был напуган, но голос его подрагивает. – Вампир вылетит, или ведьма какая, или вообще землетрясение, и мы под землю провалимся. Я слишком много фильмов смотрел, чтобы не знать, что будет дальше. Но они всё равно поднимаются по деревянным, мягким, как масло, ступеням, сгнившим уже очень давно. Ни шороха листвы, ни звука шагов. Ещё шаг вперёд, как массивная металлическая дверь вдруг сама приглашающе раскрывается. Сехун даже не успевает взяться за чёрную ручку в форме кольца, так и застывает с протянутой рукой. Выругавшись и вздрогнув, глубоко вдыхает. Заходит первым. Лухань не может не оценить. Внутри ещё страшнее, чем снаружи – стены с отклеившимися обоями, безвольными клочьями свисающими до самого пола, остатки мебели вроде вспоротых кресел, давно покинутых, и запылившихся ваз. Ссохшиеся цветы-насекомые расползлись по углам, пожелтевшие остатки газет шелестят под самыми ногами. Подняв одну из них, Сехун расправляет углы и находит дату – последний раз этот мусор читали семь лет назад. Мерцание ведёт вперёд, в лабиринты узких и холодных коридоров. Повторяющиеся белые вспышки едва освещают пространство, приглушённое шипение заставляет напрячь слух. В гостиной – там, где она раньше была – шторы плотно занавешены. Всё сдвинуто к стенам, посреди комнаты, на полу, – огромный, будто подсвеченный белым круг, испещрённый мелкими символами и знаками, от вида которых у Луханя стынет кровь. Он их не понимает, но чувствует – и всё очень плохо. В центре всего бурлит, словно живая, зеленоватая жижа, прямо так, без чаш или других приспособлений. Позади же, развалившись в уцелевшем кресле, сидит человек. У него тёмные волосы, едва прикрывающие глаза, тонкий нос, жутко освещаемый вспышками, и красиво очерченные губы, изогнутые будто нежно, заботливо. В противовес им взгляд, направленный прямо на незваных гостей, тяжёлый, кажущийся диким из-за отблесков алых линз. Круглые очки не кажутся забавными. Усталость, раздражение, долгие ночи без сна – Лухань всё видит слишком ясно. Здесь происходит трансмутация. - Вы вовремя. Голос на удивление мягкий и негромкий. Поправив очки, молодой человек приглашающе подзывает рукой, но Лухань выставляет зазвеневшую косу. Никто никуда не пойдёт. Алхимики – твари похуже многих, не просто так становящиеся изгоями. Нарушая законы природы и платя частью собственной жизни, они играют с самым ценным, что только может существовать – душой, и Лухань это искренне ненавидит. Бесценное превращают в мусор, потом, поедая остатки, пытаются из своей же помойной ямы вылезти. Внутренние и биологические трансмутации запрещены так же, как и некромантия, но алхимики уже тысячи лет кромсают души, сливают с чужими, помещают в предметы и жертвуют «истине», оставляющей их умирать калеками. Некроманты хотя бы понимают границы. - Ты украл серп смерти? – Лухань чувствует себя странно взрослым и ответственным прямо сейчас, и не потому, что на самом деле старше своего фамильяра, а потому, что знает больше. Понимает, к чему может привести любое движение. Через плечи и шею будто протянули железные штыри, руки побелели от силы, с который сжимает косу. - Взамен дай мне один свой выдох. Алхимик знает – это видно по блеснувшим за алыми стёклами глазам. Жижа на полу вскипает всё сильнее, но не может развиться, и Луханю кажется, что он слышит крик, зарождающийся в глубине не оформившейся плоти. Возможно, так и есть – жнецы ведь существуют в тонкой грани между рождающимся, живым, умирающим и мёртвым. От этого начинает мутить. Не хочется знать, кого пытаются создать, но это хотя бы не человек. Или ему подобное. - Не знаю, что ты за выродок такой, но от него ничего не получишь, – нахмурившийся Сехун отводит от себя лезвие косы (только фамильяр такое выдержит), делает решительный шаг вперёд, но буквально в следующую секунду исчезает. Поток холодного воздуха мажет по щеке. Лухань успевает заметить толстые, как жгуты, верёвки, появившиеся из темноты позади них, мгновенно обвившие чужое тело. Утащившиеся за собой. Уже из коридора доносится глухой звук падения и стон. - Я, к сожалению, сильнее, чем кажусь, - алхимик медленно проводит рукой по волосам. – Птицы мне сегодня не нужны, так что уберём подальше. А с тобой, Жнец, давай жить мирно и пить кофе, сделаю хоть сейчас, даже кресло найду. Ты подумай. Выдох – мелочь, у тебя их ещё бесконечное множество впереди. Возможно, отсутствие Сехуна даже на руку. - Где серп? - Ты знаешь, что так это не работает. Алхимики верят, что у всего есть цена. Что купить и продать – обменять – можно всё, что только пожелаешь. Знание, могущество, деньги, даже любовь. Взамен только отдай нечто равноценное. Как бы Лухань ни старался, иначе ему не узнать про серп; дыхание нужно сейчас, он понимает, именно этой вырождающейся на полу химере. Она правда кричит – от боли, перемалывающей кости, только как ему живой мертвец поможет. Или только он и может? Лухань делает глубокий вдох. Подходит ближе, задевает сияющие белые линии алхимического круга, ощущает слабые уколы тока. Ничто по сравнению с тем, что чувствует создание в центре. Становясь на колени, наклоняясь ниже, Лухань тихо выдыхает на бурлящую жижу, старается затем как можно быстрее подняться и отскочить, потому что не знает, что ждёт. Алхимик приподнимается в кресле, прижимает очки к лицу, чтобы получше разглядеть. Щёлкает пальцами, и свет от круга резко окрашивается в густой фиолетовый. Жижа страшно пузырится, расползается по кругу, поднимается вверх, оглушающе вопит, но затем так же быстро опадает. Круг гаснет. В его центре остаётся лишь скорчившаяся, обгоревшая ящерица. - Значит, и это не помогло. Молодой человек разочарованно откидывается на кресло. Осторожно снимает очки. - Хёнвон, будем знакомы. Серп смерти исчез несколько дней назад, - взгляд тяжело скользит по Луханю. – Такие артефакты слишком капризны и не любят новых хозяев, так что я даже удивлён, что остался жив. Понятия не имею, куда тебя отправить, чтобы найти, но это ты и сам знаешь. - Тогда скажи, кто тебе его продал. Единственная надежда Луханя угасла. - Это не была сделка, мне серп, считай, подбросили, - алхимик подпирает подбородок рукой, осматривая остатки не родившейся химеры. – Какой-то парень прямо на улице в руки швырнул и сбежал. Не здесь, за много миль отсюда. И это был человек. Выглядел как наркоман в ломке, совсем не в себе. Я даже не понял, что подобрал косу, пока пальцы не начали гнить – а у того, странного, ничего не было. - Люди не способны… - … владеть орудием смерти, я знаю. Обычные люди. Это уточнение Луханю совсем не нравится. Даже если речь о ком-то одарённом, исключений нет – взяться за то, что принадлежит Чунмёну, без последствий невозможно. Первая Коса не может быть без хозяина, и он у неё только один. То, что исчезла, - не удивительно, только теперь можно хоть весь мир перерыть, но не найдёшь, пока она сама не пожелает появиться. Лухань не знал, что можно быть в таком отчаянии. - Дам совет, жнец, причём бесплатно. Артефакты – живые, даже те, что принадлежат мёртвым. Если ты искренне позовёшь серп, он может появиться. Хотя, конечно, никаких гарантий. Искренне. Лухань даже не понимает, что это означает. В мире жнецов такому точно не учили.