***
Вечер я провела в гордом одиночестве. Сначала я почти снесла половину вещей в доме в Новогорске. Хорошо, что мама тогда ночевала у нас в квартире. Злость, она кипела во мне огромным вулканом, я зарывалась руками в свои длинные волосы, я кричала, что есть мочи. Слезы кристальными каплями, беспорядочными ручейками лились по моим розоватым щекам. – Как же я тебя ненавижу, – шептала я в приступе злости, утирая слезы и разрывая все наши совместные фотографии. – Ненавижу, ты слышишь?! – уже кричала на мелкие кусочки я, смахивая их со стола. Слезы, слезы, слезы. Эти бесконечные солёные капли с глухим звуком врезались в деревянный кухонный стол. В давящей тишине теперь я слушала только этот звук. Одиноко шмыгая носом и чувствуя дикую пустоту внутри себя. С каждым новым осознанием ситуации... Алина с Даней. Даня с Алиной. Обнимает ее, целует ее... ...я чувствовала, будто каждый орган пронзали миллионами осколков. Все внутри сжалось. Грёзы о нашем счастливом будущем разбились о холодный лёд. Встав, я так и не дошла до спальни, комком сжавшись у стены.***
Утром меня разбудила мама, которая с ужасом также осматривала последствия моей истерики. – Милая, что случилось? – спросила она тихо, пока я пыталась понять где нахожусь. Кое-как поднявшись с пола и протерев глаза, я осмотрелась: разбитые вазы, повсюду стекла, на кухне валялись порванные фотографии. Я, подойдя, крепко обняла маму, успокаиваясь. – Мне в спину прилетел топор, мам, – лишь сказала я, а мама выдохнула, гладя меня по голове. – Медвежонок мой, – сказала она все так же тихо. – Поверь, нет таких вещей, с которыми ты бы не справилась. Вот возьми, вынь этот топор и выкинь. Не бойся, твои раны заживут, только нужно время. Вновь шмыгнув, я взглянула на неё. – Правда? – Правда.***
Алина буквально залетела в дом к Глейхенгаузу. Не разбирая дороги из-за бардака, девушка прошла на кухню, где застала хореографа абсолютно подавленным. Надо признать, что и Загитова была не в лучшем настроении после падений на открытых прокатах. Усмирив своё желание рассказать ему о диалоге с Женей, Алина молча села напротив, изучая Даню, который взглядом уткнулся в стол. – Даниил Маркович, - обратилась к нему с опаской Загитова. Тот молчал и не поднимал взгляда. Она впервые видела его не в настроении, впервые видела его таким «убитым». – Ты видела заголовок? – лишь спросил он, не смотря на фигуристку. Алина наконец облегченно выдохнула от того, что хореограф подал голос. Откинувшись на спинку стула, она скрестила руки на груди. – Да, видела. – И разве это стоило того, Алин? – Глейхенгауз поднял голову, а фигуристка ахнула. Светлые глаза хореографа были воспалены и покраснели, синяки под глазами выдавали его бессонные ночи, кожа казалась какой-то серой, голос звучал слишком уставшим. Он был разбит. – Я.. – начала Загитова, пытаясь хоть как-то вразумительно ответить, но сдалась, замолкая. Мужчина же перевёл взгляд на рюмку рядом с собой, где все ещё одиноко находилась янтарная жидкость. Одним движением он осушил ее и также откинулся на спинку стула, смотря теперь только на Загитову. – Дело в том, что я говорила с Женей, – Алина наконец набралась смелости сказать это. – Она все видела, она знает. Глейхенгауз тут же вскочил с места, подлетая к Алине и хватая ее за плечи. Взгляд его был безумен ровно на несколько секунд, а затем вновь обрёл прежний воспалённый вид. – Что она сказала? – сказал он тихо, но Загитова все же не на шутку испугалась такому выпаду, сохраняя молчание ещё около двадцати секунд. – Она, – Алина быстро прокручивала в голове события того разговора. – Ничего. Я сказала ей, что все это правда. Хватка Даниила Марковича так и не ослабла, он все смотрел на Алину, словно пытаясь выведать у неё что-либо ещё. – Она меня ненавидит, Алин? – спросил хореограф. Он в секунду вновь стал выглядеть потерянным. – Я не знаю, Даниил Маркович, – лишь ответила фигуристка, хлопая глазами. – Я не знаю..***
Близилась ночь. Я вновь осталась в Новогорске, собирая вещи для отъезда в Канаду завтрашним дневным рейсом. Весь день я пыталась выкинуть из головы все, что цепями приковало меня к одной мысли – Даня теперь не со мной. Но знаете, ни черта у меня не вышло, поэтому кофты я складывала в настроении -100 по шкале радости. Если такая шкала вообще существует. Взглянув на часы, я решила, что стоит вновь выйти и подышать воздухом. Почему-то мне всегда казалось, что воздух ночью он другой. Каждый раз дышалось легче. Выйдя, я устремилась в сторону домов, где жила большая часть спортсменов и тренеров. Из любопытства я пыталась угадать, кто уже спит, а кто бодрствует. Пройдя мимо знакомых домиков Сотсковой и Туктамышевой, я наткнулась на дом, которого сторонилась, как огня. Сглотнув, я продолжала часто дышать и смотреть то на закрытую дверь, то на свет, который горел внутри. Я должна. Как бы мне не хотелось, я должна встретить его и поговорить. Возможно, это будет самый долгий, самый болезненный разговор в моей жизни, но как часто бывает, после таких диалогов жизнь становится проще. А сейчас больше всего я хотела, чтобы моя жизнь стала проще. Так я оказалась на пороге дома Дани. Подняв руку, я так и застыла, в последние секунды обдумывая своё решение. Но, здравый смысл выиграл, и я постучала. За стеной сразу послышался шорох, скрип пола, частые шаги. Биение моего сердца с каждым шагом хозяина дома в сторону двери, оглушало меня все сильнее. Щелчок. Скрип двери. В нос тут же ударил сперва запах хвои, а затем и алкоголя, растворяясь в лёгком ночном воздухе. Я подняла взгляд, встречаясь с ним глазами. – Здравствуйте, Даниил Маркович. Нам надо поговорить.