***
Его величество вернулся в кабинет, но не сел за стол, а прошёл к окну. Оконная рама мало походила на решётку, но последнее время Хильде всё чаще казалось, что его величеству слишком тесно здесь. Тесно и одиноко. Кайзер Райнхард напоминал льва, посаженного в золотую клетку. Хильда старалась уверить себя, что скоро всё пройдёт. Его величество скучает по войне, это естественно. Когда он разобьёт флот Альянса и вернётся на Феззан, всё будет как прежде, до сентября. Хильда никому, даже папе, не расскажет, как позавчера ворочалась полночи, думая о его величестве и о тоске в его глазах. Она засиделась за работой до поздней ночи и, когда принесла его величеству документы на подпись, застала его в спальне. До этого Хильда никогда не видела императора без плаща и мундира. В мягких домашних брюках, рубашке с расстёгнутым воротником его величество выглядел самым обычным человеком. Очень красивым и очень грустным. Он сидел на широком подоконнике и смотрел на ночное небо. Хильда успела разглядеть тоску в глазах его величества. Он обернулся, услышав шаги, и тоска пропала. Спряталась. Они с его величеством обсудили дела, но Хильда чувствовала, что кайзер думает ещё о чём-то своём. Может быть, о звёздах? Позавчера ей совсем не хотелось возвращаться домой. Если бы кайзер Райнхард попросил, она бы осталась. Его величество смотрел в окно, Хильда работала, точнее, пыталась. Сегодня император был сам не свой. И посматривал на Хильду куда чаще обычного. — Вам понравились цветы? — его величество наконец отвернулся от окна. — Очень. Благодарю Вас, Ваше величество, — букет белых хризантем действительно был красив. И то, что кайзер, как простой смертный, лично (пусть и в сопровождении охраны) почти каждое утро навещает цветочный магазин, особенно трогало и служило пищей для пересудов. Все уже воспринимали графиню фон Мариендорф как будущую кайзерин, но она-то видела, что его величество держит дистанцию. Ничего предосудительного, ничего, что могло бы бросить тень на репутацию фройляйн — так вроде бы кайзер обещал папе? Хильда знала, чувствовала, что под всей этой учтивой сдержанностью скрывается пламя. То самое, что она прежде видела в глазах Райнхарда фон Лоэнграмма во время сражения или при упоминании о Яне Вэньли. Да и когда его величество обсуждал с Хильдой или министрами дела империи, её неизменно поражали его решительность в принятии важных решений, прагматичность, настойчивость, умение быстро просчитывать возможные варианты. — Когда-то считалось, что белые хризантемы символизируют правду. Даря их, человек обещает быть искренним. Хильда замерла, отложив любимую ручку. Кажется, его величество желал поговорить не о делах и даже не о спектакле, на котором они недавно побывали вместе с папой, Эмилем и родителями адмирала Валена. Император подошёл совсем близко. Присел на край стола, отодвинув тяжёлую папку. — Знаете, о чём я мечтал в детстве, ещё до знакомства с Кирхайсами? Нет, не о власти. И даже не о подвигах и славе. Ну разве что немного, как все мальчишки. Я хотел стать настоящим пилотом и увидеть звёзды близко-близко. В окно светили две звезды, и я засыпал, глядя на них, — кайзер Райнхард улыбнулся воспоминанию. — Мне столько раз снился мой корабль. Самый лучший на свете, самый быстрый, чтоб никто не мог догнать. До сих пор снится, как мы парим в небе. А внизу — другая планета. Не Один, не Феззан — совсем другая. Может быть, её ещё не открыли. Вот закончится война с Альянсом, и можно будет посмотреть весь рейх. Кайзер должен знать свои владения. Хильда кивнула, хотя её мнения не спрашивали. А его величество продолжал: — Тысячу раз представлял, как возвращаюсь домой, представлял этот дом с садом. Небольшой, но уютный и надёжный. Придумывал, как обставить гостиную, а как — детскую. В моём доме обязательно должна была быть детская. Столько раз снилось, как мои дети бегут навстречу. Как мы вместе играем, читаем книжки, а потом жена зовёт нас ужинать. Семейные ужины, сказки на ночь, пикники... помните нашу прогулку по роще неделю назад? — Конечно, майн кайзер, — тот день выдался удивительно солнечный и тёплый, и его величество пожелал отправиться на прогулку: «Мы завоевали Феззан, а за всеми этими делами почти не видели его достопримечательностей и природы. Фройляйн, вам не надоело гулять по парку?» И весь обеденный перерыв они вместе с её высочеством Аннерозе, Эмилем и Кислингом провели за городом. Букет разноцветных листьев до сих пор стоит дома в спальне. — Помните листья в ручье? Ужасно хотелось выстругать лодочку и пустить плавать. Когда мы с Кирхайсом были в том же возрасте, что сейчас Эмиль, то считали себя слишком взрослыми для таких глупостей. А с детьми можно построить хоть целый флот. Что с вами, фройляйн Хильдегарде? Я вас чем-то расстроил? Хильда помотала головой. Только бы не расплакаться. Что подумает его величество? — Нет? Но вы удивлены, признайтесь. Такие желания больше пристали кому-нибудь вроде Миттермайера. Но даже кайзеру нужен дом, а не официальная резиденция. И очень нужна семья. Не просто императрица и кронпринц, а жена и сын. Или дочь, всё равно. Лишь бы дети были здоровые и умные. Быть для кого-то не «вашим величеством», а просто Райнхардом, как для Кирхайса, — его величество сжал в кулаке медальон. — Или папой. Благо Рейха — абстракция, достойная Оберштайна. Всем не угодишь. Я хочу жить и работать на благо моей семьи. Моего сына. Хочу, чтобы у моих детей было счастливое детство. Но чтобы кронпринц вырос не избалованным мальчишкой, а сильным и справедливым правителем. Его ещё нет, но когда-нибудь обязательно появится. Знаете, я уже выбрал ему имя. И первенцу, и второму сыну, и дочке, если будет. Давно, ещё когда был контр-адмиралом. В тот вечер мы с Зигфридом,.. с Кирхайсом много говорили о будущем, строили планы... Женитьба тогда представлялась чем-то нужным, но очень далёким. Вот будет лет двадцать пять, тогда и придёт время подыскивать жену. Вы слушаете меня, фройляйн? Она смогла только кивнуть. Хотелось бесконечно слушать этот тихий голос. Вот сейчас его величество сделает предложение, и она ответит «да». — Не буду врать, что влюбился в вас с первого взгляда. Когда валяешься с перевязанной головой и мигренью, как-то не до любви. Сначала я влюбился в ваши стройные ножки, — его величество легонько сжал её ладонь. — У вас очень изящные руки. Музыкальные, — его величество поглаживал её пальцы, — наверное, вы очень хорошо играете. Ваша матушка ведь преподавала музыку? И ни одного колечка или браслета. Только часы. Вы очень необычная девушка, Хильда. Умная, очаровательная, нежная, элегантная, скромная, независимая, решительная, прекрасно образованная, — каждый комплимент подкреплялся поцелуем кончика пальца. Хильда давно так не краснела. А его величество, кажется, получал удовольствие. — С вами всегда интересно разговаривать. Жаль, что у нас так мало времени и куча дел. Я бы пригласил вас на вальс. А вы любите танцевать, фройляйн? — он наконец выпустил её руку, вздохнул: — Не знаю, что бы я без вас делал эти месяцы. Вы настоящий друг и прекрасный секретарь. И вы настолько похожи на созданный мной идеал женщины, что... не краснейте так. И не опускайте глаза, они у вас очень красивые. Такие тёплые... Я боялся. Боялся, что всё это окажется сном. Боялся себя. Если бы вы хоть раз пришли в мундире, я мог бы не устоять и нарушить слово, данное графу Мариендорфу. Знаете, когда я понял, что вы должны быть моей? Что готов драться за вас? Не догадываетесь? Когда узнал, кому обязан захватом Хайнессена. Вы сумели убедить Ройенталя с Миттермайером, значит, у вас хватит сил, чтобы справиться со мной. Раньше такое удавалось только Кирхайсу и сестре. У меня трудный характер, предупреждаю сразу. — Ваше величество... — неужели это правда? Кайзер боялся? Разве такое возможно? Он готов драться за неё, Хильду фон Мариендорф. Драться... о боги! Но почему его величество отстранился? Почему он так смотрит? Будто... прощается? — Фройляйн фон Мариендорф. Графиня. Я не могу и не хочу вас обманывать. Это недостойно мужчины. И я был бы недостоин вас, если бы скрыл... некоторые обстоятельства. Вы должны знать правду. — Майн кайзер... я не понимаю... — о чём он говорит? Какие обстоятельства? — Я не ваш кайзер, фройляйн. Что?! — Я не Лоэнграмм. Хотя и ношу такое же имя. Если бы ваш кайзер не отрёкся от отца и его фамилии, мы были бы почти тёзками. Он заметил её замешательство и тихо засмеялся. — Фройляйн, вы же умная девушка. И наверняка заметили разницу между Лоэнграммом до болезни и после. Большинству хватает версии с амнезией. Но не вам и не Оберштайну. Ему я ничего объяснять не буду. Хватит того, что господин военный министр тайно заказал мой генетический анализ. Сомневаюсь, что господа учёные что-то обнаружат, ну да Один с ними. Оберштайн чувствует подвох, но не может понять, в чём тот заключается. Этот человек слишком логичен, чтобы верить в мистику. Я бы и сам не поверил. Да, она замечала несоответствия. Изменилась походка, манеры, речь — раньше его величество не позволял себе ругаться в её присутствии. Конечно, он потом всякий раз извинялся. Говорил, что совсем забыл о ней. Привык работать в одиночестве? Похоже на то. И настоящий кайзер был бы слишком поглощён подготовкой к войне, чтобы следить за своим здоровьем и выполнять указания врачей. Он бы пил таблетки не дольше недели, а потом объявил, что чувствует себя прекрасно. Её высочество говорила, что кайзер Райнхард редко болел и не привык лечиться. А этот... другой... привык? И дело не только в травме и сотрясении мозга? Она же почти каждый день видела, как его величество пьёт лекарства, практически не отрываясь от работы. Ему не нужно было напоминать, он ни разу не забыл и не ошибся с дозировкой. Не выразил досады или недовольства. Настоящий Райнхард фон Лоэнграмм не разбирался в лекарствах, он бы не стал спорить с врачами по поводу назначений. Как она могла не замечать очевидного? Даже пятиминутные перерывы каждые три часа, когда его величество откладывал бумаги и откидывался на спинку кресла или прогуливался по кабинету, казались не рекомендацией лейб-медиков, а давней привычкой. Хильдегарде старалась гнать прочь эти мысли, и почти поверила... — Но... кто вы? Его величество слез со стола, отдал честь: — Разрешите представиться. Райнхард Мюзель, гросс-адмирал Нойе Рейха. Старше вашего кайзера на десять лет, бывший военный министр, два последних года до переноса сюда — премьер-министр. Бывший командующий императорской гвардией. Это больше, чем просто императорская охрана. Совершенно официально — названый брат Его императорского Величества Зигфрида Первого из рода фон Кирхайсов. Член императорской фамилии, не имеющий титулов и права на престол, так что вашему юному кайзеру не повезло. Его Величеством он не будет никогда. Даже в качестве официального соправителя. Не потому, что Зиг жадина, а потому, что мне это было не нужно. Она поверила. Сразу и безоговорочно. Наверное, дело было в той самой, позавчерашней тоске, что промелькнула во взгляде Мюзеля, когда он говорил о брате. Всего на несколько секунд, но этого хватило. Названый брат его величества.... кайзер Зигфрид... «Скажите его величеству, что со мной всё в порядке». А что сказал настоящий Лоэнграмм, когда очнулся? — Но как такое могло произойти? Почему? Кому это было нужно? Вместо ответа лже-кайзер провёл пальцем по ладони, вдоль недавнего пореза. — Как? Кесслер и Оберштайн уже расспрашивали об этом. Видимо, Лоэнграмм что-то сделал. Нечто запретное, тайное. Не знаю, где он почерпнул эти знания. А почему... Возможно, Лоэнграмм допустил ошибку. Или так желал увидеть живого друга, что боги услышали его. И жестоко посмеялись. — Посмеялись? — эхом откликнулась Хильда. — Его Кирхайс мёртв. Мёртвые не возвращаются. Его величество Зигфрид — другой человек, с иным жизненным опытом. В отличие от Лоэнграмма, он правит уже тринадцатый год. Да, де-факто мы были соправителями, но я никогда не оспаривал первенство брата. Лоэнграмму снова придётся подчиняться. К тому же, — Мюзель усмехнулся, но как-то недобро, — ему предстоит всю жизнь прожить с ненавистной фамилией. А я привык ею гордиться. — Вероятно, ваш отец был прекрасным человеком, — осторожно заметила Хильда. Ей вовсе не хотелось обсуждать причины, сподвигнувшие настоящего кайзера отказаться от фамилии предков. Его вели... Мюзель фыркнул: — Прекрасный человек? Фройляйн, моя мать умерла родами. Отец с горя запил так, что соседи сообщили дальним родственникам. Они забрали меня и воспитали как родного. Отца последний раз я видел в четыре года. В гробу. Это были первые похороны в моей жизни. После него остались заложенная ферма и куча долгов. С тех пор я стараюсь ни у кого не одалживаться и не оставлять незаконченных дел. И не увлекаться спиртным. Хотя перебрать, конечно, случалось. Хильдегарде невольно подумалось, что если бы кайзер Райнхард, настоящий кайзер в тот вечер перебрал, ничего бы не случилось. И сейчас он бы сидел в кабинете и работал. Или отправился на войну с Альянсом. И Лоэнграмм никогда бы не стал рассказывать об отце, он его ненавидел. — А её высочество? Ей вы расскажете? — Не сейчас. Конечно, родную сестру так просто не обманешь, но мне повезло, что её высочество практически не встречалась с братом и не рассказывала ему о жизни во дворце и старом Фридрихе. Соответственно, и Лоэнграмм с Кирхайсом почти не говорили о войне и службе. У них была своя жизнь, у графини фон Грюнвальд — своя. Если бы не травма и положение кронпринцессы, её высочество ещё долго бы не вспоминала о существовании августейшего брата. — Вы несправедливы к её высочеству. Она любит брата. — Возможно, — Мюзель слегка пожал плечами, — но любовь и забота бывает разной. Если бы девятого сентября принцесса Аннерозе находилась рядом с братом, меня бы здесь не было. Нельзя оставлять человека в одиночестве, особенно в такие паршивые дни. — Но его величество просил не беспокоить, — а ведь в тот вечер не хотелось уезжать к себе. Как чувствовала... Его величество (Мюзель, Райнхард Мюзель — напомнила себе Хильдегарде) досадливо поморщился: — Мало ли что он говорил. Разумную инициативу ещё никто не отменял. Во всяком случае, мне с сестрой и подчинёнными повезло гораздо больше. — У вас есть сестра? — Названая. Родных братьев и сестёр нет и не было. Нет, Аннелоре не родственница Кирхайсам. Она... — он помедлил, подбирая слова, — Мюзель в юбке. Моё отражение, хотя внешне мы мало похожи. Мы с нею даже с разных планет. Я родился на фронтире, а Аннелоре — в столице. Она баронесса, очень завидная партия, я — фронтирский выскочка. Но у нас много общего. Взгляды, вкусы, привычки... Любовь к небу. Лорхен — пилот милостью Тюра. Наша Аннелоре Соколица... Знаете, во время покушения она закрыла собой её величество Маргариту. Чудом осталась жива. За этот подвиг её наградили «Золотым щитом». Так неофициально называется орден «Честь и верность», — пояснил Мюзель. — Алый эмалевый меч остриём вверх на золотом фоне. С лавровыми ветками по краю — для военных, с дубовыми — для штатских. У Лоры «военный» орден. И она его заслужила. Сравнить Аннелоре с её высочеством Аннерозе — всё равно что лавровый венок победителя с венком из роз. Лора больше похожа на вас или на баронессу фон Вестфален, судя по тому, что я о ней слышал. Самая эмансипированная женщина Нойе Рейха. И одна из самых стильных. Лоэнграмму с ней придётся нелегко. Ей с ним, правда, тоже. Нойе Рейх, покушение на императрицу, фронтир... Золотой щит... вы похожи на неё... Мюзель говорил о сестре с такой любовью и гордостью, что Хильда почувствовала... ревность? Что, если между Мюзелем и этой Аннелоре что-то было? И она торопливо спросила: — Но если вы здесь, значит, его величество там? В вашем теле? — Скорее всего. А вот где сейчас это тело находится — сказать не могу. Вероятней всего, в моём поместье под присмотром Лорхен и охраны. В столице Лоэнграмму оставаться нежелательно, поскольку это будет означать, что его превосходительство по-прежнему занимается делами. Да и их малолетние высочества быстро бы примчались навестить дядю Райни. У Зигфрида двое детей. Кронпринцу недавно исполнилось девять, он умный и серьёзный мальчик, хотя иногда шалит. А Аннегрет семь с половиной, и угодить мне в Вальхаллу, если эта маленькая валькирия не замучает Лоэнграмма своими вопросами. Так что ему лучше уехать в поместье и привыкать к новой жизни. Но варианта с психушкой я бы тоже не исключал. Всё зависит от самого Лоэнграмма. Проблема в том, что он слишком привык к победам. — А вы? — Я научился подниматься и идти дальше. Знаете, ещё дома, на фронтире, я познакомился с одним парнем. Он был слепым от рождения, но одним из самых жизнелюбивых людей, каких я встречал. Прозвище Солнечный так просто не дают. Он не умел улыбаться, зато очень заразительно смеялся и сочинял весёлые истории и сказки для детей. Так вот, он однажды сказал, что каждый вечер перед сном благодарит богов за прожитый день, а каждое утро — за ещё одну ночь. Я запомнил. Его величество... Райнхард Мюзель подошёл к своему столу и начал раскладывать документы по стопкам. — Мне легче, чем вашему Лоэнграмму. И не только потому, что я старше. Просто уже приходилось падать и начинать всё заново. Я знаю, каково это, когда рушится весь привычный мир. Когда очнулся в клинике и услышал «ваше величество», не поверил. Нет, поначалу решил, что свихнулся. Даже самоубийца не решился бы так надо мной подшутить. «Ваше императорское величество...». Такого не должно было произойти, понимаете? Это означало, что мой брат и его семья погибли, что я не смог их защитить. Что мои парни, которых я лично отбирал в императорскую охрану, не справились, — он смял какие-то бумаги в кулаке. — Подобное уже случилось пятнадцать лет назад, когда кронпринц вместе с семьёй и частью свиты был убит террористами. Прямо в день коронации. Всё было тщательно спланировано. Не знаю, куда смотрела служба безопасности, — Мюзель по-прежнему стоял спиной, и Хильда была этому рада. — Его высочество ещё при жизни отца был назначен Верховным главнокомандующим. Он лично курировал военную академию и столичные военные училища. Ему нужны были верные и способные люди. Так мы с Зигфридом сделали карьеру. И поднялись бы ещё выше, если бы не переворот. Власть захватил зять Фридриха Пятого, герцог Брауншвейг. Да, такое вот совпадение. Первым делом он устроил на Одине и ещё нескольких планетах Кровавую зиму. Убирали возможных претендентов на трон, сторонников прежней династии и просто неугодных. Флоту тоже досталось. Офицеров-простолюдинов отправляли в отставку или понижали, а на их место ставили титулованных идиотов. В отличие от вашего Рудольфа, Брауншвейг был помешан не на мутациях, а на чистоте крови аристократов. Неравный брак, даже самый выгодный — преступление. Дружба дворянина с простолюдином считалась позором и жестоко каралась. А фон Кирхайсы, хоть и рейхсриттеры, были древним родом. Покойная мать Зига была из титулованных. Нас арестовали. Простите, фройляйн. Не хочу об этом говорить. Не сегодня. Нам... нескольким орлятам его высочества... прежняя династия называлась Гроссадлер... повезло остаться в живых и возглавить сопротивление узурпатору. Мы победили, Зигфрид стал императором. Правда, за сохранение жизни пришлось заплатить ампутацией ног, — он показал, сколько осталось, и Хильда невольно сглотнула, — но я научился танцевать на протезах. Вы себе представить не можете, какое это счастье — живые ноги. Если бы не это главное доказательство реальности происшедшего, я бы, наверное, свихнулся. До сих пор иногда кажется, что вот проснусь — и всё будет по-прежнему. Наверное, Лоэнграмм тоже надеется. Если не считать инвалидности, ваш кайзер выглядит хоть и старше, но в целом неплохо. Гораздо лучше, чем я в его годы. Хильдегарде попыталась представить Райнхарда фон Лоэнграмма на протезах. Не получилось. Тогда она решила подсчитать, сколько лет было тогда Мюзелю. Если он десятью годами старше кайзера Райнхарда, а переворот произошёл пятнадцать лет назад... ему было около восемнадцати? Или неполных девятнадцати? Всего девятнадцать. Вот почему он не женат. И ему нравятся стройные женские ножки. Наверное, обернувшийся Мюзель прочёл это по её лицу. — Фройляйн, я был калекой, но я мужчина. И мне нравятся женщины. Если вы думаете, что я занимался исключительно делами и забыл о личной жизни, то сильно ошибаетесь. Я не ваш Оберштайн, чтобы прятаться от людей. Если господин военный министр считает, что его никто не полюбит, что от него будут шарахаться из-за протезов, — значит, он идиот. Тот парень, Солнечный, о котором я говорил, не бегал от девушек. Это они за ним бегали. Потому что женщинам нужны ласка, нежность, забота, внимание. Комплименты, цветы, маленькие подарки. Солнечный умел доставить девушкам удовольствие. Без зрения обойтись можно. Я знаю, пробовал... гм... заниматься любовью в полной темноте. И с завязанными глазами — тоже. Совершенно особенное ощущение, можете поверить. Такие ночи и такие женщины лучше запоминаются. Да, у меня были романы с дамами... скажем так, определённой репутации. И Лоэнграмму повезло, что я успел расстаться с последней. А Лоэнграмм... настоящий Лоэнграмм никогда не дарил цветов. Не приглашал в театр. Не расспрашивал о любимых блюдах. Не говорил, что у неё красивые плечи. Не хвалил её вкус. Он бы не заметил её новую причёску. А если бы и заметил, то ничего не сказал. Он думал только о войне, Кирхайсе и Яне Вэньли. А Мюзель думает о мире, о семье. Он знает, как управлять государством, у него есть опыт. Рейху не нужна новая гражданская война, ему нужен сильный и разумный император. Мюзель справится. Он мог бы ничего не говорить, но он доверился ей. Только ей. — Мне далеко до Ройенталя по числу любовных побед. Но всё было по обоюдному согласию. Никогда, фройляйн, слышите, никогда я не брал женщин силой. Не наставлял мужьям рога. И с приличными девушками из порядочных семей тоже не встречался. Я не мог позволить себе женитьбу. И не из-за протезов, а потому, что, — он закусил губу, выдохнул, — потому, что у меня не могло быть детей. Мне говорили, и Зиг, и Лорхен, и много кто ещё, что глупо отказываться от счастья. Ведь есть же молодые вдовы с детьми, почему не попробовать? А я мечтал о своём ребёнке, — он смотрел и говорил с такой болью, что Хильде отчаянно захотелось погладить эти короткие кудри и сказать, что всё будет хорошо. — А теперь я могу стать отцом, я сдавал анализы. Только по крови мой сын будет фон Мюзелем. Наследником династии Лоэнграммов. Династия должна быть продолжена. Это мой долг перед Лоэнграммом и вашим Рейхом. Мой единственный шанс, понимаете? У меня была семья, пускай не кровная, были друзья, дом, любимое дело. За это пришлось заплатить здоровьем, но я не жалею. Два месяца назад у меня всё это украли. Здесь всё чужое. Даже звёзды. Я готов исполнять императорские обязанности, раз уж так вышло, но дайте же что-нибудь взамен! Я люблю вас, Хильда, и хочу прожить с вами всю жизнь. Обещаю быть самым верным мужем. — Ваше величество... ваше величество, успокойтесь, прошу вас. — Ваше величество? Вы уверены в этом, фройляйн? — напряжённо-внимательный взгляд. Лишь в самой глубине, если приглядеться, можно заметить облегчение. И... нежность? — Рейху не нужна новая гражданская война. Когда вы вернётесь с победой, никто не усомнится, что вы — кайзер Райнхард. — А если мы с ним опять поменяемся? Скажем, после рождения наследника? Она помедлила с ответом, оценивая вероятности: — Не думаю. Ведь мечта его величества стать императором и снова встретиться с Кирхайсом исполнилась. Значит, ваши мечты тоже сбудутся. — Значит ли это, что вы согласны стать моей женой и императрицей Нойе Рейха? Я не прошу немедленного ответа. Но завтра флот выступает на войну с вашим Альянсом. Времени до вечера вам хватит? — Ваше величество, я согласна.***
Полтора часа давно прошли. Большинство адмиралов, явившихся с докладами, ещё раньше переместились из коридора в зал для совещаний. Господа министры, пришедшие, чтобы выслушать распоряжения императора, расположились по соседству. Предстоящая кампания была временно забыта, их превосходительства обсуждали дам и способы ухаживания. Под коньяк и вино шло прекрасно. Миттермайер рассказал, как делал предложение Эве, Вален тоже поделился воспоминаниями. Фриц Йозеф Биттенфельд красочно повествовал о своих любовных похождениях, Ройенталь комментировал и делился опытом, Мюллер внимал и запоминал. Меклингер что-то сочинял на дальнем конце стола. Судя по вдохновенному выражению лица, предполагаемая ода и не думала кончаться. Даже сидящий очень прямо Оберштайн казался менее непроницаемым и более живым, чем обычно. Хотя, возможно, это только казалось. О происходящем за закрытыми дверями кабинета старались лишний раз не упоминать. Ну, обсудили пригодность письменного стола и кресла в качестве любовного ложа, ну поспорили относительно наиболее подходящих поз — что в этом дурного? И какое отношение это имеет к кайзеру и его секретарю? Правильно, никакого. Его величество занят государственными делами. Адмиралы изнывали от нетерпения. Кислинг, оставшийся в коридоре, несколько раз заглядывал, отрицательно качая головой. В углу охлаждалось в ведёрке лучшее шампанское, на столе красовался серебряный поднос с приготовленными бокалами. Первыми появились граф фон Мариендорф, выглядевший непривычно взволнованным, и её высочество принцесса Аннерозе. Следующими были министры. По знаку Кислинга охранники распахнули двери. Его величество, застёгнутый на все крючки, в парадном мундире и таком же парадном плаще с золотыми эполетами, прошествовал в центр зала. Опиравшаяся на его локоть фройляйн фон Мариендорф выглядела столь же скромно и строго, как всегда. Но её выдавали сияющие глаза и припухшие губы. Его величество тоже сиял, не особенно пытаясь скрыть свою радость. Он оглядел вытянувшихся в струнку адмиралов и столпившихся министров. Улыбнулся одними глазами, заметив ведёрко с шампанским. — Господа, сегодня фройляйн Хильдегарде фон Мариендорф приняла наше предложение и согласилась стать нашей супругой и кайзерин Нойе Рейха. И чуть приподнял локоть, дабы все желающие могли разглядеть тонкое помолвочное кольцо с небольшим бриллиантом на пальчике фройляйн фон Мариендорф. Долгожданную весть встретили аплодисментами и поздравлениями. От громогласного голоса Биттенфельда на люстре закачались хрустальные подвески. Её высочество растроганно обняла брата и смущённую фройляйн Мариендорф, спросила, назначили ли они дату свадьбы. — Думаю, в январе будет как раз. Мы успеем разобраться с Альянсом, а вы, — его величество взял за руки сестру и невесту, — сшить подвенечное платье. Аннерозе, ты ведь проследишь за этим? — Конечно. Будь счастлив, Райнхард, — глаза принцессы блестели от слёз. — Буду, — короткое слово прозвучало как клятва. Затем кайзер повернулся к графу Мариендорфу, склонив голову: — Благословите нас, граф. Обещаю сделать всё, чтобы ваша дочь никогда не пожалела о своём выборе. — Благослови вас боги. Хильда будет счастлива с вами, ваше величество. — Я постараюсь. Сберегите Хильду до моего возвращения. Неизвестно, что собирался ответить граф фон Мариендорф. Хлопнула пробка второй бутылки. Военные и штатские уже стояли в две шеренги, как на коронации, и поднимали наполненные бокалы. — Зиг кайзер Райнхард! — Зиг кайзер! Так накануне последней войны с Альянсом состоялась помолвка его величества кайзера Райнхарда фон Лоэнграмма и Хильдегарде фон Мариендорф.