АУ. Кайзер Райнхард Мюзель и другие

27 октября 1г. Н.Р. Феззан, императорский кабинет Стрелки на часах почти подобрались к десяти. Вино в двух бокалах сегодня выглядело слишком тёмным. Как пятна крови на бинтах. В следующий раз нужно будет выбрать другое. Или сойдёт? Ничего, ближайшие полчаса никто не помешает. Фройляйн фон Мариендорф явится к обеду. Неважно, что это другой мир, и нельзя принести цветы на могилу. Плевать. Райнхильд услышит. Без четырёх минут. Поднять бокал. Ещё минута. Райнхильд ушла без трёх минут десять. Всё. — Зиг фройляйн! Прости, что не смог прийти к тебе. Ты же не обиделась, правда? Ты ведь всё спланировала заранее. Не может быть, чтоб ты не приложила руку к моему переселению сюда. Лоэнграмм не мог остаться в живых после удара в висок, тебя должно было убить взрывом, как шофёра. Но ты не могла позволить себе умереть в день рождения Оскара. Как ты сказала? «Это было бы величайшим преступлением»? Мне плевать, кто ты: смертная женщина или валькирия. Кровь Кримхильде не остановит даже смерть. «По праву и долгу крови, текущей в моих жилах...» Помнишь коронацию Зига? Как мы шли к площади Норн, а ты ждала нас там. Четвёртая норна. Великая и неумолимая Судьба в бриллиантовом гарнитуре. Хранительница Нойе Рейха. Райни, ты выбрала достойного, а теперь вновь решаешь, кому сидеть на престоле? Может, я слишком суеверен и всё это чушь, но фройляйн фон Мариендорф зовут Хильдегарде. Хильда. Райни плюс Хильд. Что это, если не знак? Привет от тебя? Райни, ты обещала двенадцать лет назад, что моя главная мечта исполнится, а ты всегда держишь слово. Ты поклялась хранить и защищать рейх и династию Кирхайсов. Значит, Лоэнграмм никогда не займёт чужой трон. Прошу тебя, береги мою семью, моих друзей, мой дом. Я не верю в богов, я их не видел, но верю в тебя и Зигфрида. Вы есть. Неважно где, но вы — есть! Он успел выпить оба бокала и убрать их вместе с бутылкой в бар, когда дежурный охранник доложил о приходе Оберштайна. От мысленных пожеланий в адрес посетителя и его предков оные предки наверняка перевернулись в гробу. Лоэнграмму тоже икалось. Во всяком случае, Мюзель на это очень надеялся. — Докладывайте. Что там у вас? — жест в сторону кресла для посетителей господин военный министр проигнорировал. Слегка поклонился, встал по стойке смирно и ровным монотонным голосом зачитал пришедшие с таких-то баз рапорты. На память, почти не сверяясь с документами. Райнхард тоже так умел. До сих пор всё помнится: и количество баз, и вооружение, каждый построенный корабль... Не думать о кораблях. Лучше послушать Оберштайна. И вроде приличный военный министр, точный, исполнительный, знающий дело, а что сухарь — ничего не значит. Почему же с этой серой молью так не хочется лишний раз встречаться? Может, потому, что это «неправильный» Оберштайн? Оберштайны и СБ — это аксиома. Ещё вроде в полиции попадались. Ну какой из Оберштайна адмирал? Только штабной. И не в протезах дело. Если не приглядываться, не заметишь. Бельма страшнее выглядят. К слепым глазам Солнечного вон как быстро привык. Почему с другими «лоэнграммовцами» общаешься нормально, а после Оберштайна голова трещит? Ага, уже началось. И лекарства, как назло, утром не пил. Скорей бы ушёл. Долго ещё? — И последний вопрос, который бы мне хотелось затронуть, — да твою ж мать. Всё-таки решил прочитать наставление юному кайзеру. Ввоссспитатель! — Догадываюсь, что вы имеете в виду. Оберштайн, вы считаете, что я поступил неверно, поздравив гросс-адмирала фон Ройенталя с днём рождения? Или следовало ограничиться словами, а не дарить ему и гросс-адмиралу Миттермайеру десантные ножи? Сам выбирал, между прочим. Лучшая имперская фирма. И себе купил. Так, на всякий случай. — Ваше величество вправе делать всё, что вздумается, — снова этот лёгкий почтительный поклон, — однако осмелюсь заметить, что выделять подобным образом гросс-адмиралов было неразумно. — Отчего же? — расслабься. Вот так. Хорошо, что спинка кресла такая высокая. — Вы также получите подарок в свою очередь. И остальные адмиралы — тоже. С Биттенфельдом, правда, будет сложнее. Я, пока валялся в больнице, много думал. О жизни, о войне, о людях, которым обязан короной. Поздравить подчинённого или выразить соболезнования в связи с утратой — это признак хорошего тона, а не фаворитизма. И почему вы заговорили о Ройентале с Миттермайером, но позабыли про кубики, подаренные маленькому Клаусу Валену? У него тоже недавно был день рождения. — Сын адмирала Валена слишком мал, чтобы представлять опасность для рейха и вашего величества. Тогда как амбиции и честолюбие гросс-адмирала фон Ройенталя... — Вряд ли больше ваших собственных, — ну что ж, неприятный разговор не стоит откладывать. Оберштайн сам дал повод расставить всё раз и навсегда по своим местам. — Только не говорите, что служите исключительно благу рейха. Или мне. Вас привело к тогда ещё адмиралу фон Лоэнграмму неудовлетворённое честолюбие. Ну и детские страхи. Вы мечтали изменить мир. Найти нового, справедливого Рудольфа Великого и стать при нём новым Фальстронгом. Я прав, Оберштайн? — Ваше величество... — Ваша мечта исполнилась. Династия Гольденбаумов уничтожена. Вы — гросс-адмирал, член триумвирата. Многие вас недолюбливают, хотя и уважают. А кое-кто боится. Но вы ведь этого и добивались. Ваши амбиции удовлетворены? Или вы готовы подняться выше? Ага, маска дрогнула. — Ваше величество, выше только кайзер. Вы — тот, кто нужен Нойе Рейху. Я никогда бы не посмел претендовать на престол. Но адмирал Ройенталь... после того, как ваше величество передали ему регентство на время своей болезни, он может решить, что достоин большего. Позвольте напомнить вашему величеству, что нового «номера второго» быть не должно. Ройенталь знает о цене. Надеюсь, что не забудет. Стоп. Нового «номера второго»? Нового?! — Оберштайн, вы хотите сказать, что считали Кирхайса «номером вторым»? — подаюсь вперёд. Ох... ничего, сейчас голова будет болеть у рыбоглазого. — Кирхайса?! — Майн кайзер... Перебить. Никаких оправданий! Никаких! — «Номер второй» — Ройенталь. Миттермайер. Граф Мариендорф. Ещё несколько человек. Их может быть хоть десять, хоть дюжина. «Вторые» — это нужные люди, без которых трудно обойтись. Трудно, но возможно. А Кирхайс — «номер первый». Нет. Не так. Он — моё второе я, моя лучшая часть. Это человек, который знал меня лучше, чем я сам. Полжизни вместе, учёба, служба, карьера — всё пополам. Хотя вы не поймёте. У вас ведь никогда не было настоящих друзей. Разве что собаки, — отдышаться, переждать приступ. — Мне жаль вас, Оберштайн. Вы видите и слышите только то, что вам хочется. То, что вам удобно. Вы боитесь сильных соперников. Ревнуете меня к другим. Не как мужчину — избавьте боги! — как кайзера. Но я не ваша собственность. Мы с вами даже не родственники, — чистая правда. Специально проверял родословные. — А Кирхайс был мне как брат. Даже если бы он никогда не женился на принцессе фон Грюнвальд, это бы ничего не изменило. Когда-нибудь мы снова встретимся, — если не в этой жизни, то на Вестерланде, как обещала Райнхильд, — и надеюсь, что мне не придётся краснеть перед другом. Идите, Оберштайн. И помните: бороться можно только с живыми. Кирхайсу вы проиграли. Ушёл. Надеюсь, до него хоть сейчас дойдёт. Зря я, что ли, эту речь готовил? Жаль, не вышло поговорить о влезании в чужую личную жизнь. Ничего, повод представится. Этот … не успокоится. Надо будет как-нибудь нанести визит Ройенталю, познакомиться с его нынешней пассией. Видно же, что у него кто-то есть. Но раз не показывает и часто задерживается на службе, видно, дамочка ещё та. А может, она замечательная, а он ревнует? Ладно, это потом, после войны. Сначала надо Хильде предложение сделать. Нет, сначала позвать Эмиля. И добраться до кушетки. Его величество лежал на кушетке в примыкающей к кабинету комнате. Кушетку поставили специально, чтобы кайзер мог отдохнуть. Опять мигрень? Хорошо, что Эмиль захватил лекарства. Но его величество отказался. — Эмиль, ты же будущий врач. Некоторые препараты нельзя мешать с алкоголем. Просто посиди рядом. Помнишь, как ты держал меня за руку, пока я лежал под капельницей? — Да, майн кайзер. — Прости, что так получилось, — его величеству было трудно говорить. — Не стоит тревожить её высочество. Я полежу, и всё пройдёт. — Хорошо, ваше величество. Кайзер прикрыл глаза, совсем как в больнице, расслабился. Эмиль надеялся, что его величеству скоро станет лучше. Минут через пять кайзер снова заговорил: — Ты уже достаточно взрослый, Эмиль. А скоро станешь совершеннолетним и сможешь пить вино и коньяк. Иногда это нужно и даже полезно. Разумеется, если знать меру. Когда я первый раз перепил, голова болела почти так же. Знаешь, Кирхайс не стал сердиться и отчитывать «я же вам говорил, я же просил», — его величество очень похоже изобразил строгую интонацию, и у Эмиля защипало в глазах. Мама тоже говорила «Эмиль, я же просила! Ну что за ребёнок». — Зиг спросил, как я себя чувствую и буду ли завтракать. У нас тогда была увольнительная. И знаешь, Эмиль... мне стало ужасно стыдно перед ним. Аннерозе мы ничего говорить не стали. Она бы очень огорчилась и испугалась, что я стану как папа. Ты же слышал, он умер от пьянства. А мы с сестрой... слишком редко и мало виделись. Это был наш с Зигом маленький мужской секрет, — его величество улыбнулся. — Я никому не скажу, — пообещал Эмиль и ту же поправился: — То есть её высочеству и фройляйн фон Мариендорф. А господину Кислингу, наверное, надо знать? — Умница, Эмиль, — кайзер даже чуть голову повернул, — какой же ты умница... Ты самая заботливая лейб-сиделка. И так похож на Кирхайса... не потому, что рыжий, а по характеру. Такой же светлый, добрый, внимательный... из тебя получится прекрасный врач. Побудь рядом, хорошо? И дай попить. Эмиль принёс воды, а потом сидел возле его величества, пока тот не заснул. Принцесса Аннерозе, конечно, всё равно узнала о приступе мигрени (кто-то из охранников проговорился), но «маленькие мужские секреты» Эмиль фон Зелле всегда хранил.