Nine mistakes we might have made

      У мисс МакКолл в бельевом шкафу на втором этаже есть заначка из дешевых кофт и штанов, купленных оптом в гипермаркете Бейкон-Хиллс, и она регулярно пополняется, потому что с некоторыми частями жизни своего сына она может бороться, а с некоторыми — нет, и практически постоянная потребность стаи в одежде, которая не разорвана и не покрыта кровавыми пятнами, принадлежит ко второму типу. Тео, еще не оправившийся от разговора с Кори на подъездной дорожке, на автопилоте вытаскивает набор из шкафа. Если он постарается, то услышит, как Мейсон и Кори тихо говорят в гостиной. Если постарается еще сильнее, то расслышит слова, но он этого не делает.       Вместо этого он смотрит на невзрачный серый хлопок в руках, сгибает пальцы, чтобы услышать, как дешевая пластиковая упаковка сомнется и захрустит. Тео вошел внутрь со второй волной членов стаи: Лидия и Малия выскочили из одной машины, а Скотт, Стайлз и Дерек — из другой; они все говорили немного безумными, слишком громкими голосами людей, которые только что пережили что-то, чего не ожидали пережить. Другие прошли мимо Тео, стоящего в одиночестве и очевидно потрясенного, бросив на него слегка озадаченные взгляды, но Скотт остановился, положил руку ему на плечо и держал ее там до тех пор, пока идущее от нее тепло не начало просачиваться через футболку Тео.       Затем он продолжил путь к дому, и Тео последовал за ним.       Он слышит Скотта сейчас, тремя этажами ниже, закрытого в подвале с Дереком; они оба пытаются успокоить Лиама. Время от времени он слышит голос Лиама, превратившийся в глубокое рычание, в рев, и это пробуждает в нем что-то первобытное; ему приходится продолжать заталкивать это внутрь, продолжать прятать это под ребрами. Он действительно имел в виду то, что сказал Лиаму в машине все эти дни назад, вот почему ты злишься, когда напуган, и страдание, пропитывающее каждый яростный крик Лиама, который он слышит, притягивает его.       Вот почему у Тео уходит минута, чтобы понять, что страдание Лиама — не единственное, что терзает его изнутри. Он поднимает голову и смотрит влево, в сторону комнаты Скотта; мягкое сияние лунного света проливается в коридор из приоткрытой двери. Тео колеблется, но лишь на мгновение, а потом медленно идет к дверному проему и прижимает ладонь к дереву, чтобы осторожно открыть дверь до конца.       Малия огрызается на него, но Тео не вздрагивает — он чует удивление и отсутствие гнева в ее запахе: сегодня ночью ни у кого инстинкты не работают правильно, осознанные чувства у всех сгорели. Она все равно быстро расслабляется, голубизна пропадает, а ее зубы снова теряют остроту. Она еще несколько секунд смотрит на него прищуренными глазами, затем резко отводит взгляд, опустив его на свои колени, на свои открытые ладони, тяжело лежащие на них.       Тео изучает ее в слабом лунном свете; одна его рука на косяке двери, другая сжимает по-прежнему запакованную пару штанов. Что-то похожее на гипсовую пыль виднеется у нее в волосах, покрывает ее одежду. Она разбрасывает ее по всей кровати Скотта, но вряд ли это худшее, что с ней случалось. Тео гадает, что она видит между своими дергающимися пальцами, в своих окровавленных ладонях; гадает, старый это призрак или новый.       — Могу я спросить тебя кое о чем? — резко произносит она, и внезапное нарушение тишины чуть было не заставляет Тео проделать пять новых дырок в стене.       Малия пристально смотрит на него, а Тео настороженно смотрит в ответ, но в конечном итоге кивает. Он ожидает, что она просто выпалит что бы то ни было со своим обычным полным пренебрежением социальными тонкостями и личными границами, но она не отвечает сразу же, просто опять смотрит на свои руки и начинает выпускать свои когти — на каждом пальце по очереди. Тео наблюдает за ней, ждет и немного удивлен тем, что мысль уйти ни разу не появляется у него в голове в течение тех долгих, вязких как сироп минут, которые проходят, прежде чем она снова открывает рот.       — Как думаешь, почему Питер вернулся?       Она спрашивает это у своих рук, а не у Тео; все, что он видит, — это пыльные волосы у нее на макушке, ее плечи сильно сгорблены, закрывая уязвимые места. Тео был в ветеринарной клинике, когда внутрь вошел Питер, покрытый пеплом и сажей, сжимающий в руке свой обгоревший руль — как талисман, как опору, поэтому Тео знает, что она не имеет в виду очевидное.       Это один из тех фактов, которые он ненавидит в себе больше всего, но Тео понимает Питера не так, как остальную стаю Скотта. Других он изучал, одержимо, но все же отстраненно, узнавал их черты из контекста их поступков и наполнял их логикой и разумом, как археологи реконструируют целые особи по костям или как антропологи воссоздают целые общества по камням. Но Питер… Тео никогда не нужно было стараться, чтобы понять Питера. Вместо этого он мог просто посмотреть в зеркало на собственное лицо, исследовать собственные кости, спросить собственную кровь.       Ему никогда не нужно было стараться понять Питера, потому что он уже понимал самого себя.       — На самом деле тебе не нужно, чтобы я это говорил, — в конце концов, осторожно произносит Тео, отчасти из-за того, что он не может вынести мысль о том, чтобы облечь что-то из этого в слова, — потому что Тео знает ответ, знает, почему Питер вернулся, точно так же, как он знает, что технически он соврал Кори чуть раньше, когда тот спросил его, зачем он приехал в больницу, — но в основном из-за того, что это правда. Малии действительно не нужно, чтобы он говорил ей, почему Питер вернулся.       Малия поднимает на него глаза, и он видит, что в них отражается такое же знание, но еще он видит, что это не имеет значения; Малия не отпускает его взгляд и не позволяет ему спрятаться от правды, и Тео моментально понимает, что теперь они говорят не о Питере, на самом деле нет.       — Все равно скажи мне, — требует она, и Тео приходится подавить неуместный смешок, когда он осознает ловушку, в которую он шагнул, которую она ему приготовила, сознательно или нет. Он подумывает сказать ей «думаю, ты все же дочь Питера, в конце концов», но даже если это правда, это сложная правда, а Тео знает, что она делает с людьми.       Так что вместо этого он вздыхает, вздыхает, несмотря на это чувство загнанного в угол зверя у него в груди — теперь почти нормального, почти доверенного компаньона, — и готовится.       — Он любит тебя, — говорит ей Тео; никакой неопределенности, никакого места для интерпретации или расхождений во мнениях — три слова, которые не так давно спрятаны, вырываются наружу — суровые, яркие и непреклонные. — Он вернулся, потому что он любит тебя.       Малия отрывисто кивает, и это не принятие того, что он только что сказал, потому что она уже это знала; это принятие того, в чем он только что признался, потому что она не была уверена, что он это осознает. Тео сглатывает и слышит измученный, животный крик Лиама, который до сих пор борется со Скоттом и Дереком, до сих пор борется с отчаянием — Тео даже через два этажа чувствует, как оно отравляет его запах. Его чувства по-прежнему беспомощно настроены на Лиама, и это длится уже днями и неделями.       Это тот же запах, какой Тео ощущал на себе в лифте в больнице во время долгой поездки до этажа, на котором Лиам сражался с охотниками; запах, который сопровождался непрерывным, зацикленным, безумным голосом у него в голове, спрашивающим: а что если ты не доберешься туда достаточно быстро? Но Тео знал, что бы произошло, если бы он не добрался туда достаточно быстро. Если бы двери открылись на трупе Лиама, Тео бы вырезал всех и каждого из охотников Монро, а затем он бы отправился на поиски перевертышей и Киры, и он бы их умолял.       Малия наблюдает, как все эти вещи проносятся у него в голове, как будто его мысли проигрываются на его лице, словно фильм, словно кинохроника. Он смотрит на нее в ответ, открытый и не способный защититься, возмущенный, что она вытащила это из него, но, пожалуй, и немного благодарный тоже, потому что она думает, что это нечто, что ему не стоит скрывать. Она держит его там своим взглядом еще какое-то время, как будто хочет убедиться, что он не собирается прятаться от правды, которой он только что дал вес, дал жизнь, а потом закрывает глаза еще на несколько долгих секунд, и когда они снова открываются, они чистые, беззаботные, сосредоточенные.       — Тебе стоит пойти к нему, — прямо говорит она, и Тео дергается и сжимается, как будто отражает удар. Малия пережидает это, а затем продолжает, так же твердо: — Он послушает Скотта, но он хочет тебя, ты знаешь, что это так.       Она снова опускает взгляд на свои руки, явно позволяя ему уйти, но Тео не двигается с места. Он смотрит на ее макушку, на каменную пыль, покрывающую ее волосы, и на скрытую силу в ее предплечьях, пока она щелкает, щелкает, щелкает своими когтями, выпуская и втягивая их, внутрь и наружу. Теперь в груди у Тео горит чувство, которому он боится дать имя, незнакомое и пугающее, и он думает, что из всех сверхъестественных неудачников стаи Скотта, может быть, Малия поймет это лучше всего.       — Разве это имеет значение? — спрашивает ее он, не обращая внимание на то, что его когти, в конце концов, все-таки превратили дверной косяк в осколки. — После всего, что он сделал, всего ужасного дерьма, которое он пытался сотворить, неужели тот факт, что он тебя любит, что-нибудь значит?       Малия не отвечает ему долгое время, и жгучее чувство в груди Тео превращается в лед. Но потом она вздыхает и сжимает человеческие руки, задумчиво постукивает кулаками по своим коленям.       — Конечно, значит. — Она не смотрит на Тео, когда говорит это, но правда видна на ее лице, слышится в ее ровном сердцебиении. — Я еще не знаю, что именно. Но это что-то значит. Это важно.       Внезапно она встает, резко закончив разговор, и Тео от удивления делает шаг назад; его когти с приглушенным скрипом освобождают дверной косяк. Малия трет глаза тыльной стороной ладони, затем с почти комическим изумлением смотрит на грязь, размазанную по ее коже, как будто она каким-то образом забыла, что покрыта пылью и засохшей кровью. Даже не взглянув на Тео, она направляется к ванной Скотта, уже потянувшись пальцами к своему подолу, чтобы снять кофту.       — Иди к нему, Тео, — повторяет она через плечо и захлопывает дверь в ванную.       И Тео идет.