легкие, наполненные морской водой

      Маркус перелистывает страницу за страницей, вчитываясь в ровный почерк доктора Ву. В основном ничего столь особенного не происходит в первые дни пребывания русалки в башне. Та негодует и шипит, бьется о стенки бассейна, об аквариумные стекла и безудержно пытается освободиться, не понимая, что теперь это едва ли становится возможным.       Маркусу знакомо подобное поведение: акулы бьются в свои загоны первые недели заточения, а косатки стирают себе зубы, стараясь вырвать стальные прутья решёток в океанариумах. Потому он пролистывает целую неделю, почти не вчитываясь, пока на глаза не попадается снимок Коннора в менее агрессивной манере. Он смотрит не в объектив камеры, а куда-то за неё, и на этом фото он будто весь из игл состоит – протяни руку и тут же уколешься, яд себе под кожу загонишь. Он не шипит и не нападает, но глядит сурово, как и подобает созданию из морских глубин. А ещё он выглядит волшебно. Подобный кроткому звуку редкого инструмента, он выглядит сладостно, как песнь сирен, что пленяет.       Манфред перелистывает страницу и вчитывается в заметку от двадцатого сентября, по прошествии почти месяца с тех пор, как существо появилось в бассейне башни Киберлайф.       “Ох, наш диковинный объект RK800 сегодня наконец соизволил притронуться к еде. Это добрый знак. Возможно, что он приживётся здесь. Мистер К. терзается дилеммой между именами для морского дива, но большинство принимают сторону профессора Ш., что присвоение имени объекту означает установку с ним тесного контакта и подсознательного очеловечивания существа. В работе, подобной нашей, это противопоказано, потому я отношусь к тем, кто разделяет точку зрения профессора Ш.”       Маркус глядит на строчки и, наконец, понимает о каком виде захватывающего чтива говорил Камски. Это и впрямь не походит на сухой язык заметок и наблюдений. Следующий день его встречает строчкой не менее поражающей, даже улыбку рождающей на губах.       “Мистер К. дал объекту имя. Теперь RK800 зовут Коннор. Довольно занимательный факт, что существо, по прошествии лишь нескольких часов, начало отзываться на имя. Ему не нужно было привыкать и адаптироваться к новому названию. В который раз стоит упомянуть удивительные умственные способности существа. Оно разумно настолько, насколько разумен человек в середине своих лет.”       Маркус потирает ладонью лицо, чувствуя, как начинает плыть перед глазами. Он провёл здесь уже порядка пяти часов, начиная со знакомства с коллегами и оканчивая этим чтением. Он вполне мог бы уже отправиться домой, но Камски ясно дал понять, что папку доктора Ву забирать нельзя, что читать её он может лишь здесь. Оттого Маркус убеждает себя ещё одну страницу прочитать, прежде чем начать собираться домой.       “С момента, как объект RK800 появился в пределах башни, прошло уже три с половиной месяца. По первым показателям можно сказать, что существо адаптировалось к нахождению в неволе: он перестал себя калечить, перестал пытаться покинуть резервуар с водой, питается живой рыбой, что запускают в вольер. Подобная профилактика проводится, чтобы не допустить потери его охотничьего навыка.       По более глубокому анализу можно заметить, что все первичные показатели лишь пустышки. Объект не ведёт себя тревожно, но и свойственных ему черт поведения с животными, привыкшими жить в неволе, у него не наблюдается.”       На этом запись обрывается, имея за собой ещё половину пустого листа. Это довольно странное явление для этого дневника наблюдений – доктор Чарльз Ву не упускал ни одного пустого места на странице, предпочитая заполнить её чем-то, но сейчас он, едва начав писать, так и оставляет её нетронутой после окончания предложения.       Маркус чуть хмурится, проводит по листу пальцами и поднимает взгляд на бассейн. По вине русалки ли на этой странице нет записей? Или она тут не при чём?       – Ты ведь что-то сделал в этот день, верно?       “Этот день ныне будет ознаменоваться днём глубокой скорби.       Ноябрь, 17 число. Попытка провести регулярный осмотр объекта RK800 привела к прискорбным событиям. Четверо сегодня погибли.       Мы были очень неосторожны. Существо усыпило бдительность своей покорностью, и четверо из нашей команды лишились жизни, а трое были серьёзно ранены.       Особь обладает большой силой; парой ударов хвоста он сломал рёбра одного из ассистентов, сбил с ног и раздробил коленные суставы доктору М., свернул шею помощнику тренера. В ходе наблюдения за ним во время этого осмотра было обнаружено, что когти на его руках способны увеличиваться, когда он нападает. Зубы становятся острее по этой же причине.       Объект умертвил двоих, вцепившись зубами им в шеи, четвёртого, моего коллегу из ветеринарной комиссии Флориды, он утопил в резервуаре с водой, куда особь была помещена для осмотра.       Усмирить RK800 получилось возможным с третьей попытки; пришлось превысить положенную ему дозу транквилизатора, и подвергнуться риску, что русалка в бессознательном сознании может утонуть. Тревоги были напрасны, объект лишь стал вялым и неповоротливым, но дышать самостоятельно под водой был способен.       Этот день был уроком для каждого из нас, а сама работа была поставлена под вопрос о том, стоит ли продолжать. Мистер К. переживал случившееся тяжело, как и большинство из нашей команды, как, возможно, и сама особь. После большой дозы транквилизатора объект не поднимался на поверхность порядка пяти дней.”       Маркус прикрывает глаза на мгновение, чувствуя, как напряжение в груди растекается по венам. Убил четверых, уже не говоря обо всех тех жертвах, что были при его отлове, при перевозке сюда, при его недельной адаптации. Убил четверых уже после того, как провёл здесь больше трёх месяцев. Любое другое морское животное, любой хищник адаптировавшийся, привыкший к людям, не стал бы проявлять подобную жестокость. Возможно, что этому что-то посодействовало. Маркус глядит на приписку Чарльза, которую тот сделал после основной записи.       “Никогда не забуду этот резервуар с окрашенной кровью водой, и этого демона из морских глубин в нем, бьющего хвостом и своими бледными руками удерживающего Артура в этой окровавленной воде.”       – Или, возможно, ты просто опасное животное, отнимающее людские жизни.       Маркус тревожно спит этой ночью. Он ёрзает и просыпается почти каждый час, стирая покрывалом пот с лица и тяжело дыша. Ему не снятся кошмары, но тревожное ощущение не проходит, как и не проходит картинка, нарисованная в голове после прочитанного в папке доктора Ву. Прозрачный прямоугольный резервуар с русалкой внутри, которую почти и не видно в кроваво-красных водах. Лишь хвост, что не помещается в эту ванну, высовывается и, неловко повиснув в воздухе, капли роняет на пол.       Маркус ручкой в своём блокноте рисует это; выводит линии и чирикает тени, и всё это больше похоже на грязный набросок с лишними линиями, пока он алым карандашом не закрашивает воду в резервуаре. Он рисует на эмоциях, и рисунок получается грубым и черствым, острым, как когти русалки. И пусть Маркус читает, пусть он понимает, что это было взаправду, он всё равно никак не может смириться с этим. Они говорили с Коннором, он звучал загадочно, но никак не опасно.       – “Он может очаровывать”, так говорил Элайджа, верно? – выдыхает Маркус, откладывая блокнот и переворачиваясь в постели на спину.       Он хочет уснуть; Маркус плохо спал предыдущую ночь, думая о волшебной красоте русалки, сейчас же он думает о его смертоносности, и уснуть тоже не может. Лёгкая дремота на час не спасает, а холодный пот по телу при пробуждении и вовсе не успокаивает расшатанные нервы, и Манфред вертится в постели, пока первые солнечные лучи не встречают его лениво, заглядывая в его уставшие глаза. Он не хочет идти сегодня к русалке, он не хочет читать ничего о Конноре, он не хочет вновь погружаться в мысли о том, что это прекрасное дивное создание убивает людей.       Вот только не прийти он тоже не может – тянет непреодолимо, сильнее каких-либо магнитов. И потому он бредёт туда почти с самого раннего утра, надеясь, что сегодня сможет уйти пораньше.       В башне его встречает Хлоя. Она не ведёт его никуда, лишь протягивает ему именную ключ-карту, добавляя мягко, что Камски сегодня будет только к вечеру.       – Он попросил передать тебе, чтобы, если у тебя возникнут какие-либо вопросы, касательно… касательно Коннора, – Хлоя чуть запинается, будто само его имя больно кусает её, – чтобы ты обращался к экспертам в лаборатории. Лаборатория на этаж выше, её ты сможешь найти без труда, а вот в ней можешь заблудиться. Потому ты можешь обращаться к Глену, он всегда сможет тебе помочь в ней сориентироваться.       Маркус кивает, вот только уверенности в том, что ему понадобится подниматься в лабораторию, у него нет. В его планах на сегодня прочитать папку за первый год пребывания здесь русалки, возможно даже, если повезёт, пообщаться с Коннором, объяснить, для чего он здесь. Возможно, завтра уже начать обучать его дыханию.       И в принципе все так и происходит; Маркус спускается в смотровую, занимает стол у дальней стены и под светом настольной лампы читает заметки доктора Ву. Большее их количество не столь занимательно: обычное описание процедур и наблюдений за русалкой, что порой повторяют себя. Он пролистывает так порядка трёх месяцев, когда в середине марта его, наконец, заинтересовывает кое-что.       Запись от двадцать восьмого числа, с выдержкой из энциклопедии по древним морским существам.       “Песнь сирены.       ‘Сирены олицетворяли собой обворожительную, но коварную морскую поверхность, под которой скрываются острые утёсы и мели.’ – выдержка из книги.       Интересный феномен, что порой приписывают русалкам – чарующую песню, что заводит морские судна на скалы. Звуками своих песен они усыпляют моряков, а затем раздирают их на части и пожирают.       В большинстве своём рассказы о том, что русалки имеют способность завораживать своим голосом, считались мифом. Объект RK800 не проявлял никаких подобных способностей. По крайней мере, до этого дня.       Существо имеет просто неописуемую красоту, с этим трудно поспорить; один лишь взгляд на него, и ты уже пленён. Когда же мне довелось услышать его песню, я будто попал на эти самые утёсы и начал тонуть. Возможно, не представится никогда возможным описать всю ту красоту его пения, когда он тянет к тебе свои руки и этой дивной мелодией, что будто всё его тело источает, оплетает тебя подобно водной пучине.       Мне чудом удалось избежать несчастья, но были и те, кому повезло меньше. Кого-то он очаровал настолько, что бедолаги прыгали к нему в бассейн и тонули, утягиваемые на дно.       В ходе изучения его строения и периодических осмотров удалось выяснить, как удаётся ему создавать столь чарующие мелодии, но без необходимого вскрытия давать какие-либо уверенные и точные данные не имеет смысла. А мистер К. никогда не позволит убить свою зверушку, чтобы была возможность изучить более досконально всё в этом создании.”       Маркус отрывается от чтения и глядит на аквариумное окно в бассейн. Он уже успел увидеть Коннора; тот появился в тот же момент, стоило Манфреду переступить порог смотровой. Он даже не уплыл сразу, подплыв ближе к стеклу и коснувшись его пальцами, будто приветствуя, подзывая Маркуса ближе.       Сейчас его уже нет и, возможно, это даже к лучшему, потому что Манфреду непреодолимо хочется услышать, как тот поёт. У Коннора кажется идеальным всё, совершенным до предела, и его чарующая песнь явно будет лучше всего, что когда-либо доводилось Маркусу слышать. Вот только русалки нет, он где-то на глубине, скрывается от всех.       Опуская взгляд обратно в папку, на ещё одну выдержку из книги, Маркус напрягается всем телом, потому что подобную легенду он уже встречал – поговаривают об этом в прибрежных барах подвыпившие моряки, что вернулись из восьмимесячного плавания.       “ ‘Они обитают на скалах острова, усеянного костями и высохшей кожей их жертв. Погубили многих людей, чьи кости белели на лугу. Сирены чарующими песнями заманивают плывущих мимо путников, которые, забыв всё на свете, подплывают к волшебному острову и погибают вместе с кораблями.’       Наша сирена несдержанна и дика, без сомнений, но удивительным образом сбить с неё спесь получается даже у нас. Профессор Ш. предложила…”       Маркус обрывает предложение на половине, когда краем глаза замечает движение. Прекрасный дивный Коннор замирает у стекла и глядит на него глазами бездонными. Он чуть кивает, плавником взмахивает, будто подзывая подойти ближе, и Маркус медлит лишь мгновение. Он хочет завоевать доверие русалки, он хочет показать, что никакого вреда не причинит, а потому ступает к стеклу ближе.       В который раз уже Маркус ощущает эту волну трепета, когда смотрит на русалку. Будто в нем самом бушующие воды бьют о рёбра, когда Коннор хвостом изящно шевелит, шею вытягивает, чтобы обернуться или в спине так плавно выгибается, делая кувырок назад. И сейчас Маркус глядит на него и дыхание задерживает: он будто укутан в это чудесное ощущение, в этот звонкий обворожительный голос, звучащий в его голове, в эту пронзительную прекрасную мелодию, которой Коннор дышит, из которой он сплетен.       Маркус ближе ступает к стеклу, подходит почти вплотную и этот голос, что в его голове протяжную песню тянет и по его венам проносит мелодию, кажется, усиливается. Коннор жмётся к стеклу с другой стороны, глядит взглядом пронзительным и губы его не шевелятся в песне, но он, без сомнений, поёт в голове Маркуса. Он тянет её красивые ноты своими связками, волшебными, принадлежащими сиренам, и Маркус внезапно ощущает себя этим самым моряком, кто сбился с курса и кто услышал этот дивный плач сирены. Он готов сейчас налететь на эти скалы, разбиться об эти рифы, лишь бы продолжать слушать, как мелодия, похожая на льдинки, на морской штиль, на буйное течение в подводных пещерах, льётся и окутывает его.       Возможно, Маркус отдал бы все сейчас, лишь бы этого стекла не было между ним и русалкой, лишь бы оно исчезло, и он мог бы прикоснуться к прохладной влажной коже, провести ладонью по мокрым волосам и поцеловать эти бледные губы. Это ведь именно то, чего хочет каждый, верно? Поцеловать прекрасную русалку.