третий
— Учитель Аизава, я с хвостатой, — выговаривает Бакугоу практически по слогам. К нему не только Сотриголова поворачивается, но и добрая половина одноклассников. Шото смотрит на Яойорозу — она пожимает плечами и находится в глубоком трауре, судя по выражению лица. — Снова хотите мне тренировку сорвать? — без каких-либо однозначных эмоций уточняет Аизава. Бакугоу глядит на него хмуро, недовольно, а потом вдруг улыбается страшно, недобро, с превосходством. — Хочу проверить вашу блестящую учебную методику, — нагловато отзывается он. — Давайте сюда вашу тренировку. Шото вздыхает: у Катсуки всегда так. Им даже не обязательно делиться по группам в этот раз, и уж точно никто не ждёт от Бакугоу, что он выберет действовать в команде, когда можно одному. Если бы Тодороки не знал, он бы посчитал, что однокласснику просто нравится издеваться над чужими ожиданиями в общем и над бедной Яойорозу в частности. — Бакугоу, может, не стоит? — уточняет староста, впрочем, без всякого сомнения в голосе. Просто на всякий случай уточняет, перепроверить, нормально ли он подумал. — Завязывай, — нелюбезно рявкает Катстуки в ответ, засовывает руки в карманы и кивает в сторону свежевыстроенной тренировочной площадки специально для целей урока. — Шевелись уже, будем первыми. — Момо, получив одобрительный кивок от учителя, стягивает волосы в ещё более тугой хвост, сжимает кулаки и твёрдым, уверенным шагом следует за Бакугоу. Киришима орёт что-то про фаворитизм и пристрастия, и Шото точно знает, что это выборка слов из лексикона Ашидо, которая бесстыдно хихикает, спрятавшись за Эйджиро, и периодически что-то ему говорит. Всё это бесстрашный парень ретранслирует в спину Бакугоу, наверное, даже не догадываясь, что он с ним сделает после тренировки. Тодороки ловит косой взгляд Урараки — они оба очень недовольны моментом, который Мина выбрала для наблюдений. Не стоит злить Бакугоу, когда у него есть достойный повод разнести всё вокруг — похоронит под обломками и не заметит. Не стоит злить Бакугоу, когда Яойорозу поблизости, потому что ей первой достанется. А Шото очень не хочет, чтобы ей досталось. К их общему облегчению, ремарку про фаворитизм Катсуки оставляет без внимания.***
На экране всё размыто: первоклассные и технологичные камеры Юу Эй не всегда успевают за движениями Бакугоу; Яойорозу и вовсе попадает в их поле зрения парочку раз от силы. Их план, догадывается Шото, заключается в том, чтобы держаться как можно дальше от всевозможных фиксирующих устройств, раз именно через них противники их находят. Бакугоу и скрытность — странная, неоправданная стратегия, но под условия тренировки подходит. Им надо всего лишь пробраться на территорию соперников. Любыми способами и средствами, а если быстро и незамеченными, то, возможно, даже с похвалой от Аизавы. Не самая сложная задача, учитывая скорость Катсуки и способности Момо. Правда, с Мидорией по другую сторону баррикад каждая задача становится в разы сложнее, и Токоями жизнь им тоже не облегчает. К тому же, у Деку и его напарника есть доступ к системе управления площадкой, от камер до переключения светофоров — он может блокировать путь и задавать маршрут по своему усмотрению, вынуждать противостоящую команду действовать по его задумке. С мозгами Деку — довольно весомое преимущество. Именно поэтому никто не ждёт, что будет легко, и Шото не удивляется, когда доходит до открытого противостояния. Тодороки кажется даже, что выполни Катсуки условия тренировки, всё равно бы в последний момент побежал драться с Мидорией. Представить, что Бакугоу упустил бы возможность кого-нибудь взгреть или огрести самому, у Шото не выходит — у него плохо с фантазией. Особенно, если соперник его не кто-нибудь, а Деку. — Ну, этого следовало ожидать, — вздыхает Урарака по левую руку от Тодороки, и Аизава хмуро пялится на экран, явно недовольный тенденцией. Шото бы расстроился, как и все остальные, но его беспокоит какое-то внутреннее ощущение, словно он что-то упускает. Словно они все что-то упускают. Та лёгкость, с которой команда нападения решила следовать маршруту, заданному Мидорией. Шото пытается отследить беспорядочные движения Бакугоу, скачущего так, что в глазах рябит, но никакой закономерности не видит, не видит плана, хотя отлично знает: при всей невыносимости и резкости Бакугоу едва ли беспорядочен и хаотичен. Он делает что-то, что совсем не в его характере, и безуспешная стычка Токоями и Яойорозу тоже выглядит как-то надуманно. Яойорозу сражается в полную силу, но не пытается обеспечить себе перевес сил, скорее, просто держится, проверяет чужую выносливость. Тодороки следит за стрелками часов: через двадцать минут напряжённого соревнования уставшими выглядят даже те, кто не сражаются. — Учитель, может, стоит их остановить? — предлагает Тсую. — В этой тренировке нет ограничений по времени, — отзывается Аизава, и Шото улавливает в его голосе интонации, сильно разнящиеся с первоначальным расстройством. Возможно, он ощущает то же самое, что и сам Шото — смутный подвох. Хотя Тодороки считает, что Аизава, в силу недюжинного опыта и адской наблюдательности, уже понял то, что он сам раскусить никак не может. Он чувствует, что там есть двойное дно, но какое именно, ему пока неизвестно. — Они же всю площадку разнесут, — печально вздыхает Урарака. — Опять придётся ждать, пока поправят. — Нет, не разнесут, — Тодороки пялится на экран до рези в глазах и доходит наконец-то до простой истины. — Они на пределе, — короткая, но восторженная улыбка появляется на его губах, и простота гениального складывается вдруг в неплохую идею. Мидория и Бакугоу — два выносливых монстра, но друг против друга их активное время существенно сокращается. Деку всё ещё по каким-то своим причинам не может использовать свою причуду без перерыва и на сто процентов. В нормальном режиме он способен продержаться пару часов, но с Бакугоу в качестве противника это время сильно сокращается. Катсуки не даёт ему перевести дыхание или возможности просто уклоняться от атак — он вынуждает отвечать каждый раз, и Деку даже передвигаться приходится при помощи причуды. Оба они выглядят паршиво: чужие атаки их уже несколько раз задели и ощутимо потрепали. «Всё ещё никакой командной работы», — наблюдательно замечает Шото, и вдруг понимает, как сильно сократилась дистанция между сражающимися. Он готов поклясться, что пару минут назад они были в разных концах площадки. Теперь их разделяет пара шагов. Мидория разворачивается резко, будто сообразив что-то, и пытается предупредить напарника, но в ту же секунду Бакугоу и Яойорозу используют преимущество: пока Изуку тонет в дымовой завесе, созданной матрёшками Момо, несколько громких и очень ярких, даже через дым, взрывов рассекают густую пелену в той стороне, где раньше находились Яойорозу и Токоями. — Они что, поменялись? — удивлённый голос Очако для Тодороки уже не несёт открытий. Он уже двадцать секунд думает «Бакугоу добровольно отдал сражение с Мидорией», и эта мысль никак не умещается в картину его мира. Отказывается ложиться — и всё тут. Но это, чёрт возьми, имеет смысл: Яойорозу и вполовину не такая уставшая, как Мидория после их с Катсуки спарринга, а Тень Токоями ничего не может противопоставить ярким взрывам Катсуки. Дымка исчезает, рассеянная ураганными движениями Деку, и он чуть не попадается в расставленные Момо ловушки — она делает всё, чтобы переключить его внимание на себя, и ей это хорошо удаётся. Мидория мешкает, не зная, что ещё она припасла, опасается сокращать дистанцию и предпочитает дальние атаки, и их сражение начинает походить на настоящую стычку, когда он полностью переключается на Яойорозу, понимая, что выбора в данный момент у него нет. Шото бы сделал то же самое, хотя каждому ясно уже, что они задумали и что в этой ситуации надо думать о Катсуки. Деку просто не позволяют думать о Катсуки, и то, с какой лёгкостью Момо крадёт инициативу, восхищает, кажется, даже Аизаву — он чуть шире приоткрывает глаза, и Тодороки считает, что в его случае этого достаточно. — Бакугоу! — голос Яойорозу разрушает молчание, и она уклоняется от атаки Мидории самым странным способом: ныряет под взрыв, будто уверенная, что волна её не заденет. Какой-то магией она оказывается права — Бакугоу метится в Деку, и эта вторая, а потому неожиданная смена соперников, выбивает из колеи даже Изуку. На долю секунды его отбрасывает на приличное расстояние. Бакугоу этого времени хватает с лихвой. — Сейчас! — Знаю я, не ори, — цокает он, отталкивается от созданного Момо трамплина с пружинистым покрытием, перелетает через Токоями, который из-за обилия света и взрывов к концу битвы не способен использовать Тень, и некрасиво, но удивительно чётко приземляется на уже чужой половине территории. Долей секунды позже его сметает с ног Деку, но тут же отпускает, сообразив, что бой закончен: в условиях было сказано, что команда должна оказаться на чужой территории, но никто не уточнял, сколько именно членов должны пересечь черту. Учитывая, что экзамен изначально даже не был парным, часть плана Катсуки и Момо заключалась в том, чтобы хотя бы один из них оказался на другой стороне. Шото понял это ещё в тот момент, когда они махнулись противниками: Бакугоу было проще справиться с Токоями, а Момо вполне могла сдержать Мидорию на достаточный срок. Возможно, Деку осознал это ещё раньше. Аизава ухмыляется еле заметно и жмёт на сигнальную кнопку — по всей площадке разносится неприятный гудок, оповещающий об окончании. — Ох, прости, Кач-чан, вы уже выиграли, — извиняется Мидория, протягивая однокласснику, которого буквально сшиб с ног, руку. Катсуки цыкает, смотрит на него из-под чёлки, и Тодороки кажется, что вот-вот продолжит мордобой, но вместо этого Бакугоу принимает поданную руку и ухмыляется во всю ширину рта. У Урараки дёргается глаз от его улыбки — злодеям и не снилось. — Ага, мы выиграли. Так что завались, урод, — удивительно довольно и не менее дружелюбно тянет он, и Изуку неловко улыбается в ответ. — Я слишком поздно раскусил ваш план, это была замечательная задумка, — Деку неловко почёсывает затылок, стараясь, видимо, не звучать очень уж восторженно, чтобы Бакугоу не принял его похвалу за снисхождение и опеку. С Бакугоу станется. — Слышь, Умница, — внезапно орёт Бакугоу, хотя Момо от него на расстоянии пяти метров и всё прекрасно слышит, — задроту понравился мой план. А ты гримасничала. Шото озадаченно переглядывается с Ураракой, которая тоже не способна поверить, что это Бакугоу придумал. Добровольно отдал Мидорию, положился на кого-то, чтобы самому оказаться по ту сторону — слишком мало упрямого-бакуговского в этом плане. И вообще, сам факт того, что это совместная задумка, командная работа, плохо вяжется с образом Катстуки. Шото чувствует неприятный холодок в желудке, будто случилось что-то непоправимое, будто время бездумно упущено. — Я не гримасничала, Бакугоу. Я сразу сказала, что должно сработать. Просто я была немножко не уверена, что ты сможешь поменяться со мной, когда настанет момент. — Это что, блядь, должно значить? — Мидория, вляпавшийся в этот диалог, кажется немного смущённым. Возможно потому, что Яойорозу намекает на главную одержимость Катстуки, навязчивую мысль превзойти Деку во всём. А, может, потому, что чувствует то же самое, что Тодороки обычно в присутствие этих двоих — как летят искры. Момо что-то отвечает, Бакугоу орёт в ответ, и на это ей тоже приходится что-то ответить, и Изуку пятится назад по мере того, как между двумя его одноклассниками сокращается расстояние. Они с Токоями переглядываются, не понимая, что им делать в такой ситуации, но вклинившийся голос Аизавы разрешает все проблемы. — У всех четверых удовлетворительный результат, все более-менее справились с задачей. А теперь пошли вон с моей площадки, тут ещё 16 человек очереди ждут. От спокойного, меланхоличного голоса даже Катсуки пригибает голову и перестаёт так отчаянно вопить. Шото, запрещая себе озадачиваться увиденным, долго думает над стратегией и приходит к выводу, что напарник здесь ему не понадобится — он лучше справится один.четвёртая
Урарака бездарно тратит уже восьмую минуту своего обеденного времени: с тех пор, как в нескольких метрах от неё Бакугоу нырнул под то же дерево, где Момо распечатывала своё бенто, в Очако вместо аппетита разыгралось любопытство. Ревность никогда не мешала ей любоваться — пожалуй, ревности она никогда и не ощущала. Только недоумение от того, что для кого-то очевидные вещи не были очевидными, и лёгкую досаду на бесконечное упрямство одного светловолосого идиота. Не ревность — нет. Очако слишком любила их обоих. В последнее время наблюдение за парочкой одноклассников стало её личным хобби. Не считая того, что Урарака совершенно искренне переживает за каждого из них по-отдельности, с того разговора на крыше она действительно ощущает, что что-то должно измениться. Продолжать, как есть, невозможно. Став неожиданным свидетелем внутренних изменений в Бакугоу, Урарака почему-то проникается спокойствием, пониманием и уверенностью: всё будет хорошо. Просто обязано. Может, Катсуки и Момо каким-то образом удаётся игнорировать гигантские шаги в направлении друг друга, а вот Очако отслеживает и измеряет каждый — эти двое её личный дипломный проект. И она в них уверена, даже горда за них, несмотря на то, что дело, кажется, не движется. К счастью, обедом она наслаждается одна, и никто не может помешать её наблюдениям. Только сами наблюдения, потому что они очень скучные: Катсуки, пережёвывая сэндвич, приваливается к стволу дерева и вытягивает ноги, Момо медленно поглощает своё бенто. Ничего не происходит. — Бакугоу, под твоим взглядом кусок в горло не лезет, — говорит Момо, складывая палочки. Катсуки совершенно не выглядит смущённым замечанием: ну пялился он, подумаешь, это же только его дело. — Что у тебя? — он спрашивает это таким тоном, словно всё дело в еде, и на самом деле Яойорозу не может проглотить свой обед, потому что он так себе. Яойорозу оскорбляет инсинуация. Она сама готовила, это вкусно — тень пробегает по её красивому лицу. — Рис с кальмаром, немного карааге, онигири с тунцом и салат, — отзывается Момо и подцепляет палочками жареную курицу. Прежде, чем ей удаётся отправить кусочек в рот, Бакугоу нападает, как хищник из засады, и обед Момо исчезает в его пасти. Урарака икает от возмущения: каким дикарём нужно быть, чтобы без спросу воспользоваться чужими палочками! — Я могу лучше, — проглотив кусок, говорит Катсуки бесцеремонно вместо благодарности или комплимента. Бакугоу способен всё на свете обернуть соревнованием. «Я могу лучше», — он, наверное, даже просыпается с этой фразой. — У тебя сэндвич из автомата, — проницательно замечает Момо, самую малость смущённая его выходкой, но не растерявшая достоинство и сдержанность. И лёгкую язвительность, видимо, тоже — преимущество тех, у кого всё под контролем. — Махнёмся? — выводит Бакугоу лишённую всякой логики мысль. Обмен не просто неравноценный, он абсурдный. Поэтому Очако кажется, что обменивают здесь что-то другое: может, грубость на ласку или вспыльчивость на терпение. Момо, во всяком случае, комментировать не спешит. Она еле заметно, как-то всезнающе улыбается и протягивает Бакугоу бенто, забирая его не слишком аппетитно выглядящий сэндвич. Выглядит она как человек с великой миссией: накормить голодающих. Вообще-то, Бакугоу неплохо готовит, Очако знает, потому что иногда им удаётся устраивать пикники или совместные посиделки в гостинной. Он, видимо, считает, что полноценное питание способствует нормальному развитию (и он, безусловно, прав), поэтому в его продуманном рационе много всяких полезностей — выходит действительно вкусно. В редкий день Бакугоу не таскает с собой самодельный обед, но и тогда предпочитает столовую, а не сэндвичи из автомата. Наверное, у него сегодня другие цели. Наверное, Яойорозу догадывается. — У меня нет запасного набора палочек, — не слишком извинительно сообщает Момо. — Сойдёт, — Катсуки пожимает плечами и вгрызается в курицу. — Ужас, — откусив от сэндвича, комментирует Яойорозу. — Ага, — Бакугоу соглашается, странно удовлетворённый. Он выглядит довольным, будто подвиг какой совершил. — Я тебе что-нибудь оставлю, — великодушно решает он, и Момо хмыкает, запивая невкусный сэндвич из бутылки. Из чужой бутылки — Очако знает точно, потому что Момо предпочитает ягодный лимонад, а не апельсиновый. Апельсиновый пьёт Бакугоу. Урарака пунцовеет до корней волос, утыкается взглядом в свой симпатичный бенто и пытается заесть сосиской ощущение неловкости. «Хватит подглядывать, Очако, спалишься!» — Эй, Урарака, — вдруг орёт ей Бакугоу от дерева, и она подрывается, вскакивает на ноги, нервно и трусливо. Ей стоит немалых усилий поднять взгляд и сделать вид, что она очень удивлена встрече и до этого никого не видела. — У тебя нет салфеток? Тут кое-кто не умеет онигири нормально заворачивать, — Катсуки тычет пальцем в закипающую Момо, и Очако с горем пополам соображает, что никто её ни в чём не подозревает, она просто под руку удачно подвернулась. — Очако, пообедай с нами, пожалуйста, — просит её Яойорозу, утомлённо выдыхая, пока Бакугоу салфетками оттирает руку от тунца и ворчит что-то в адрес поваров, начинки и липкого риса («сдохни-сдохни-сдохни», но сильно тише, чем обычно). Девушка смотрит на подругу, смотрит на Катсуки и думает, что его не обрадует такая перспектива, но нормальная отговорка не приходит ей в голову, она же кушает в одиночестве, спешить ей некуда. Урарака просто переминается с ноги на ногу, пытаясь сделать невозможное: избежать одновременно гнева Бакугоу и недовольства Яойорозу. — Слышь, Урарака, задолбала мельтешить, сядь уже. Не «исчезни», не «сдохни», не «пошла вон отсюда, Круглолицая», а «сядь уже». Сядь уже — это что-то новое в репертуаре Бакугоу. Возможно, что-то было в курице, которую он съел. — Х-хорошо, — соглашается Очако и присаживается. Ощутимо ближе к Яойорозу, чем к Катсуки. Наряду со странной неловкостью она чувствует себя как-то очень органично, совершенно не так, как она ожидала — будто её включили в узкий кружок. Будто ей позволили что-то узнать. Будто её отблагодарили. Подспудное ощущение причастности сыто разливается по желудку, и девушка улыбается. — Очако, что-то случилось? — спрашивает внимательная Момо, с интересом наблюдая за её лицом. — Ты выглядишь довольной. Урарака закидывает руку ей на плечо, обнимая крепко и уверенно, и Момо от неожиданности чуть не разливает апельсиновый лимонад. Ответа на вопрос подруги у Урараки нет: что-то точно случилось, а что именно — она не знает.***
Очако подскакивает в кресле, когда дверь палаты шарахает о стену, и инстинктивно подтягивает ноги к груди, пока тяжёлые, но неуловимые шаги Бакугоу грохают по полу — с его пути не уберёшься, растопчет. Хотя она вовсе не на его пути: сидит в углу больничной палаты, борется со сном и ждёт, когда Момо, наконец, разрешат уйти. Лёгкое осложнение в ходе миссии, к счастью, не такое критичное, как Очако сперва подумала, дотащив подругу в ближайший пункт помощи. Небольшая больница в не самом престижном районе Токио, неподалёку от агентства, где они проходят стажировку перед месяцем выпускных экзаменов. И Яойорозу и Урарака выбирают это агентство совершенно намеренно: Очако потому, что ей хочется больше действия, Момо потому, что ей не хочется снова таскаться по телестудиям и заниматься чем угодно, кроме непосредственной работы героя. Им обеим хочется поработать не в самой престижной обстановке, и Урарака понимает, насколько правильным был их выбор, когда вместо кофе машина наливает ей чуть подкрашенную воду, а в конце первого же дня они валятся с ног и засыпают на диване в предоставленной агентством на время стажировки квартире. Работы у них столько, что не переделать, а к почти выпускницам Юу Эй в захолустном агентстве относятся как к богиням, даже если не обещают поменять кофемашину. Состояние лёгкой измотанности нравится Урараке ровно до тех пор, пока они чуть не срывают миссию. Благодаря командной работе всё заканчивается успешнее, чем она опасалась, и за это надо в основном благодарить Момо. Момо, которая уже три часа пытается втолковать докторам, что нет у неё никакого сотрясения и что они могут её отпустить. Она сама уже четыре раза отпустила Очако, но Урарака отказывается уходить, пока врачи не подтвердят диагноз. Точнее, его отсутствие. Поэтому Урарака вжимает Яойорозу в больничную койку, накрывает одеялом и садится в кресло внимательным стражем. Яойорозу надувает щёки и молчит, и пусть Очако знает, что её трогает такая забота, она ещё ощущает лёгкую вину за произошедшее. Ей следовало быть собраннее. Но в палате появляется ураган по имени Бакугоу, и все беды и терзания отступают перед этой катастрофой. Момо успевает только пискнуть и приподняться на постели, а Бакугоу уже обрушивается на неё лавиной, грозя нанести больше повреждений, чем злодеи. У него огромные глаза, в которые даже заглядывать страшно, и Урарака второй раз в жизни видит Бакугоу паникующим; у него куча вопросов, и среди них только одно не матерное восклицание «целая!» Он осматривает совершенно ошалевшую и не сопротивляющуюся Момо, ощупывает, на всякий случай руку ко лбу прикладывает, даже целует, наверное, чтобы во вменяемости убедиться (Урарака вежливо отворачивается в противоположную от проявления чувств сторону), и только потом, удостоверившись в жизнеспособности и оставив все неуверенные встречные вопросы Момо без ответа, начинает орать так, что к дверям палаты мгновенно слетается медперсонал. — Вы какого хуя здесь устроили? Там Четырёхглазый уже памятники заказал. Психа этого еле потушили. Деку вообще откачивать пришлось. Ты что ему сказала? — Урарака икает, когда Бакугоу вдруг переключается на неё, раздраконенный. Он бы точно налетел с физической расправой, если бы Момо не придержала его за руку. — Ничего я не говорила! Деку прислал ей селфи с Ястребом, написал, как забавно у них проходит стажировка. «Ты же знаешь, что Иида, Тодороки и Кач-чан выбрали то же агентство, что и я?» Разумеется, она знает. И даже ничего другого не предполагала: эту четвёрку позвали в лучшее агентство страны. А поскольку они так и лезли по головам друг друга, не желая уступать, все четверо согласились, не раздумывая. Когда у Очако вечером хватало сил проверить новости, она обязательно натыкалась на сообщения о молодых героях из Юу Эй, выкинувших очередной фортель. Никогда ещё она не жалела Ииду больше. В общем, Деку хвастался ей уже почти неделю, не имея в виду, конечно, никакого хвастовства — он просто хотел быть дружелюбным и держать её в курсе. И Очако должна была бы порадоваться, но Изуку сделал ужасную вещь: прислал ей фотку новой кофемашины, которую спонсоры подарили юным героям. Урарака так разъярилась, что на все его новости ответила коротким и мрачным «мы в больнице», не углубляясь в детали. Теперь ей стыдно: Деку с его живым воображением, наверняка, представил, что они в реанимации без ног без рук, а смс Очако набрала ему носом, испуская последний вздох. Что именно так дела и обстояли, явственно читается по лицу Бакугоу, не говоря уже о том, что хватает и просто одного присутствия Бакугоу, которого здесь быть никак не может. «Ну не из центра Токио он же сюда тащился!», — думает Очако и проверяет время отправки последней смс Деку. Час и тринадцать минут назад. Урарака, присвистнув, решает, что с нужной мотивацией Бакугоу может выиграть национальный марафон. Есть все шансы. — Я просто написала, что мы в больнице, — тянет она извиняющимся тоном под внимательным взглядом Момо, нежная, но крепкая хватка которой — единственное, что отделяет Очако от мира мёртвых. Она действительно опасается, что Катсуки её сожрёт, когда Яойорозу переключается на врачей, пытаясь объяснить, что всё в порядке, что этот нарушитель спокойствия с ними и что она уже третий час ждёт результатов простого МРТ. На этой фразе во взгляде Бакугоу проскальзывает подозрительность, и Очако пугается ещё больше: сейчас он переключится на медперсонал, и всё, пиши пропало, их выставят из больницы. Вообще-то, она знает, что ей влетит от Момо позже: она просила не сообщать Бакугоу никаких подробностей их стажировки. Насколько Урарака знает, у них не было никаких разногласий по этому поводу, — она даже не видела никогда, чтобы Бакугоу опекал Момо, лез в её дела или оспаривал хоть одно её самостоятельное решение, — но на всякий случай не уточняет, мало ли. Справедливости ради, Катстуки Очако ничего и не сообщала, просто Деку случайно навёл панику, не подозревая, чем обернутся его действия. Сложно что-то спрогнозировать, когда ты не в курсе. А Деку ведь не в курсе, потому что никто не в курсе, кроме вляпавшейся в историю Очако, зарёкшейся давать советы Бакугоу, и Тодороки, которого Урарака малодушно втащила, не желая страдать в одиночестве. Но он в курсе очень тайно, и ей, честное слово, стыдно. Но не так стыдно, чтобы перестать торжествовать. — Ты идиотка, Круглолицая! — ещё полыхая, но уже более снисходительно отчитывает Бакугоу, удостоверившийся, что никто не помирает. И тушуется, когда Урарака кидает на него прямой, хитрый взгляд, обещающий недоброе. — Возможно. Но это поразительно, что ты притащился сюда даже без надобности. Причуду использовал или такси взял? Может, поезд? Реально быстро, Бакугоу, — хмыкает она и даже немного злорадствует, когда Катсуки смущается. Натурально краснеет, проглатывает оры вместе с посылами к заботе и галантности. — Не нарывайся, — крякает он, неловко пытаясь замаскировать смущение. — Я думал, вы тут подыхаете! И вы всё ещё можете, — угрозы его Очако пропускает мимо ушей, продолжает улыбаться и торжествовать, как великий победитель конкурса «Я знаю всё про Бакугоу Катсуки». Момо вздыхает, откидывает одеяло, хватает форму со стула. — Мне это надоело, — сдержанно и холодно сообщает она, и следующие двадцать минут до прихода врача Урарака и Бакугоу совместными усилиями пытаются удержать её в палате. Разве что силу не применяют (хотя Очако подвешивает подругу под потолок) и детские спектакли не разыгрывают. — Спасибо, — кое-как, собирая остатки вежливости, выдавливает из себя Яойорозу, когда врач всё-таки отпускает её домой. У неё просто лёгкая гематома на затылке, никаких побочных. — Слушай, а ты просто сбежал или хотя бы начальство предупредил? — не отступается Очако, когда они оказываются на улице. Она не особо переживает за свою безопасность, потому что между ними Момо, а на лице Катсуки такое вселенское облегчение, словно он лично пережил клиническую смерть и ангелы в свете напели ему, что он никогда-никогда не умрёт. — Это очень хороший вопрос, — соглашается Яойорозу, когда Бакугоу пытается огрызнуться в ответ. — Половинчатый… — Тодороки, — одновременно поправляют девушки. — Пофигу, — отмахивается Бакугоу. — В общем, Пол… Тодороки меня прикроет. Очако присвистывает: степень мазохизма Шото не идёт с её ни в какое сравнение. Бакугоу выглядит одновременно недовольным и довольным этим одолжением, и как это у него получается — загадка. Яойорозу гадать не нравится: её эта ситуация вообще не устраивает ни с какого бока. Поэтому, когда они доходят до здания агентства, она вкладывает в ладонь Катсуки свой проездной и уговаривает его идти уже. — Бакугоу, не делай так больше, пожалуйста. Начальству это может не понравиться. Мы ещё не профи, конечно… Не закатывай глаза, ещё нет. В любом случае, выговор нам могут внести в дело. Даже если тебя правила не интересуют, работодателей — очень. Так что не надо, хорошо? Очако пытается слиться со стеной. Почему парочка её друзей не стесняются её общества и спокойно выясняют при ней отношения, ей тоже не совсем ясно. Подсознательно Урарака чувствует себя феей-крёстной их странной любви. — Ага, размечталась, — напополам с матами выдаёт более-менее цельную мысль Катсуки, стряхивает её ладони с плеч, уже, видимо, отошедший от недолгой эйфории. — Не сдохните только, — в ответ на заботливый монолог Момо кидает он и разворачивается спиной. — Бакугоу, пожалуйста. — Бывайте. Очако откашливается от поднявшегося столпа пыли, смотрит на Момо, очень озабоченную этой ситуацией, которая самой Урараке кажется забавной и даже милой: непрошибаемый Бакугоу так испугался, что на пару часов даже отодвинул в сторону самое важное дело в своей жизни. Девушка неловко кашляет в кулачок. Чем дольше она думает эту мысль, тем отчётливее понимает тревогу Момо, тем звучнее в её памяти делаются слова, сказанные Бакугоу на крыше: «Сунусь к Яойорозу, и её к херам снесёт этой волной». Момо, а теперь и Очако, переживают то же самое: вдруг снесёт вовсе не Яойорозу? Вдруг это Бакугоу тот, кто не устоит против волн? Не разрушения, хаоса и ужаса, а тех волн, которых в его жизни отродясь не водилось, с которыми он не знаком — вдруг созидающие тоже могут разрушать? Бакугоу слишком горд, чтобы считать себя слабым звеном, Бакугоу слишком упрям, чтобы заранее признать проигрыш. И пусть с Момо они не соревнуются, но в странной игре кто кого одолеет, кто кого пересилит, кто кого разрушит, он очень даже может выйти проигравшим. Потому что что такое гордыня против заботы и понимания? Что такое упрямство против переживаний за другого? Что такое обычное «я» против сокровенного «мы»? По лицу Момо мысли её ясны без лишних слов, даже сдержанная полоска поджатых губ выдаёт в ней нервозность и беспокойство. Меньше всего ей хочется стать препятствием и погибелью, меньше всего ей хочется заставить Бакугоу отступиться и поменяться — меньше всего ей хочется сбить его с пути. Очако может сказать Момо то же самое, что сказала Бакугоу тогда, только в других выражениях, но Яойорозу довольно цельная личность, чтобы самой разобраться со своими терзаниями и страхами. В конце концов, только ей решать, чем она готова жертвовать, если готова вообще, и советы Урараки здесь не нужны — не помогут всё равно. Поэтому Очако вместо тысячи слов натягивает на лицо улыбку, в которой не так уж много обмана, и гладит Момо по плечу. — Как думаешь, он послушается? — спрашивает она, и Яойорозу хмыкает, заправляя прядь волос за ухо. — Господи, конечно же нет. Они дружно хохочут, отгоняя все мрачные мысли. «Действительно, чего это мы? Бакугоу никогда никого не слушался, и шанс, что начнёт теперь — нулевой».