ТРЕТИЙ
— Я здесь закончил. Ноги привычно скользят по льду, пар охватывает всё тело, и когда Тодороки выдыхает, из его рта вырывается облачко. Он стирает со лба конденсат, убирает отросшую чёлку за ухо, стряхивает песок с ботинок. — Чё, медаль тебе дать? — уточняет Бакугоу, не впечатлённый, и оглядывает напарника с ног до головы. Тодороки уже привык, что агентство периодически ставит их в команду; это так же неизбежно, как и то, что во время патруля они обязательно натыкаются на каких-нибудь стрёмных злодеев, рушащих все планы на день. Сегодня планы особенно критичные. И злодеи, конечно, им под стать. Они уже час с ними возятся, и этот час Бакугоу никто не простит. Поэтому Тодороки и торопится. Напарник его, напротив — тщательно перепроверяет и пересчитывает повязанных. — Бакугоу, ты ничего не забыл? — со вздохом отчаяния спрашивает Шото. Ужасно иронично, что из всех людей мира именно ему приходится напомнить Бакугоу об этом. Катсуки кидает на него хмурый, недовольный взгляд, перепроверяет верёвки, которые так кстати попались под руку и которыми удалось связать некоторых особо возражающих, осматривает территорию. — Мне права им зачитать? — огрызается он, и Шото краем глаза видит полицейских, спешащих усадить арестованных в машины. Это значит, что теперь они точно свободны. Тодороки оглядывает Бакугоу с ног до головы: потный, злой, весь в пыли, порвавший форму, разодравший плечо — словом, предел мечтаний. «Мог бы хоть сегодня не выкладываться», — неодобрительно думает Тодороки, хотя знает, что для Катсуки это не опция. Если честно, ни для кого из его бывших одноклассников не опция. Но вот он в курсе, например, что Яойорозу и Урарака сегодня взяли отгул — они-то решили поумерить пыл, а Бакугоу что выпускной, что награждение, что свадьба… «Кстати, о ней». — Мы уже опаздываем на три минуты. Мне опоздание простят, а насчет тебя… — Блядь, двумордый, ты не мог раньше напомнить? — у Бакугоу глаза, полные первородного ужаса. «А, так он всё-таки знает, что с ним сделают, если не явится», — меланхолично думает Шото, прежде чем крепкая хватка Бакугоу давит на плечо. — Я не думал, что о таком можно забыть. — Не болтай, лезь в машину. Яойорозу подумает, что я тебя убил, если я без тебя припрусь. Или убьёт меня раньше, чем я рот открою. Если мы прям вот сейчас не поедем. Слышь, патлатый, на газ дави! — то, что последняя часть яростного монолога к нему не относится, Тодороки понимает только интуитивно. Откидывается на сиденье и не мешает Бакугоу терроризировать водителя. Потому что им и вправду надо поторопиться. Шото даже не представляет, в каком напарник сейчас состоянии; он иногда пробует понять Катсуки на эмоциональном уровне, но буквально каждая их реакция различается. Впрочем, кое-что Тодороки разделить с ним всё-таки может, поэтому отчасти понимает, зачем Бакугоу явился сегодня в агентство раньше всех, сделал больше всех и лупил злодеев с совершенно особенным запалом. Бакугоу, может, никого и ничего не боится, но то, что он нервничает, Тодороки очевидно. Когда после первого же светофора Катсуки начинает проверять новости, чтобы хоть чем-нибудь заняться и хоть на что-нибудь отвлечься, Шото находит в кармане переднего сиденья влажные салфетки и молча протягивает их напарнику. Бакугоу одаривает его недовольным взглядом, потом смотрит в зеркало заднего вида и остаётся всё таким же недовольным, только теперь собой. — Дьявол! — ругается он, вытирая лицо и руки от пыли. — Дерьмо! — вопит он несколько минут спустя, видимо, обнаружив что-то неприятное в новостях, и спешно нажимает кнопку вызова. После трёх гудков и дружелюбного «алло» на другом конце Бакугоу прорывает. — Киришима, урод, какого хуя ты именно сегодня решил сдохнуть? — от внезапного ора Бакугоу, громкого даже по меркам самого Бакугоу, водитель дёргается, выворачивает руль и чуть не вылетает на встречную полосу. «Новенький», — тяжело вздыхает Тодороки. Агентство тратит очень много средств на персонал, работающий с Катсуки, но даже высокая зарплата не способна удержать людей. Водители меняются особенно часто. Зато менеджер у них с взрывоопасным парнем одна на двоих, забавная девчонка с терпением буддийского монаха и наружностью цирковой гадалки; она стоически выдерживает все истерики Бакугоу и умудряется запихивать в Тодороки нормальную еду — в агентстве на неё молятся, Шото она симпатична, Бакугоу уже пару раз её приложил (кажется, с тех пор начал даже чуть больше уважать). Все остальные бегут от героя №7 куда подальше. — Что там? — спрашивает Тодороки после того, как напарник кладёт трубку. И слушает в самых красочным выражениях монолог о том, что Киришима «тупоголовый уебан», «безответственное чмо», «не друг, а говна куча» и всё в таком духе. Кое-как Тодороки вычленяет главное: Киришима в больнице. Судя по тому, что он ответил на звонок, всё с ним в порядке, но степень гнева Бакугоу всё равно критична. «Даже не посочувствует?» — Здесь хоть на кого-нибудь можно положиться?! — негодует Катсуки, снова узрев что-то на экране. К счастью, ещё одну оскорбительную тираду Шото слушать не приходится. — Мы приехали.***
— Я похож на блядскую фигурку с торта, — удивительно спокойно, остыв с дороги и от новостей, констатирует Катсуки, оглядывая себя в зеркало. Шото просовывает руку в приготовленный заранее серый пиджак, застёгивает пуговицу и поворачивается к недовольному мужчине за спиной. — Разве в этом не заключался план? — уточняет он на всякий случай. Бакугоу не носит пиджаков и деловых костюмов, если не впихнуть его в них силком, но повод лучше представить сложно. Если бы вторая его напарница столько не трещала, он бы не знал, как долго мама Яойорозу настаивала на пышной европейской церемонии, и что сама Момо, на удивление всех знакомых, упиралась дольше и яростнее, чем Бакугоу. Урарака хохотала до слёз, перессказывая Тодороки диалоги Катсуки и Анны. По её словам, между ними воцарилось единодушие, которое даже спокойную Момо выводит из себя. Но Бакугоу сдался быстро, равнодушно пожав плечами — вероятно, ему действительно не так уж принципиально было, как именно будет выглядеть это мероприятие, раз уж оно в любом случае произойдёт. Момо мариновала всех несколько месяцев, и её удалось взять только измором. Урарака хохотнула, гордо ткнула в грудь пальцем и сказала: «Я отвела её в магазин свадебных нарядов». Шото в очередной раз подумал, что до мазохизма Очако ему, сделавшему слишком много, чтобы Бакугоу явился на церемонию, далеко. — Я не подозревал, что будет такое сходство с пингвином, — делится Катсуки, и Шото хмыкает. Разумеется, Бакугоу даже ни разу не примерил смокинг, наверняка, Момо с его спящего тела мерки снимала — почему-то такая вероятность Тодороки даже не удивляет. И да, красноглазый блондин в своём свадебном наряде ужасно похож на королевского пингвина. — Ещё пять минут, и это будет сходство с мёртвым пингвином, — на раздавшийся от двери голос они оба подскакивают совершенно одинаково. Тодороки сглатывает, прежде чем обернуться и пробежаться взглядом по Яойорозу, ворвавшейся в комнату. Она во всеоружии, и ей ужасно идёт не слишком целомудренное, но ужасно торжественное белое платье, такое узкое в бёдрах и с таким количеством тянущейся по полу ткани, что она, по всем законам, вообще не должна в нём передвигаться. Но Яойорозу не просто передвигается — передвигается стремительно. — Где тебя носит, гости уже полчаса ждут! Если бы не Мина, нас бы уже три раза передвинули, — она осекается, замечая вжавшегося в стену Шото, который честно пытается пробраться к двери и не мешать сцене выяснения отношений. Выражение лица её становится чуть менее гневным, она поспешно заправляет прядь распущенных волос за ухо, словно извиняясь за сцену. Шото пытается напомнить себе, что он в общем-то не обязан отворачиваться — это не ему нельзя смотреть на невесту до свадьбы. Он может позволить себе и любоваться, и пялиться, и даже руку ей пожать. Но на суеверия, кажется, одному ему в этой комнате не плевать: Момо врывается, нарушая традицию, и её это совсем не стесняет — она теперь много правил нарушает, насколько он может судить; Бакугоу и вовсе пялится так, будто о суевериях знать не знает, и довольно, горделиво, поощрительно пытается дотянуться до стратегически важных частей тела будущей жены, пока не получает довольно серьёзный тычок локтём в живот. — Тодороки, почему ты здесь? Разве ты не должен быть среди гостей? Организаторы что-то напутали? Я сейчас всё исправлю, дай мне секунду, — суетится она и забывает даже отчитать Катсуки, который лениво приглаживает волосы. Ему не сильно помогает. Вообще не помогает, если быть честным. — Угомонись! Он мой шафер, — кидает Бакугоу от зеркала, Момо и Шото застывают, одинаково огорошенные этой новостью. — Я? — уточняет Шото на всякий случай. — Ты. Чего-то не устраивает, Разномастный? — каждое предложение Бакугоу выглядит как угроза. Тодороки боится представить, на что именно Момо сказала «да». — Бакугоу, но ведь Мидория… — растерянно вставляет Яойорозу, пытаясь напомнить о первоначальном плане. За всеми этими суетными мелочами она совершенно забывает, что они опаздывают с церемонией, что она злится на Катсуки и что их ждёт толпа гостей. — Деку болван. Написал, что опаздывает, — Катстуки демонстрирует им экран смартфона, на котором сплошь извиняющиеся смайлики и кланяющиеся человечки. — Этот идиот даже на запланированные мероприятия не может успеть. Можно подумать, мы должны радоваться, что он вообще до нас снизошёл. Мир он спасает, прихуевший, — старого соперника, за которым теперь точно никому не угнаться (они и не гонятся; может, иногда для проформы, чтобы не расслаблялся), Бакугоу не оставляет в покое просто так. — Бакугоу, если хочешь, можешь идти помочь ему, я тут всё утрясу как-нибудь, — насмешливо предлагает Момо, пряча очаровательную улыбку в кулачке. Шото кажется, что она не просто дразнится, но что именно за ощущение от неё исходит, он не понимает. — Переживу. Деку и сам справится. Тодороки страшно озадачен этим всем: терпением, с которым Катсуки говорит о Мидории теперь, согласием Бакугоу на пару часов пустить всё на самотёк, внезапным предложением иметь непосредственное отношение к церемонии, собственной странной радостью по этому поводу, больше похожей на облегчение. И тем, как неустанно и безрезультатно Бакугоу борется с бабочкой, не способный завязать её даже криво. — Блядская хреновина! — наконец-то сдаётся он и сдирает упрямый аксессуар с шеи. Шото молча протягивает руку, этим жестом смирясь со своей жестокой судьбой: вероятно, как шафер, он должен помогать жениху во всём. Это даже где-то смешно, если у Судьбы злое чувство юмора. Он перекидывает полоску ткани через шею и действует давно заученными движениями: круг, петля, хвост под низ, хвост наверх, просунуть, перекинуть, затянуть. Получившуюся почти идеальную бабочку он ослабляет, чтобы стянуть через голову и отдать Бакугоу. У того удивлённые глаза, полные зависти, будто Тодороки достиг небывалых высот и, по выражению самого Бакугоу, однажды кинутому в сторону Аизавы, «неебически крут». Катсуки забирает аксессуар и кое-как со всем своим взрывом волос протискивает голову в ленту. — Я вижу, вы и без меня справляетесь, — добродушно улыбается Момо и вдруг касается плеча Тодороки очень благодарным, очень ласковым жестом. — Если Катсуки в самый последний момент решит сбежать, разрешаю вморозить его во что-нибудь. Главное, чтобы говорить мог, всё остальное для церемонии не так уж и важно, — она хихикает, нервно передёргивая плечами, и Шото улыбается в ответ — изо рта его, подтверждая готовность исполнить её просьбу, вырывается облачко пара. Катсуки цокает, громко, внятно, очень недовольно, и в этот момент его недовольство подсказывает Тодороки, почему Момо вообще здесь, зачем она пришла. Проследить. Не потому, что не доверяет, а потому, что Бакугоу это просто Бакугоу, и, видимо, даже ей неизвестно, когда его упрямство в очередной раз возьмёт верх над здравым смыслом. Катсуки никто не указ, даже четыре десятка гостей на церковных лавках (все сплошь родственники Момо, не считая общих знакомых из классов «А» и «Б», которые смогли выделить время). И то, что Момо пару секунд назад самолично предложила ему «пойти спасать мир», нарушить обещание в самый последний момент — её проявление безграничной любви. Её способ в очередной раз сказать, что делать это он вовсе не обязан, и она переживёт, если он решит совершенно по-бакуговски прокатить всех с церемонией. «Она нервничает». — Хватит там сговариваться, — рявкает жених, кажется, больше для проформы. — Это не сговор, а осторожность, — отзывается Момо, и её ладонь на предплечье Шото мелко подрагивает. — Иди уже, — Катстуки бросает на неё внимательный взгляд в зеркало, и Тодороки бы обвинил его в бесчувственности, но как-то не ко времени. И это ну совсем не его дело. — Никуда я не денусь. К тому же, видимо, он не прав — Бакугоу всё-таки способен на понимание и утешение. — Я знаю, — с готовностью отзывается девушка, и глаза её сияют. — Раз уж ты сегодня даже мир на Мидорию оставил. — Яойорозу, блядь! Я сейчас передумаю. Невеста отступает, посмеиваясь, вскидывает руки в успокаивающем жесте, будто Бакугоу может на неё кинуться, и прикрывает за собой дверь, предупредив напоследок: «Три минуты, Бакугоу». — Пиздец, — внезапно изрекает Катсуки, и Шото готов морозить в ту же секунду. Но жених не делает ничего подозрительного: растерянно хлопает себя по карманам и со злостью сжимает зубы. — Кольца у этого дегенерата, — выдыхает Бакугоу и опасно хрустит пальцами. Тодороки сочувствует Изуку от всей души: когда он всё-таки появится, его ждут трудные времена. — Так, тут должен быть магазин, — пока Катсуки возится с картами на смартфоне, Шото думает, что можно попросить Яойорозу создать кольца. Не особо романтичный жест, конечно, но что делать, если выхода нет? Правда, ему и самому не нравится эта идея, будь он на месте Бакугоу, — все неуместные мысли, которые следуют за этим, Шото тщательно отсекает, — не стал бы дёргать невесту. — Есть мысль, — говорит Тодороки, не слишком уверенный, насколько она хороша.ВТОРАЯ
Брови Момо ползут вверх. Она ещё не отошла от удивления после клятвы Бакугоу, в которой не было ничего особо трогательного или хоть сколько-нибудь романтичного, но которую он всё-таки написал, буквально выжав из себя три посредственных строчки, но даже без нецензурного. И тут снова неожиданность: пальца её касается не прохладный металл кольца, которое она так тщательно выбирала, рассчитывая бюджет и их очень разные с Бакугоу вкусы, а отполированный, тонкий, блестящий кружок льда, сверкающий, как отменные бриллианты. Из-за плеча Бакугоу Тодороки выглядывает с практическим любопытством на лице — подойдёт или нет, и Момо не нужно спрашивать, чтобы сложить два и два. Шото всегда там, где на него полагаются, и что бы он сам не думал, он отличный друг на самом-то деле. Она забирает второе кольцо, побольше, и ловит руку Катсуки. К её великому удивлению, лёд не тает от прикосновения, и она может насладиться его прохладой на кончиках своих подрагивающих, но ужасно горячих от волнения пальцев. Ледяное кольцо уверенно садится на палец Бакугоу, и Яойорозу слышит расслабленный выдох Тодороки, который, наверное, так же доволен своей работой, как и парочка у алтаря. — Куда ты дел кольца? — устало полувыдыхает Момо в ухо Катсуки, когда он всё же выпускает её из хватки совсем не целомудренно-свадебного поцелуя. Она просила не травмировать психику гостей, но Бакугоу опять разошёлся с демонстрацией — половина её знакомых и большая часть семьи теперь полыхают румянцем даже на ушах. Момо отдавила ему ногу в процессе и даже незаметно пнула в колено, чтобы прекратил, но Бакугоу отлип от неё тогда, когда сам посчитал нужным, проигнорировав все её неубедительные протесты ради соблюдения приличий и тот факт, что Каминари засёк время. «Поганец!» — Деку дебил, — коротко отвечает Бакугоу и буквально протаскивает её по коридору из довольных, хоть и смущённых гостей. Момо спотыкается, потому что Урарака не успевает за её подолом, и никто из них не успевает за Бакугоу. Катсуки красочно матерится, подхватывает, чтобы не рухнула, и Момо предчувствует недоброе; не церемонясь, он перебрасывает новоиспечённую супругу через плечо, не обращает никакого внимания на её ворчание, и запихивается вместе с ней в машину. — Что? Тебе не надо было с ними прощаться, вы сейчас встретитесь в доме твоих родителей. Я просто избавил тебя от необходимости вытряхивать рис и конфетти из бюста. Это платье, чтоб ты знала, оружие массового поражения: колени Урараки, наш семейный бюджет и почти что твой идеальный нос. Момо знает, что есть тысячи способ решить эту ситуацию: взять жену на руки по-человечески, не тащить её с такой скоростью, чтобы подружки невесты, несущие подол, попадали, или сказать, что тебя не устраивает цена. Момо знает также, что ничего из этого Бакугоу не сделает. Потому что это Бакугоу — он сделает всё по-своему. Момо знает, что ей предстоит с этим жить — Момо знает, что именно поэтому она за него вышла. Именно поэтому они вообще здесь: это Бакугоу. — Но оно же красивое, — возражает она в ответ, закидывая ноги в подоле из тонкого кружева на колено Катсуки. Он смотрит внимательно, будто думает над её словами. — Это да. С другой стороны, эти туфли… — он ухмыляется, хитро и жадно, стягивает жемчужную туфлю с ноги Момо, проходится тёплыми пальцами по уставшей стопе, аккуратно надавливая. Момо боится представить, что ей ещё целый вечер на ногах стоять, танцевать, с гостями беседовать, и вторая пара её обуви под более официальное вечернее платье для вечеринки тоже не особо удобная. Поэтому она с благодарностью улыбается Катсуки и откидывается на дверцу, прикрывая глаза. Не хотела она эту церемонию, ой как не хотела. Но Бакугоу, как ни странно, делает её жизнь в этот день немного легче, малость неприличнее и сильно веселее. Даже если Бакугоу свойственно перегибать или выкидывать что-то совсем неподходящее, она ему полностью доверяет. Особенно тет-а-тет, где ничего неподходящего он выкинуть не способен. А даже если и способен, то она просто предусмотрительно опускает экран в салоне между водителем и пассажирами. В конце концов, Бакугоу не сдался весь этот праздник, но он под уговорами Анны согласился и на церемонию и на приём с обилием гостей. Бакугоу всегда старается для неё, даже если это немного ограничивает его свободу, его привычки, его желания. Будь его воля, он бы сразу утащил её в заказанную комнату в отеле на целых три дня заслуженного отдыха (Момо добилась этих трёх дней шантажом и хитростью — Катсуки отказывался отдыхать от работы), но нет, напрягся же. Так что Момо не видит ничего ужасного в том, чтобы уступить напору и немного постараться для него, если в его голове есть какой-то коварный план, вовлекающий её туфли. Вся их жизнь — сплошные компромиссы. Но пока они способны договориться, Момо даже не обязательно, чтобы весы показывали идеальный баланс, потому что теперь она знает лучше всех: гармония не в минутном равновесии. Пусть одна чаша будет тяжелее сейчас, вторая перевесит потом; ровно и спокойно никогда не будет, и чёрно-белое никогда не сольётся в серый. Но идеал, стабильность и гармония теперь не имеют для Момо никакого прикладного значения. Она знает, насколько они недолговечны, и как легко их разрушить; она знает ещё, как просто их бывает восстановить. Вселенная во всём находит баланс, даже если от них он совершенно не зависит. А считать, что ты больше Вселенной, что от тебя зависят все вещи — высокомерно и глупо. Считать, что ты можешь исправить всё на свете — просто трата сил. Момо теперь не тратится, не распыляется на всё, только на то, что действительно важно. Бакугоу приподнимает её ногу за пятку и целует щиколотку. — Катсуки, — тянет Момо, улыбается до ушей и одновременно хлюпает носом, растроганная, счастливая. Равновесие она и сама держать способна, и даже если Бакугоу сделается совсем безумным, она всё равно найдёт способ его угомонить. А не найдёт — так и чёрт бы с ним, со способом, будут сходить с ума вместе. Потому что на это Момо тоже подписалась. Бакугоу, пожалуй, единственный человек в мире, с которым Момо согласна двинуться. Единственный, кто способен сделать сумасшествие для неё чем-то привлекательным, чем-то оправданным, чем-то, что стоит терпеть. Сумасшествие — часть Бакугоу. Её ужасного, непокорного, своенравного и сумасбродного Бакугоу. Компромиссы Момо не пугают, пока Катсуки остаётся Катсуки. Пока он знает, чего хочет. Пока она среди его желаний. Момо кажется, что вместе с Бакугоу она способна прийти к любому компромиссу.ТРЕТИЙ
Лужайка за домом родителей Яойорозу действительно огромная. Шото приходится оценить её самым последним, потому что он долго пялится на Матисса в гостиной, и совсем не понимает, что Бакугоу нашёл в этой картине. Ничего из того, что Тодороки любит в искусстве, здесь нет: Шото предпочитает гармонию и успокоение, но агрессивный цвет, чувственная подача и горящие глаза одалиски — слишком эмоциональное, немного непристойное и очень будоражащее зрелище. Шото на досуге медитирует и занимает иероглификой, спокойно относится даже к сомнительным хокку и непристойным гравюрам, но Матисс для него — перебор. Когда он, наконец, выбирается на улицу, его тут же находят две пары рук: Ашидо и Урарака синхронно хватают его под локти, и Тодороки знает, что возражать им бесполезно, чего бы они от него ни хотели. — На свадьбе свидетели жениха обязательно танцуют с подружками невесты, — за доброжелательной улыбкой Мины скрывается что-то очень недоброе, и у Тодороки сегодня нет желания в этом разбираться. — Мина, ты же обещала вести себя хорошо, — говорит Урарака, разбираясь раньше, и Ашидо надувается, как какая-то причудливая розовая рыба. — Блин, мне скучно, — жалуется она. — Один болван в больнице, Джиро не танцует, Каминари уже пьян, Изуку ещё даже не явился… Пойду с гостями познакомлюсь, — исчезает она так же стремительно, как и появилась. — Как так вышло, что ты был шафером? — удивляется Урарака, и Шото наспех пересказывает ей абсурдную историю его сегодняшнего дня, который ей из-за работы подружки невесты удалось избежать чуть более, чем полностью. Её бы тоже отправили на патруль с ним и Бакугоу, но Очако взяла выходной. А затем они оба натыкаются на Мидорию. Лучше сказать: все натыкаются на Мидорию, потому что Мидория буквально с неба падает, в центр большого шатра, и тут же принимается извиняться за опоздание, пристыженный, но нечеловечески счастливый за своих друзей. Он виновато протягивает коробочку с кольцами, бесконечным потоком выдаёт объяснения и извинения и вообще не кажется тем, кто в рекордные сроки поднялся в геройском рейтинге до №4. Все знают, что очень скоро Мидория будет первым, а четвёрка — временная остановка, поблажка и передышка для остальных. — Деку, говнюк, сейчас на молекулы порву, — первым делом рычит Катсуки и почти скидывает пиджак, но белые руки Момо ложатся ему на плечи. И Тодороки и Урарака, готовые сорваться с места, чтобы держать местного психа от драки на собственной же свадьбе, синхронно передумывают: Яойорозу справляется. Шото не знает точно, взяла ли Момо фамилию мужа, поэтому про себя зовёт её именем её семьи. Так привычнее вроде бы. — Кач-чан, Яомомо, простите, я ужасно виноват, но там такое было… — Захлопнись, Деку, — советует Бакугоу немного завистливо. Затем смотрит на Яойорозу и завидовать перестаёт. — Всё в порядке, Мидория. Скажи спасибо Тодороки, он нас всех очень выручил. Следующие двадцать минут с лёгкой подачи Момо Шото слушает дифирамбы и поток благодарностей от Изуку, а затем Урарака отвлекающим манёвром уводит Мидорию на танцпол, и Тодороки вливает в себя два бокала шампанского подряд. Слишком много стресса для одного дня, даже учитывая его стрессоустойчивость и нелюбовь к алкоголю. — Тодороки, ты герой сегодняшнего вечера, — раздаётся за спиной знакомый голос. Шото, борясь с иронией ситуации и фразы, оборачивается, чтобы столкнуться взглядом с господином Яойорозу. Он мало изменился: взгляд чуть более усталый и превосходство его теперь не преимущество взрослого над ребёнком, а просто опытность. Но Шото кланяется с прежним уважением. Может потому, что чувствует себя немного виноватым. Возможно, из-за этого, когда они в тишине допивают своё шампанское и синхронно следят взглядом за девушкой в белом платье, Тодороки говорит: — Простите. Я не сдержал обещание. Господин Яойорозу оборачивается к нему, и на лице его одновременно удивление и понимание. Должно быть, он удивлён, что его собеседник помнит их разговор, но глаза его светятся осознанием, за что именно извиняется Тодороки. Господин Яойорозу хлопает его по плечу, дружелюбно, не держа зла, даже фамильярно для его самурайского образа. — Но, знаете, Бакугоу своих обещаний никогда не нарушает, — добавляет Шото, чувствуя, что должен это сказать. Он не знает, что отец Момо думает о своём новоиспечённом зяте, но зато знает, что впечатления от Бакугоу, первое, второе и некоторые последующие, не всегда передают суть дела. Поэтому если он может хоть как-то оправдаться, хоть как-то объяснить, что присмотреть за Момо у него всё же немного получилось, он попробует. — Он не плохой человек. И если вы будете на него рассчитывать, то он не подведёт. Думаю, Момо поняла это раньше нас всех, поэтому вам не следует за неё переживать, — Тодороки даже улыбку выдавливает, не очень представляя, насколько она уместна. — Я не могу за неё не переживать. Я её отец, это моя работа, а она вся в мать, — это звучит одновременно восторженно и тревожно. — И всё же… Если Момо способна одним взглядом заткнуть этого парня, то я за неё почти спокоен, — господин Яойорозу усмехается и кивает в сторону новобрачных. Момо уговаривает Бакугоу надеть пиджак, Катсуки вливает в себя второй кувшин воды и орёт что-то про жару. Кончается этот спор странно: Момо исчезает вместе с пиджаком на несколько минут, чтобы вернуться в куда более удобной одежде, коротком, свободном, не слишком торжественном и совсем не белом платье и в открытых босоножках на низком каблуке. На неё косятся с удивлением, некоторые даже имеют наглость смотреть с неодобрением — сняла платье и даже не подумала поддержать строгий дресс-код. Бакугоу смотрит на неё с гордостью и немного — со злорадством, пока Момо не накидывает пиджак ему на голову, чтобы перестал ухмыляться. Господину Яойорозу переживать точно не стоит. Просто потому, что теперь за Момо вообще никому не нужно присматривать. Теперь стоит опасаться её, а не за неё. И Шото откуда-то знает, что во многом это заслуга Бакугоу, с его противоположным подходом, агрессивной жизненной позицией и демонстративным пренебрежением правилами. Шото допивает третий бокал и всё-таки поддаётся на уговоры бывших одноклассниц потанцевать. В конце концов, они все постоянно растут над собой. И сейчас, когда ему приходится стоять у алтаря не на своей свадьбе, но с девушкой, в которую он влюблен, без преувеличения семь лет, самое время ему себя перерасти. Урарака, минут десять неловко топтавшаяся в вальсе со смущённым Мидорией, с облегчением выдыхает, когда обнаруживает, что Тодороки способен не наступать ей на ноги и вообще вполне сносный танцор. Мина хохочет, профессионально хвалит и занимает очередь. Мимо чинно проплывают Иида и его плюс один, розоволосая изобретательница гаджетов. У бара Джиро отчитывает Каминари и Минеду. На лужайке вторая половина его бывшего класса устраивает конкурсную дуэль с представителями бывшего класса «Б». Шото, впервые с начала вечера, чувствует на себе взгляды людей, которых он не знает, заинтересованные, заинтригованные — впервые с начала вечера он уделяет внимание. Тодороки улыбается всеобщей суматохе, после незамысловатого па ловит удивлённый и довольный взгляд Момо и точно знает, что сможет это пережить. Был бы завтрашний день.