Не хочу видеть твоей крови, Коннор.

- Выходим, - безразлично кинул Хэнк, повернув подбородок в сторону Коннора, и резко вытащил ключ из замка зажигания. Райт зашумел сумкой, Роберт начал беспокойно оглядывать яркие лакированные машины на парковке перед стадионом. Андерсон первый щёлкнул дверью, затем открылись другие. Когда Хэнк вставал, коврик под его ногами сдвинулся, и он, то ли нехотя идти вперёд, то ли выжидая чего-то от учеников, принялся старательно и явно не к месту поправлять его носком. Райт, наблюдая за Андерсоном, медленно закрыл за собой дверцу, напевая огрубело, сильно и порывисто, прямо как Роджер Долтри, «(I'm A) Road Runner» The Who. Дэвис уже выжидал учителя у багажника, и даже постукивал от волнения сандаликами в такт словам Коннора. Но коврик всё никак не вставал ровненько, тогда Райт вызывающе хмыкнул, подошёл вплотную к Хэнку, продолжая петь тише, мягче и ласковее у самого носа учителя, слегка нагнулся и самоуправно положил руку на крышу автомобиля. Андерсон глядел сверху на его ресницы, на неморгающие внимательные ореховые глазки, находившиеся прямо под подбородком. От него пахло молоком и едва уловимой, приторной, черносливной сладостью батончика, губы тепло, плутовато оголяли ровненький ряд верхних зубов. Мальчик вытянул ногу, разом распрямил зацепившийся под сиденьем кончик коврика, который учитель почему-то в упор не замечал, чуть качнул головой, отчего освещённая солнцем золотисто-коричневая прядка волос лучисто упала на лоб, и нагловато и самодовольно осмотрел преподавателя. Хэнк отвернулся, даже на секунду не задумавшись сказать «спасибо». Они поздновато приехали. Место для парковки было сложно найти, поэтому вынудились встать на траву под деревом. На плечах Коннора играли лиственные узорчатости солнечных бликов. Со стадиона доносились внушающие опасения звуки свистка, возбуждённые беседы и разбирательства взрослых, смешки детей, пробные строгие команды тренеров. Тут и там, повсюду, выходили из машин мальчики и девочки, уже переодетые в спортивную форму. Большинство городские, конечно. Прямо из своих школ. Холёные, даже какие-то счастливые. Андерсон давно не видел таких детишек. В сердце кольнуло от жалости к его оборванцам: настолько они отличались от этих ребят. В глазах беспризорников нельзя было уловить какую-то лёгкую, едва ощутимую надежду на будущее. Хэнк кинул ключи в карман, и пошёл к стадиону буйным, быстрым и уверенным шагом, из-за чего Коннор, следующий позади, казался ниже его ещё на полголовы. Райт успевал догонять, Роберт же неуклюже врезался сумкой в каждую машину, встречающуюся на пути. Было слишком жарко и солнечно для последних деньков августа. И для соревнований, конечно. Они вошли в низенькие раскрытые железные воротца, покрашенные десятым слоем синей краски, за тремя коротко стриженными девочками в болтающихся шортах и голубеньких майках. Им было примерно по тринадцать лет. Андерсон хорошенько умел определять возраст школьников. Роберт прижал сумку к животу и ахнул чистой дичью, не в силах скрывать восхищения от их голеней: давно он не видел дамочек. За воротами стоял худенький лупоглазый паренёк и повторял, не глядя в лица людей: - Раздевалка в той стороне. - Кто без формы – идём туда. - Идём туда, эй, туда! Идём туда… Дэвис глупенько продолжил следовать вперёд, не спуская глаз с кирпичных легкоатлетических дорожек на горизонте и ножек девочек. Райт остановился, Андерсон красноречиво окликнул: - Роберт, ты куда собрался? Бежать в рубашке? Коннор пристально зырил на окружающих и пытливо жался к Хэнку. Дэвис нелепо, но по-хулигански обаятельно улыбнулся и молодцевато прискакал обратно к учителю. - Ну, идите, - безразлично кинул преподаватель, кивнув в сторону раздевалки. Он остыло вздохнул, провожая взглядом мальчиков в интернатских шортиках, также раздражённо подумал, что «дальше уж сами разберутся, не дураки ведь», постоял немножко и вышел на стадион. Основная масса толпы располагалась на беговых дорожках, под трибунами, хотя некоторые старые тренеры уже смиренно заняли свои места. Учителей, мужчин и женщин, и ребят без формы потихоньку начали выгонять с легкоатлетических полос. Правда, это было сложновато осуществить: недовольный людской гул измято нарастал. Хэнк направился к трибуне, сразу на пустой девятый ряд, который отделялся от предыдущих восьми невысокой железной оградкой с сеткой, и присел на гладенькую, покрытую пылью, белую поверхность, спрятав руки в карманы. Нащупал там пачку сигарет и степенно выкурил две, выглядывая толпившуюся возбуждённую ребятню, которая даже просто повадками близко не походила на интернатскую, не говоря уже о внешнем виде. Конечно, их же задницы никто не трогал. Все собранные, аккуратно подстриженные, вежливые, ждали рядом со своими тренерами. В основном - худосочные парни и девочки с ножками-спичками. Мало спортсменов с атлетическим телосложением. Всего лишь - школьники. Примерно от десяти до шестнадцати. Кто-то - с умненькими глазками, помладше - с озорными, но такими же взволнованными. Хулиганов Андерсон различил бы запросто. Здесь их не было. Один круг - четыреста метров. Стадион имел две трибуны. Первая, на которой расположился учитель, - прямо у входа, вторая – далеко, напротив. Хэнк и посчитать успел: какая-то четвёртая часть красно-коричневого кольца предназначалась Роберту, двенадцать с половиной адских кругов - специально для Коннора, если он вообще осилит их пробежать. Андерсон даже хорошенько подумал: чётко осознал, что он тут делает и зачем, определил все возможные реакции на то, что сейчас, во время забега, может произойти, также чётко обозначил допустимые границы своих действий в случае различных исходов соревнования, победы ли, поражения ли. Просто успокаивающей серединки. Это так, чтобы быть готовым. Пахло мокрым асфальтом: из-за дорожек кирпичного цвета, на которые палило солнце, вечно влажных, смоченных потом спортсменов. Пахло здесь и сейчас. Если прошлое Хэнка пахло жареной рыбой из лавочки, лежащей на дороге к старой «обычной» школе, тяжёлыми амбровыми духами жены и её косметикой и пудрой, преследующими учителя на протяжении всего дня с утра до вечера, магазинчиком с фруктами, располагающимся недалеко от дома, и валлийскими пирожками со смородиновым джемом из хорошенького школьного буфета, то настоящее – бедной столовой интерната и её невыветривающимися смешениями вторых, первых блюд и напитков, жареной курицей в гадкой подливе, затхлостью плесени его старой комнатки с небольшой раковиной прямо у кровати, шалфеем, водившимся под мелким низким окном Андерсона, стиранными мальчишескими простынями, которые учитель лицезрел за стеклом вместо зелени и цветений, когда отодвигал жёлтенькую шторку, вечерним пьянящим дурманом августовских душистых гладиолусов, растущих на полянке перед зданием школы и лёгким, едва уловимым ароматом, объединяющим всё в одном об интернате, волос Коннора, вечно стремившегося оказаться поближе к преподавателю, прямо-таки нагнуться макушкой к носу Хэнка. И эти опустошающие звуки стадиона, непрекращающиеся голоса гремели здесь и сейчас. Всё напоминало о сыне, о городе. Раньше были шумы машин на дорогах, телевизор, работающий целый день, постукивания клавиш печатных машинок у его кабинета рядом со школьной бухгалтерией, голосок сына, в настоящий момент - шаги мальчиков в сандаликах, вздрагивания возбуждённых ребяческих возгласов, шлепки по коже на порках, тонкое заунывное покачивание стрелок на часах, неусидчивые перелистывания страничек учебников, не такие размеренные, как в старой школе Хэнка, заглушенные маты притихших за окном хулиганов, брутальное выдыхание Гэвином сигаретного дыма через рот, шелестения тетрадных листиков, кривенькое пение из класса хора в левом крыле здания и громкие заявления Коннора. Андерсон ещё не успел найти Перкинса в толпе, но Райт и Дэвис уже вышли переодетыми в их серенькую старую форму, не в такую хорошенькую, в какой пребывали некоторые ученики из «престижных» школ. Правда, Коннор даже в тряпках мышиного цвета привлекал к себе всеобщее внимание. Оба в беговых кроссовках с горчичной подошвой, новеньких, лёгких, узеньких и небольших, так что визуально уменьшающих размер ноги. Хэнк и представить себе не мог, что Райту стоило только воровски зыркнуть на трибуну, чтобы сразу, мгновением найти учителя в то время, как Роберт озадаченно оглядывался по сторонам, выискивая кого-то из взрослых. Хотя, может, делая вид, что ищет взрослых, а сам смотрел на ножки девочек в коротких шортиках, пытливо наклоняя головку, если они двигались. Всех, кроме спортсменов, рабочих стадиона, организаторов забега и тренеров, уже выгнали на трибуны. Мальчики прошли в толпу и постояли там минут пять: Коннор, не спуская глаз с Хэнка и не замечая никого вокруг, Роберт, не сводя светло-голубых, с примесью цвета морской волны, зенок с девчонок. Дети различных возрастов ожидали разминки: объявили, что она начнётся через несколько минут. Дэвис как-то заволновался. Его лисьи хулиганские черты лица заострились, мелкие прозрачные глазки, растворяющиеся под солнечным светом, не знали куда деться, белая-белая макушка, не жёлтая, как у Ральфа, и не пепельная, как у Саймона, крутилась в разные стороны. Хэнк даже припомнил, что Роберт не сделал тогда фюрерскую причёску, как у Коннора. В любом случае, он чем-то отличался от остальных ребят и был не таким простеньким, каким представлялся на первый взгляд. Спорт влиял. Спорт всегда влияет. Разворачиваясь на носочках, он обнажал рубленые мышцы на тонких голенях. Перкинс рассказывал: «С самого начала паренёк показал себя шустрым; скорость, она, может быть, и дана с детства, но и развивать её показатели тоже нужно. Вижу, он пытается». И Хэнк замечал, как «он пытается». Учился, конечно, средненько и постоянно списывал, привлекая для этого любые возможные способы. Да, и мама приезжала всего раз в месяц. Но Дэвис проявлял активность: не увиливал от умственной работёнки на занятиях, а преодолевал лень, чтобы хотя бы выслушать. Роберт трудился, ну, или, по крайней мере, пытался. В этом они с Коннором были похожи. Райт оставался спокойным. Рядом с ним умильно толпились девочки, толпились нарочно. Конечно, такого парня нельзя не заметить. Смеялись громко, ворковали, оборачивались в ожидании случайно подаренного взгляда карих глазок. А Коннор смотрел вверх на Хэнка. Смотрел радужно и некстати. На него дул лёгкий ветерок, и тугие мальчишеские грудные мышцы очерчивались под мягкой застиранной тканью. Ямочка на подбородке затемнилась на солнце, как и теньки посредине щёк. На запястье не было часов. Хэнк встал, подошёл к железной сетке над восьмым рядом и зажёг сигарету. Райт шагнул навстречу, к ближайшим неограждённым сидениям, упёр колено о скруглённую поверхность, поднял золотисто-загорелое предплечье к лицу, сложил пальцы в кулак, потом медленно расправил их, как будто изображая, как обхватывает и плотно удерживает какой-то предмет, при этом пьяно глядел на учителя. Хэнк ненавистно выдыхал дым, выдыхал далеко от Коннора, но так заклято, словно в самое его лицо, и не мог отвернуться. Мальчик медленно закусил губы, сначала нижнюю, потом верхнюю, после они остались припухшими. Андерсон даже издалека видел, как его рот переливался под солнцем яркими бликами слюны. Затем Райт резким движением подставил кулак к раскрытым губам и глотнул, точно ему стало больно и тошно, второй рукой яро, театрально схватился за спинку сидения, при этом грубо врезался языком в правую щёку, образовав на ней большую выпуклую горку. Мастерски, манерно, с тактом приближал к лицу и отодвигал на пару сантиметров назад несжатый кулак с полостью внутри в виде воображаемого члена Хэнка, ускоряя темп, виртуозно шевеля языком во рту и искусно то увеличивая, то уменьшая высоту бугорка на щеке. Играл так артистично и естественно: зырил снизу, как униженный, оскорблённый мальчонка, словно сосёт со всеобъемлющим отвращением у заставляющего его это делать Хэнка. Андерсон чувствовал влажный хулиганский хмель с трибуны. Коннору было глубоко наплевать, что думают парни и девочки рядом, что думают старики, сидящие в двух метрах от него. А они все, младшенькие, старшие, остолбенели от его длинных мягких ножек, пивного видка и бритого затылка. Да откуда вообще такое чудо взялось? Но пока он вытворял своё «искусство», дети и учителя хотя и оборачивались, как на сумасшедшего, а прервать всё равно не смели. Райт закончил: исступленно убрал руку от лица, мягко лизнув указательный и средний пальцы, прикрыл рот, отпустил спинку сидения, расслабил напряжённые губы и закинул голову чуть-чуть назад. По подбородку текла струйка густой слюны. Хэнк прокашлялся, смочил языком пересохшие губы, нагнулся, положил локоть на железное ребро ограды, но не спустил глаз с Коннора. Просто курил и просто смотрел. И не скидывал пепел, который падал ему на рукав. К Райту подошёл молодой паренёк, на вид годков семнадцати. За его спиной стояла компания таких же ребят: они сизо хихикали. Подросток говорил приглушённо, но можно было догадаться, что он спросил, хохотнув, нечто типа: - Откуда ты такой, а? Коннор кивнул на Хэнка, подмигнул ему, сказал громко, по слогам: - Из интерната «Озеро уток». Слыхали, а? И очаровательно обернулся на других парней. Господи, никто из преподавателей, учеников и родителей не употреблял это название, даже если оно было необходимо в контексте. От силы – на бумагах. Но у Райта появился шанс: контекст требовал. «Озеро уток» - интернат хулиганов, как символично. Озёр в округе и близко не было. Хэнк вообще не думал над этим словосочетанием и не прокручивал его в голове, но сейчас знал, что Коннор произнёс название не просто так, а чтобы ещё раз подчеркнуть Андерсону, где учитель находится и что он делает. Хэнк опустил голову, отошёл влево, от его места на трибуне, только что занятого кем-то, развернулся вокруг своей оси и нервно скинул пепел с сигареты, слушая, как парниши произнесли протяжно и понимающе: - Ууу. А Коннор миловидно промычал: - Угу. Началась разминка. Преподаватель нашёл новое местечко. Дэвис с Райтом встали рядом. Роберт был на полторы головы ниже Коннора. Упражнения для шеи, движения по кругу кисти, локтя, плеча. Всё, как положено. Андерсон видел мальчишеские голени, лопатки, локотки, задки узких кроссовок, бритый затылок одного, белёсую макушку другого. Райт выполнял каждое движение излишне качественно, под кожей молочных бёдер заострялись мышцы, Дэвис, видимо, боялся потерять силы и испуганно оглядывался по сторонам. Коннор делал даже приседания пистолетиком, хотя тренер «пошутил, и не надо, ты что», отжимался далеко за двадцатку в полную мощь, потом сел на продольные шпагаты и, в общем-то, зря, не по делу тратил запас энергии. Хэнк осуждающе и непонимающе хмурился, потому что так непредусмотрительно не разминался никто. А Роберт к концу просто встал, сложив руки на груди. Первыми были спринтеры. Дэвис сгонял в туалет, пока бежали младшие. Он волновался. На девочек уже и не глядел. Только внимательно наблюдал за техникой бега стартующих да опасливо посматривал на колодки. Повеяло революцией, яркой спортивной вспышкой сотни возбуждённых сердец, вспышкой юношеской зари, которая даже Хэнка захлестнула, заволновала. Коннор занял место на первом ряду и не проронил ни единого признака бегуна-революционера. Вдалеке показался Перкинс со своей свитой интернатских мальчишек. Приветственно махнул Андерсону головой. Два паренька из четверых заняли места: один - второе в общем зачёте, другой – третье, но зато лидировал в своём забеге. А ведь его только позавчера грубо трепали во время порки. Всё проходило быстро и стремительно: Ричард еле успел кинуть Роберту пару словечек о колодках. И вот Дэвис нерешительно подошёл ко второй дорожке. При команде «На старт!» мальчики тринадцати и четырнадцати лет заняли места у стартовой линии, опустились на одно колено, руки поставили за белой полоской, наклонили голову и замерли. При команде «Внимание!» подняли таз до выпрямления находящейся дальше от линии ноги, прекратили всякое лишнее движение, перенесли вес на плечи и задержали дыхание. Роберт качнул белейшей головкой. Его дельтовидные мышцы напряглись до предела. При команде «Марш!» стартер произвёл выстрел стартового пистолета, ребята оторвали от дорожки сначала кисти и дальнюю ногу, оттолкнулись и выполнили мощный мах локтём назад, другую руку подняли над головой. Стартовали, наклоняясь затылком вперёд, длинными и сильными шагами, высоко удерживая переднее колено. Дэвис не замедлился из-за колодок. Он бежал, как пуля. Такой худенький, но какой быстрый. Как молоденький, крепкий сайгак. Его прямые и портняжные мышцы бёдер с каждым метром приобретали всё более сердитые и резкие очертания, но светленькая головка не двигалась, мальчик только сильно-сильно закусывал верхнюю губу и бешено ёжил лоб. Какой-то тёмненький, высокий и худой до невозможности паренёк где-то на пятидесяти метрах чуть не обогнал Дэвиса, но всё-таки Роберт финишировал первым и вторым по общему зачёту. Да, Перкинс их хорошенько мучал. Хэнк видел, как расширились ноздри Коннора, когда одноклассник бежал, и как опустились его ресницы, когда блондин закончил, но ягодицы Райта, конечно, не подали виду - не ёрзнули от волнения по сидению. Ричард сразу нашёл мальчика-победителя с огнистыми щёчками и похлопал гостеприимно по спинке: его тренерские поздравительные речи были слышны даже с места старта. Они направились к трибунам, освобождая дорожки для следующих бегунов. Хэнк встал, по пути закинул бычок в мусорку и подошёл к ним. - Отделался, - выпалил довольно и сахарно ещё не успевший отдышаться мальчик. По виску стекала лишь одна капля пота. Признак того, что через минутку здоровенько польёт отовсюду. Хэнк невольно улыбнулся такой светлой открытости и нескрываемой ребяческой радости. Райт поднялся зачем-то, но не приблизился, лишь отрешённо глянул в сторону учителей и Роберта. - Молодец, - тихо и празднично сказал Андерсон. Начались средние дистанции. Коннор теперь сидел, опустив головку, и выжидал свои пять километров. Стадион заметно опустел: шум постепенно рассеивался. Мальчик встал, направился ближе к старту, остановился у одного из препятствий и слабенько обхватил рукой деревяшку с шелушащейся краской, потом сильно несдержанно сцепил пальцы. Осёкся ли он, когда положил кисть на этот барьер? Держал ли Коннор под контролем своё психологическое состояние? Ричард точно бы поведал много чего интересного. Перечислил бы типичные предстартовые симптомы: раздражительность, нервные хождения-перемещения от места к месту, настойчивое желание перемотать время, лишь бы быстрее прошёл забег, переоценка сил, и, конечно, неоправданная торопливость. Но Райт бы так не сделал, не допустил бы лишней суетливости, ненужных жестов. Райт, которого знал Андерсон. Теперь же в глазах Хэнка появился протомальчик. Новый Коннор. Впрочем, учитель всё равно считал, что это слишком лаконично и недостаточно решительно, чтобы думать, что Коннору страшно. Ему ведь не бывает страшно. Но бессознательная приверженность к тому, что мальчик боится, всё же присутствовала. Присутствовала какой-то лёгкой дымкой на горизонте. Пока Райт судорожно не дёрнул рукой, не почесал лихорадочно и ожесточённо затылок, не закусил ноготь большого пальца и не отвернулся от трибуны окончательно. Тут уж и догадываться не понадобилось - Коннору было до безумия страшно. И сдерживать юношеский пыл вперемешку с вырывавшимся наружу состоянием невыносимого, нетривиального для Райта, возбуждения больше не находилось сил. Пять километров бежали одним разом, без общего зачёта, без ожиданий следующей группы мальчиков, а потом горьких сравнений результатов. Всего двадцать человек. Ребят собрали у белой линии. Коннор подхватился мигом и был уже среди стартующих. Хэнк перевёл взгляд на Перкинса, чтобы узнать, как ему вообще реагировать, потому что предыдущие бегуны, одолевшие десять минут назад три километра до сих пор валялись у трибун или поливали себя водой. У Андерсона даже промелькнуло в голове, что Коннор, вероятно, думал об этом. О том, что может выдать себя, о том, что не хотел, чтобы кто-либо такой прозорливый, как Хэнк, увидел и уличил его страх. Думал, когда спрашивал, почему именно Андерсон едет с ним. Колодок давно уже не было: с момента, когда закончились спринтерские дистанции. Начинали с высокого старта, без серьёзных и чётких «На старт! Внимание! Марш!», ведь большинство организаторов давно разошлись, да и на пяти километрах для школьников это не так важно. Лишь бы вообще пробежать. Мальчики пятнадцати и шестнадцати лет заняли свои места: кто-то специально отошёл назад, кто-то решительно выдвинулся вперёд, к линии. Коннор встал за невысоким пареньком, слегка пригнулся, напряг скулы, прижал подбородок к шее, вслушиваясь только в команды, и замер. Раздался выстрел. Рванул быстро, и вначале был наравне с остальными. Его лёгкие кроссовки искромётно цеплялись одними лишь носочками о поверхность дорожки, плечи держались собранными, ладони - сжатыми, плавные мышцы бёдер и икр пастельно оттенялись при беге под бархатной кожей. Он смотрел только вперёд. Ни разу вбок или в сторону. Ни разу назад, как многие ребята. Бицепсы и ножки парней пока блестели матово. Вначале Коннор двигался спокойно, потом замедлился, но бежал уверенно, не суетясь. На четвёртом круге ускорился. И упал. Упал на ровном месте, случайно наступив на внешнюю боковую поверхность стопы. Упал, как подбитый гепард. Мощно. Красиво. Жалко. Чуть не перевернулся, жёстко приземлился на колено, потом на наружную часть бедра и ягодицы правой ноги, и прокатился вперёд на несколько метров, беспомощно хватаясь ладонями за шершавую поверхность дорожки. Хэнк побледнел и отвернулся с измождённым выражением лица, потом глянул на Перкинса, который разочарованно и как-то потрёпанно подставил руку ко лбу. Тренер сейчас был рядом с Райтом, и лучше бы мальчик этого не видел. А он и не смотрел, потому что уже поднялся. Да, кто, как не Коннор оказался способен на такое: просто встать и побежать дальше. С холодным расчётом. Ричард застыл и замолчал на минутку. На пятом кругу, когда Райт вновь приблизился, он возобновил поддерживающие крики: - Бежать, Коннор, бежать! Непонятно, как действовали на Коннора эти учительские, стальные, неотступные призывы. Когда мальчик выворачивал к трибунам, в редких местах оборудованных крышами от солнца, возле которых и стоял физкультурник, нервно поглядывая на секундомер, Перкинс добавлял всё новую, более величественную фразу: - Бежать, Коннор! Не останавливаться, если сдашься – будешь жалеть! Кто-то из мальчишек уже остановился, уже сдался, может, уже пожалел. А Райт с каждым кругом зачем-то поднимал бёдра выше, чем нужно; такая техника придавала невероятную грациозность. От тёплых напевов «Road Runner» и капли не осталось. Сейчас его лицо было искажено, искривлено болью до отказа. - Бежать, Коннор, бежать! Скоро всё закончится! Андерсон не мог поверить, что с одной коленки длинными полосками буквально сочилась кровь, зыркнул на сидевшего ниже, на втором ряду, Роберта, тот умильно сложил ладони в жесте молитвы и зажал нос между указательными пальцами. Хэнк не переживал за то, каким Коннор прибежит, он переживал за то, как мальчик изменился в лице, как скрючились его пальцы, как ему мучительно и что Райт никогда таким не был. Тут всё, казалось, истреблено, раздроблено до предела. Всё разрушено внутри, всё лишено малейших уступок и поблажек по отношению к боли. Это ли являло искусство? Или сейчас Хэнк наблюдал целый шедевр? На девятом кругу Андерсон увидел, как мальчик слегка замахал головой про себя, отвергая какие-то мысли. Определённо, в этот момент он хотел сдаться. Учителю померещилось, или Коннор даже прошептал перекошенными губами: «Не могу». Что он говорил себе? Говорил ли так Райт не только сейчас, но и всегда? Что вообще говорят другие люди, пересиливая себя? Хэнк думал над этим. Спорт ведь не игрушка какая. Это взрослая вещица. Основательная метафора всей жизни, буквально каждого её аспекта, собранная в густо-густо концентрированный момент утра, дня, вечера, как уж получится. Момент, длящийся очень медленно, длящийся регулярно, длящийся чертовски больно, больно до сумасшествия, и, разумеется, без исключений из правил, без «сегодня у меня болит голова», без мышечной крепатуры в качестве отмазки. Метафора труда, творчества, самодисциплины, самовосприятия, метафора победы и тысячи поражений, метафора контроля над всем или тотальной невозможности этого контроля, метафора непостоянности, метафора перемен, нового начала, метафора того, как легко отложить цель, мечту или просто дельце на день и забыть об этом на месяц, на два года, на жизнь. Спорт - интимный момент, обязывающий, может, заставляющий насильно быть только наедине с собой и своими принципами, момент, сжимающий в тиски тело с собственным «я». Здесь нужна необъятная всеохватывающая внутренняя сила, крепкий нерушимый фундамент слов и установок в голове. Слов, способных заставить не только шевелиться для других, но и шевелиться для себя, слов, способных заставить не только побеждать других, но и побеждать себя. Каждый день. Не ярких и фееричных донельзя, потом пустых, ничтожных и формально полых вспышек-клякс мотивации, хватающих на пару забегов, на пятёрку мелких тренировок, десяточку заминок-разминок. Нет. Здесь очевидно не существует «захотелось» или «надо», только - «я сделаю», без поправок, без оговорок и ленивых, бездеятельных внесений пометок в планы, без сомнений. Здесь нет статусов, наград, поощрений или быстрых видимых результатов. Всё это не нужно. Есть что-то выше этого. Здесь нет вдохновения: оно не подразумевается действенным явлением и отбрасывается за бессмысленностью. Здесь только работа: работа без финишной черты, работа не на будущее, работа на постоянное «здесь и сейчас», работа вперёд и навсегда. Андерсон абсолютно точно был уверен, что в детском спорте требуется устойчивый, невозмутимый удушающими встрясками лени, непреложный в расслаблениях и поблажках, неумолимый перед теми лодырями или "просто простаками", кто «так, была не была, отожмусь-ка пару раз», стержень. Твёрдый и многолетний, запрашивающий строгую дисциплину. У Коннора он основался давно. И только крепился. Стержень - пробежать пять километров через боль, пот и кровь и всё равно пытаться демонстрировать "искусство". Как преодолеваются в сравнении сто метров или пять тысяч? Может, так же, как пребывать маленьким любопытным восьмилетним мальчиком, а потом заделаться Райтом, пересиливать и скрывать себя несколько лет. Что он думал? Ждал ли, когда всё закончится? А может, из-за многолетней борьбы все мыслишки пощады к собственному «я» вытеснились куда-то глубоко в бессознательное. Но ясно, ему было невыносимо: тут уж страданий не утаишь. Мальчик ощущал забитость и тяжесть каждой из мышц и сдавливающую огромную насосную дыру в груди, в лёгких. Больно плечам, больно рукам, больно внутри. Но ноги бежали. Описывал ли спорт Коннора? Конечно. Он собирал часы боли. Андерсон размышлял, перетекли ли истошные «я смогу, я смогу, я сделаю это, я сильнее, чем думаю» Райта вначале в серьёзные и более конкретные «я смогу отжаться пятьдесят раз, я справлялся с этим много раз до этого», потом в машинные, механические «отжаться пятьдесят раз и точка». Возможно. Возможно, не осталось никакой мотивации, и она больше не появится и даже не мелькнёт ярким парусом на горизонте. Только холодный расчёт и чистый перфекционизм. Возможно. А возможно, Коннор до сих пор каждый раз вопрошал к себе с «я смогу, я смогу, я смогу», когда бежал. Тогда сейчас ему приходилось по-настоящему больно. И Хэнк смотреть на это не мог. Был ли он сильнее всех этих мальчиков-ровесников? Скорее всего, нет. Выносливее морально, да. Больше остальных привык в первую очередь к нагрузкам в голове, чем к реальным. Был ли Роберт быстрее своих соперников? Определённо. Коннор наступил на тонкий-тонкий лёд, заикнувшись в машине о том, что ему нравится. Хэнк тоже провалился и почему-то вспомнил об этом, когда вот-вот да остались ничтожные пятьсот метров. Затем - половинка круга. Райт прибежал первым. Следующий после него паренёк отставал на полтора кольца. Коннор остановился и моментом огрубил свои аккуратненькие манеры, разрубив их жёстко топором, не сдерживая животный выброс эндорфинов. Брутально оглядел других, вытирая загустевшую слюну, проводя рукой по уголкам губ от самого локтя до кончика мизинца. Затем упал тяжело на землю у трибуны, позабыв о выхолощенных собранных пальцах, о прядке к прядке на голове, кашлял колюче, беспомощно задыхался и неосмысленно хрипел грудью. К нему подскочил мужчина-организатор с канистрой воды, заботливо наклонился и начал спрашивать, чем бы помочь. Райт сплюнул тягостный послебеговой вкус железа. Была ли победа детерминирована? Возможно. Ребята в интернате вредкую, раз-другой выходили за ворота, на асфальт, преодолевали трусцой два километра до оживлённой машинами дороги. Два километра. Не пять. Или гоняли туда-сюда по кусочку серого покрытия под окнами кабинета Хэнка. Было ли поведение Коннора детерминировано? Им - нет, конечно. Хотя он явно ожидал чего-то непредвиденного от себя. Например, выиграть в забеге, но опуститься сразу на несколько уровней в соревновании «искусства»? Райт медленно приходил в привычное состояние. Ричард смог подобраться к нему только после того, как последний мальчик пересёк финишную черту. По пути к соседней трибуне Перкинс откликался на выразительные поздравления коллег, славно щурясь, затем отвлёкся и внимательно склонился над Коннором. Мальчик отзывался чем-то односложным. Андерсон был уверен, что физкультурник хвалил его точно так же, как и остальных. Теми же забитыми, ничего не выражающими словечками. Достаточно ли их? Возможно, нет. Поэтому Хэнк сам захотел поздравить Райта, хоть как-то. Это сложно было не признать. Повсюду мелькали морковно-розовые лица завершивших забег мальчишек, их потные круглые коленки, влажные бёдра. А вдалеке - растрёпанная макушка Коннора. Перкинс прощально махнул Хэнку и направился с мальчиками, которые уже давно собрали вещи и ждали тренера, к выходу. Коннор долго не мог отойти. Только спустя минут десять начал пить. Водой не обливался. Потом глянул в сторону учителя. Глянул в момент, когда Андерсон встал и думал, стоит ли ему вообще подходить или просто отправиться с Робертом в машину. Мальчик ведь сейчас в любом случае впал в экзальтацию, болезненно оживлён или, может, наоборот быстренько вернулся в прежнее состояние. Но Райт посмотрел серьёзно, и учитель решительно двинулся к нему. Подошёл. Коннор поднялся. Форма облепила всё влажное тело парня, он был как будто голым теперь. Губы стали яркими, налились кровью до отказа, до закатной, маковой оранжевизны, до расплывающегося пурпурного контура, но матовые и бархатные, как поверхность персика. Глаза до сих пор метались в кураже, словно у запуганного зайчика, и совсем не могли скинуть глуповатое выражение душевного порыва, как бы Райт ни старался. Волосы были мокрыми и слипшимися, как у брошенного котёнка. Кожа на плечах искристо переливалась. Пот маленькими капельками собрался у носа. На одной коленке виднелась несильно стёртая белая кожица, вздувшаяся по краям. На второй - истерзанная до мяса плоть. У Хэнка отдало где-то внизу живота. Замазанные и искривлённые в контурах из-за травы, на которой лежал Райт, четыре струйки стекали до сих пор, подсвечивались малинными бликами. Андерсон не стал задерживать взгляд на его крови, приблизился медленно, остановился не прямо перед Коннором, а сбоку, чуть развернувшись в сторону, и положил шершавую ладонь мальчику на плечо, не сгибая при этом пальцы, и еле заметно кивнул головой пару раз. Коннор как-то грустно и женственно зыркнул вниз, как будто находился на своём первом свидании и не знал, куда направить глазки. Тут ничего не пришлось говорить. Им обоим. Его лоб до сих пор был помят от ожесточённого выражения во время бега. А грудь подпрыгивала от тяжелейшей одышки. Но Хэнку показалось, или он правда увидел, как брови мальчика легонько расслабились, а губы чувственно и едва-едва двинулись, словно если бы паренёк хотел сказать: «спасибо». Учитель убрал руку и вытер ладонь о брюки. От Коннора пахло не резким подростковым потом, а чистым, мокрым, кисловатым телом. Подбежал мешкающий сначала Роберт, как будто осилил второй спринт, и вылупил не отрывающиеся от коленей Райта зенки. Коннор чуть развернулся. Хэнк глядел на его растерянно поднимающиеся плечики, серую спину, абсолютно мокрую, на кожу рядом с подмышками, где образовывались капельки. Под коленками стекало ручьями. Роберт испуганно промямлил, не спуская глаз с окровавленной ноги: - Коннор… Райт, не в силах контролировать голос, тихо и измученно кинул: - Знаю. Хэнк подошёл к женщине с аптечкой у ворот: - Колено обработаете пацану? А после порок никто ничего не обрабатывал. - Сейчас, - она засуетилась. Коннор в это время нагнулся к голени, его затылок серебрился, а между мокрыми коротенькими волосами бежали струйки, затем выпрямился, обернулся через плечо на Андерсона, чтобы тот видел его расслабленную ладонь с блестящим коралловым указательным пальцем в крови и прошёлся кончиком языка от самой его костяшки до ногтя, который он закусил в конце, нежно, медленно, без страсти прикрыв ресницы. Андерсон устало помотал головой и обратился досадливо-настойчиво ещё раз: - Ну, долго нам тут стоять, вы идёте или как? - Иду-иду, господи. Коннор сел, женщина с медицинским наборчиком удивлённо оглядела его и принялась за дело. Хэнк курил, медсестра обрабатывала рану. Перкинс давно уже уехал, Роберт переоделся. Все ждали Райта. Когда низенькая женщина закончила, Коннор направился в раздевалку. Андерсон с Робертом сидели в машине в полной тишине. Дэвис тихонько отпросился в туалет, а вернулся уже вместе с Райтом, цветуще, победно напевающим «Road Runner». Хэнка такая трансформация поведения взбесила, и он желчно спросил, когда тот залез в колымагу и закрыл за собой дверь: - Какой ценой, Коннор? Паренёк с ещё мокрыми волосами и розово-малиновыми щёчками зыркнул в зеркало и обаятельно и чудесно ответил: - Ценой искусства. Андерсон сыро ухмыльнулся: - И сколько же она стоит? Мальчик ловким движением пальцев расправил слипшиеся прядки волос и обворожительно произнёс: - Мне обходится бесплатно, даже не сомневайся. Учитель замолчал, проехал несколько километров, потом сделал радио тише и раздумчиво издевательски добавил: - Ты ведь думал сдаться, Коннор? Райт смазливо улыбнулся: - Тебе показалось. Он глядел в упор в небесные глаза Андерсона: - И ты забыл, что сегодня я хороший мальчик. Ничего большего. Роберт отчуждённо смотрел в окно. Хэнк спросил измождённым и грубым голосом последнее, что его интересовало: - Почему сегодня? В чём смысл? - Стратегия. Я предупреждал, и ты должен быть готов, старик, - розово проговорил Райт и принялся доставать какую-то еду из сумки. У Дэвиса бурчал живот, Хэнк вытащил из глубокого кармана купленный у приятной продавщицы в песочных туфельках фруктовый крамбл с ранними яблоками и отдал свёрток Роберту. Присыпка с ароматного десерта валилась на сидушку. Коннор настороженно глянул в зеркало.