Не хочу видеть твоей крови, Коннор.

- Пересядь, Коннор, - приглушённо и неуверенно проговорил Хэнк. Мальчики застыли с озабоченным выражением лиц: они держали перья, чтобы начать писать диктант, но учитель отвлёкся. Коннор лукаво постучал краешком пера о баночку, чтобы сбить тушь, потом приподнял бархатные бровки и трогательно-хрустально произнёс: - Что ты сказал? - Пересядь на первый ряд, вон туда, - рассудительно ответил Хэнк и мелким твёрдым движением подбородка кивнул в правую сторону. Солнце пекло уже не так яро, как все четыре месяца до этого, когда Коннор покорно сидел под ним, а его ресницы светлели и глаза у зрачков окрашивались крайками лепестков бархатцев. Почему он сейчас так выдумал? Может, вспомнил то, как мальчик отмахнулся от своих мыслей во время бега и будто бы страдальчески произнёс: «не могу». Или, может, учитель зыркнул, как бликует от неприкрытых лучей его циферблат на запястье. - С чего это вдруг? – как-то даже растерянно огляделся Коннор. - Пересаживайся, - Хэнк положил листок с текстом на свой стол и деловито шагнул вперёд, к партам. Мальчики вздохнули с облегчением, некоторые поставили перья: может, если учитель задержится, ну, или Райт его задержит, как уж выйдет, - диктант отложится на следующий урок. Правда, предусмотрительный Ральф всё равно подтолкнул Саймона, чтобы тот приподнялся и зыркнул в листик, пока Андерсон не смотрел. Коннор раздумывающе глянул на стол, потом опять, недоверчиво и хитро, на учителя: - Объясни. Хэнк дотронулся двумя пальцами до парты мальчика, сидевшего перед Райтом, который сейчас любопытно обернулся на того через плечо. - Я просто хочу, чтобы ты пересел, - твёрдо произнёс Андерсон, небрежно зыркнул на удивлённого паренька снизу и сразу пожалел о том, что сказал. Пожалел, что не употребил хотя бы какой-нибудь дерзкий эвфемизм типа «у тебя солнце в тетрадку светит» вместо необдуманного «как же ты вообще видишь, что пишешь?», не выдвинул чёткой причины, почему это Коннор вдруг должен пересесть, или не придумал новой. А просто и случайно ответил, как есть. «Хочу». Хэнк вообще последнее время подмечал, что он не может лукавить с этим мальчиком. С другими – бывало, но никак не получалось с Райтом. А Коннор, Андерсон был уверен, понял его слова. Понял, что Хэнк увидел в нём теперь ещё немного. Немного и гораздо большее, чем просто хулигана. Гораздо большее, чтобы не скрывать и всё-таки заявить, что учитель это заметил. Что прочувствовал его нутром во время забега, а ещё и детскую боль, кроме всего прочего, тоже. Но Райт, всё равно жаждущий услышать не только «хочу», нагло ответил: - Ха, ты серьёзно? Я не сдвинусь, пока не объяснишь. Хэнк теперь ясно мог распознать это его бытовое лукавство. Он отлично улавливал такое притворство, особенно после соревнований. И просто загадочно косовато улыбнулся, глядя в карие зенки. И Коннору не потребовался грандиозный рывок воображения, чтобы вопреки всякой интуиции почувствовать, что Андерсону стало жаль и, разумеется, не из-за солнца из окна. А рывок, если бы он и потребовался бы, был бы настолько значительным, потому что Райт без слов понял весь смысл скоординированной сложностью, продуманной идеи Хэнка. Стратегической идеи. Хотя довольно-таки эмоциональной и непоследовательной. Мелкой, но важной идеи. Идеи шагнуть навстречу. Пусть завуалированно. Идеи показать Коннору, что учитель много чего о нём узнал и теперь хотел узнать ещё больше. И, кроме того, решился сказать всё, как есть. Не бесстрастно, конечно, очень далеко сейчас от непредвзятости, может, и неуместно. Райт глянул в окно, затем на свои чистые предплечья, тонкие короткие волоски которых подсвечивались солнечными лучами. Он всё же признал, что его просьба объясниться учителя оказалась глупой. В контексте Хэнка. Не в контексте одноклассников. А на них ему в любом случае было наплевать. Встал, задвинул стул, сложил стопкой две тетрадки с учебником и разгорячённо проговорил, мечась внимательными кофейными глазками по столу и параллельно раздумывая, взять все вещи за один раз или за два: - Да ты прямо открыл свой банк любви, старик. Хэнк молчал и смотрел на его щиколотки в белых носочках, на напрягающиеся сухожилия малоберцовых мышц. Райт перехватил взгляд и, оставив на столе баночку с тушью, направился к первому ряду дорогой через учителя, как всегда намереваясь задеть локтём его пиджак, но Андерсон предусмотрительно отшатнулся. Мальчик шалым шёпотом добавил себе под нос: - …и это спустя четыре месяца. Теперь Хэнк смотрел в окно. Коннор экспрессивно хмыкнул. Хмыкнул только не из-за идеи Хэнка и не для Хэнка, а для себя и из-за своего проигрыша, своей стратегической ошибки, своей глупенькой просьбы объяснить учителя причину, хотя причину мальчик прекрасно понял. Может быть, этот шаг со стороны преподавателя немножко не соответствовал планам в уже рассчитанной стратегии наступления и вклинился неожиданным, непредвиденным обстоятельством, а ответной реакции для такого наступления пока не было продумано. Может быть. А может быть, просьба Хэнка даже пошатнула приоритеты стратегии. Легонько, но, вероятно, что получилось. Ведь в целях не значилось человека, способного разгадать и слабые стороны Коннора, способного увидеть глубже, чем нужно. Или значилось? Когда он перенёс вещи, злобно-насмешливо добавил, юрко оглядываясь на ребят: - Тебе не идёт этот галстук, старик. Хуёвый галстук, правда. Мальчики одобрительно заржали. Они в любом случае ничего не поняли. Не поняли, что Райт сейчас таким образом разбавил атмосферу и произнёс это только для них. Коннор написал диктант полностью. Без отрывочных предложений, странных упорядоченных кусков. Идеально, точно. На пятёрку. Хэнк был готов поклясться, что данная неожиданность явилась не делом случая, потому что Райт не делал ничего случайно. Здесь всё напролом, всё по плану. В общем-то, кроме того, ребята были осведомлены, что на этой неделе, в четверг, после уроков в интернат приедет фотограф. И галстук учитель надел не просто так. Класс Андерсона снимали после гэвинского. Снимали перед главным входом в школу, около лестницы. Последние деньки светило солнце. Последние деньки семнадцать мальчиков носили шортики, правда, мамашки уже начали привозить старенькие потрёпанные штанишки. Высоких, в том числе и Коннора, усадили на стулья. Низеньких, таких, как Роберт, поставили во второй ряд. Все в светло-коричневых, серо-оливковых или грязно-белых рубашках, кроме нежно-оранжевой Райта и молочно-салатовой Саймона, которую ему подарила мама в воскресенье в честь дня рождения. Все в шоколадных сандаликах, только Коннор и ещё два паренька в чёрных туфлях с квадратным каблуком. Ричард Перкинс и Карл Манфред стояли справа. Хэнк и учитель хора Джеффри Фаулер – слева. Коннор сидел рядом с Андерсоном, разместившимся чуть позади. Сидел ровненько, как всегда. Даже пятки на землю поставил, так что его бёдра расплылись по стулу, и положил сверху собранные ладони с напряжёнными пальцами до сухожилий на тыльной стороне, до тёмной, заметной анатомической табакерки. Учитель видел его чистые, лоснящиеся вихры, просвечивающиеся под тканью лопатки, крайки сочных манговых щёк и аккуратные уши. Фотограф долго готовил свои приспособления. Потом глянул профессионально на мальчиков, сказал всем соединить колени, носки поставить ровно, подошёл к Ральфу с целью поправить его взлохмаченные пшеничные волосы. Тот придурковато увернулся и славно, заразительно-весело прикрикнул, хватаясь за голову: - Эээ-эй! Его подхватили другие ребята и заржали. Манфред едко приказал: - А ну, заткнуться! Фотограф неловко оглянулся на учителей и как-то зашуганно отсчитал десять одинаковых шагов. Коннор зачем-то обернулся на Хэнка, и, дождавшись, пока тот всё-таки также язвительно зыркнет в его насмешливые зенки, сыто посмотрел вперёд. Во время съёмки Рид тревожно покуривал в теньке возле дверей в школу. Когда снимок был сделан (после третьей попытки), и уже вышли следующие по очереди мальчики из другого класса, а Андерсон поднимался по ступенькам, чтобы проверить в своём кабинете сегодняшний диктант, его заставили обернуться оглушающее калёное «Отстань!» Райта, сардонический смешок Гэвина и внезапно наступившее абсолютное затишье у ребят. Коннор среди некоторых других одноклассников развернулся к тропинке, ведущей к комнатам, а Рид направлялся следом, не сводя опьянённого взгляда, и, судя по всему, зазывал его куда-то. В момент, когда Хэнк обернулся, Гэвин убедительно встал, распрямил спину и скользко, как это было только возможно, с какой-то невероятной одухотворённостью и вызовом детской обиды в голос крикнул: - Педик! И дерзостно, мятежно, как маленький мальчишка, поднял подбородок в сторону Коннора, ожидая ответа. Райт мрачно остановился, слабо обернулся через плечо, так что Рид видел один его глаз, спинку носа и золотистую полоску блика на волосах, и грубо произнёс, по-бессовестному отборно и чётко выговаривая каждую букву: - Отъ-е-бись. Хулиганы рядом чуть ли не потекли от обилия новой информации для сплетен: Ральф вообще прыснул и довольно оглядел всех мальчишек в его поле зрения. Ну, конечно, идея для ослепительно смехастой карикатуры. Интересно, сколько таких раз было за эти несколько дней? Заставивших Гэвина прямо с ума сойти, а Коннора серьёзно разозлиться. Заставивших Гэвина теперь на глазах у всех тащиться за пятнадцатилетним мальчишкой. И ещё один вопрос. Входило ли в стратегию то, что Гэвин просто так его не оставит? Было ли продумано в хитроумном замысле, что Гэвин и сам вырос в интернате? В гораздо более жёстком интернате. Что Гэвин «не играется и не шутки шутит в этом ёбаном месте»? А если и «мы просто развлекались», то не просто и не по-детски, а в самом деле, по-взрослому и по-гэвински. Да, и теперь Рид курил с Андерсоном молча. Хэнк даже один раз невзрачно глянул на него и тихо спросил, без осуждения: - Сигарету изо рта не вынимаешь? Гэвин трагично-сурово затушил бычок, сильно вдавливая его в стену, огнемечуще глянул вниз, медленно выпустил дым изо рта и значаще, осмысленно ответил, наклонив голову и прямо колюще зыря на Андерсона: - А что?.. Хэнк только сосредоточенно прищурился. Конечно, он имел в виду нечто осознанно-оправдывающее, вроде: «Ха, судить меня собрался?». Или оживлённо-разборчивое: «Тебя что-то не устраивает, а? Не твоё хуево дело, старина». А это и не было делом Андерсона. Он не собирал слухов и мало чего тут знал. Хотя представлялось сложным не заметить то, что Гэвин уже свой третий выходной остаётся в интернате, что Гэвин после каждого урока болтается возле класса Хэнка, что Гэвин башкой поехал из-за Коннора. Да. Андерсону ещё раз довелось увидеть из окна, а точнее, сначала услышать бешеное «Стой! Охуел, а?!» Рида, а потом подойти и рассмотреть, как Райт уже в чёрных, отливающих на холодном сентябрьском солнце брюках и тёмно-сером расстёгнутом пиджачке с развевающимися от ледяного ветра лацканами и краешками карманов стоял в метре от Гэвина, опять же развернувшись на тропинке к комнатам и удерживая в руке три учебника. Стоял, как если бы секунду назад отпрыгнул от цепляющегося за него Рида. С немножко потрёпанным видом. А Гэвин неистово, как никогда, вытянул шею вперёд и зажигал сигарету трясущимися пальцами, нахмуренно зыркая то внимательно на свои дрожащие ладони, то выжидательно на лицо мальчика. Коннор зачем-то долго глядел только на его руки перед тем, как продолжить путь к комнатам, на то, как жалко не поддаётся и выпадает зажигалка. Глядел с каким-то разочарованием, может, лёгким призывом отступить Гэвина, серьёзно и неравнодушно, как смотрят, когда хотят уйти. Тогда на днях как раз появилась карикатура Ральфа, за которую Рид сам хорошенько его отшлёпал. Карикатура, где Гэвин сосёт у Коннора. Причём в несколько копий, легонько отличающихся друг от друга. Знал ли Кинг? Скорее всего, нет. Но изобразил проницательно. И сейчас не было развесёлого смеха Рида, не было «это всего лишь маленькая шалость», не было даже какого-то отблеска рассудительного тихого «нет», значащего «может быть» по отношению к Райту. Только униженный и потрёпанный Гэвин. Ревнивый Гэвин.

***

«Обещаю тебе, я буду хорошим мальчиком, старик» оказалось не только «сегодня», а продлилось гораздо дольше. Коннор почему-то почти целый сентябрь являл себя «хорошим мальчиком». Было ли это внезапным «действием» или нет? Конечно, оно планировалось. Можно ли было связать «это действие» с поведением Гэвина или с тем, как Хэнк теперь смотрел на Коннора? А Хэнк смотрел более понимающе, что ли. Андерсон не знал. Но произошло «это действие» в тот день, в конце сентября, когда привезли фотографии, и Хэнк раздал их по партам, а каждый из мальчишек уже отыскал собственное лицо: кто-то, потешно подржакивая, кто-то, самодовольно рассматривая себя и сравнивая с остальными, кто-то, романтично, не вдаваясь в подробности, глядя на кадр целиком. Только Коннор бегло опустил глазки и схлопнул снимок под обложкой учебника. Ребятам предстояло почётно вручить фотографии матерям. Андерсону, впрочем, было всё равно, что сделает с ними любой паренёк из класса. Мальчики тучно покинули паркий кабинет. По подоконникам тикал дождик. Хэнк остался и просидел ещё около сорока минут над тестами по физике, разбираясь в жалких мальчишеских потугах решать задачки. Пока не примчался рыдающий Саймон. Рыдающий по-детски, с бурлящими соплями, не как в тот день с Коннором. Он никогда так не плакал. Ни разу за все семь месяцев, что Андерсон знал его. Вероятно, сначала Харрис искал учителя в кабинете на третьем этаже, потому что тяжело дышал, да и по неожидающему взгляду было похоже, что мальчик не надеялся найти преподавателя и здесь. Споткнулся, остановился у последних парт, глядя на свои хилые ножки в коричневых штаниках, на старые сандалики в бурой густой грязи и на выползшие после них жидкие следы. Хэнк встал, зачем-то сдвинул в сторону листы на столе и твёрдо подошёл к Харрису. Тот молчал, пепельно смотрел вниз и как будто чуть-чуть успокоился. Его щёки и подбородок покрылись розовыми пятнами, как бывает после долгих рыданий. Перекособоченный пиджак съехал с худых плечиков. Учитель подошёл ближе и резко, слишком грубо, будто уже злясь на того, кто всё это натворил, спросил: - Что случилось?! Ну, говори же! Мальчик вжал голову в плечи, а по щекам мигом стекли ещё две большие слезы, но он решительно и по-девически дрожаще проговорил, не смотря Андерсону в глаза: - Коннор просил вас позвать. Андерсон ожесточённо потёр ладонью лицо ото лба к подбородку, надломленно вздохнул и нутрянно прохрипел: - Куда, мать его, позвать? Харрис уже легонько повернулся к двери и монотонно-блекло, на выдохе проговорил: - В сад, к дереву. Потом глянул испуганно на Хэнка и серьёзно предостерегающе заявил: - Но он там не один. И толкнул и так оставшуюся открытой дверь, чтобы она распахнулась шире для учителя. Хэнк пошёл за ним. На лестнице валялся маленький растянутый шарф Саймона. Так он спешил. У Андерсона бешено заколотилось в груди. В коридоре они встретили Гэвина, направляющегося в столовую и ошеломлённо глянувшего сначала на Харриса, потом вопросительно, но всё так же брутально, на разгорячённого Андерсона, которому оставалось только кинуть через плечо: - Идём. Через секунду Хэнку пришлось как-то обозлённо позвать теперь уже заступорившегося Гэвина: - Рид. А потом ещё более раздражённо добавить: - И не спрашивай. Я сам ни хера не знаю. Пожалел ли Хэнк, что Гэвин присоединился? Скорее всего, он подумал двумя способами. Вспомнил влажные бледные веки Саймона и его светлые слипшиеся из-за слёз ресницы и решил, что Рид может пригодиться в случае чего-либо очень непредвиденного. Андерсон вспомнил ещё, что, может быть, Коннор посвящает своё искусство только ему. Может быть. А Гэвин будет мешаться и также что-нибудь портить в тонкой стратегии. Тогда как же Андерсон разгадает её? Но сразу отбросил такой ход мыслей за отвратительной эгоистичностью. Только проскочил тугой дождик. Последними напоминаниями остались срывающиеся с крыши интерната стуками молоточка сочные ливневые бусины. Сухая сентябрьская трава щедро омывалась липкой грязью. Тусклый осенний ветерок обдувал щёки, виски, леденил за ушами. Хэнк не надел пальто, чередовал шаг с лёгким бегом, не знал, в каком темпе ему действовать, и уже не обращал внимания, что туфли хлюпали, буквально утопали в земле. Там, вдали, в саду не было ничего примечательного. Только несколько едва различимых фигур под старой яблоней. Саймон шагнул в сторону, боязливо засеменил и спрятался за Хэнка. Учителю оставалось лишь идти резче и увереннее. По-другому никак. Ступора почему-то не случилось. Гэвин напыщенно цокнул: ему, в двух метрах слева, открывался более всеохватывающий вид, и, возможно, он кое-что успел увидеть. Андерсон зачем-то спрятал руки в карманы, затем вытащил. Ему всё закрывали низенько опущенные ветки яблони. Когда они ещё приблизились, Саймон по-детски беспомощно мыкнул, Рид, неуверенно вглядываясь под дерево, тихо прорычал: - Блядь, Андерсон. Что это за хуйня? Брови Хэнка как-то скорбно дёрнулись. Он закусил нижнюю губу добела. Коннор артистично вытянул ладонь в чёрной перчатке перед собой и поспешно сказал, даже вроде бы раньше времени: - Стоять! Андерсон замедлился, но идти продолжил, Харрис за его спиной - тоже. Рид не остановился и ещё чуть-чуть и рванулся бы с места. Райт, позыркивая бегающими глазками то на Хэнка, то на перевозбуждённого Гэвина, гулко прокричал на весь сад: - Стоять! Или я всё нахуй ему порву! Да, со стороны могло бы показаться, что он более-менее спокоен, под перчатками не было заметно, как сильно выпрямлены его пальцы, да и брови оставались недвижимыми, но Андерсон видел, как то напрягалась, то расслаблялась мышца на бедре мальчика, как на шее очертилась тонкая вена, как эмоционально двигался еле приметный кадык, как он слегка втягивал щёки и слабо закусывал нижнюю губу, когда молчал и внимательно оглядывал учителей. Гэвин застыл и клокочуще, утробно дыша, проговорил, рыча как собака: - Блядь, какая же ты блядина. Что ты, блядь, творишь? Коннор уже мернее повторил: - Сдвинешься, я всё порву, обещаю. Хэнк, сдерживая лёгкую отдышку, сухо сказал, не поворачиваясь на Гэвина: - Не двигайся, Рид. И сам шагнул чуть ближе, случайно здорово задев ногой сухой раздавленный каштан, белая окаменевшая мякоть которого рассыпалась на мелкие кусочки, некоторые из них остановились чуть ли не в метре от лица Ральфа. Первое, на что глянул Андерсон, лакированные, немного женственные, не совсем осенние, те самые туфельки Коннора, с застёжкой. Идеальные до этого, а сейчас все измазанные поганой глиняной грязью, молочно-коричневой жижей дождей. Одна ранетка вмазалась в подошву сбоку. И второе - ослепляюще белая задница Кинга. Райт замер в неудобной позе под ветками янтарки, одну ногу расположив на коротеньком маленьком пне от срубленного дерева, хорошенько пригнувшись к тельцу нешевелящегося, стоящего на коленях Кинга. Спина Ральфа изогнутой женственной горкой спускалась от оголённой острой задницы вниз, образовывая девяностоградусный уголок между ягодицами и голенями, так что плечи и голова жёстко упирались о землю, а руки без движения лежали вдоль тела, локтями наружу. Коленки сильно впивались в мокрую траву. Носки ботинок неестественно изгибались. Штанины собрались в плотные гармошки. Вес тела приходился на голову, и его лицо было налито кровью до отказа. Щека мощно вдавливалась в землю, влажные розовые губы, какие-то слишком мягкие и сладко расслабленные, слегка сжимались, кончик носа был измазан в светло-бурой слякоти, а глаза стеклянно глядели прямо перед собой. Поодаль от лица и везде вокруг валялись яркие жёлто-оранжевые ранетки, некоторые целёхонькие, некоторые раздавленные. Пахло сладостью прелых яблок. Коннор легко, почти не надавливая, удерживал в руке, находившейся дальше от учителей, уже глубоко вставленную в задницу Ральфа, славно изогнутую ножку от деревянного венского стула. Может, он нашёл её где-то в курилке среди прочего старья и мусора. Райт поворачивал лицо то на Хэнка, то на Рида, реже на Ральфа, и показывал свои беленькие уши и бритый затылок. На его лоб ложилась лёгкая тень от вороного козырька бретонской кепки. Бретонской кепки с одной ячейкой тёмно-серой ткани в горчичную клетку с правой стороны. Нашивкой городского хулигана. Райт решил явить себя чёрным, явить себя мерзким, грязным, явить себя таким, каким Хэнк его ещё не видел. Это ли было целью? Подозревал ли учитель, что Коннор приходился членом известной подростковой бандитской группировки? Многие сплетни, которые Хэнк улавливал иногда, конечно же, открывали, что некоторые обитатели интерната носили такие береты, но Андерсон особо об этом не задумывался. Парни, в любом случае, уже по умолчанию вышли из банды, приехав сюда. На ногах Коннора вельветовые брюки сидели хорошо, даже опьяняюще здорово. Коричневый ремень, хвост которого мальчик не запихнул за шлёвку, вульгарно болтался. Из-за ветра на атласную шею поднялся отлёт воротника. Под угольным козырьком упоительно чистая, ангельская пастель лица подсвечивалась последними холодными лучами, и были видны маленькие волоски у висков и ниже по подбородку. Только теньки под скулами различались цветом недозрелой клубники. Кончик носа блестел. Позади два других парня. Из класса Гэвина. Тоже в бретонских кепках, но не в таких заказных и поганых, как у Коннора, конечно. Договорились же их надеть, суки. Один с шельмовской рожей, чёрненький, с тёмным прыщавым личиком. Его, кажется, часто пороли за то, что мать привозила сигареты пачками, а он обменивал их на различные вещички. Второй с медными бровками и красно-рыжими волосами. Хэнк его вообще редко видел. Они как будто не были уверены в том, что делают. Да и когда Андерсон с Ридом подходили, Коннор пытался им что-то вразумить. Что-то явно ободряющее и увеселительное. Куда ж без этого, ведь их преподаватель в планы уж точно не входил. Хэнк печально посмотрел на Ральфа и вспомнил его многодетную мамашку-алкоголичку. Вспомнил, что она приезжала последний раз в июне или июле, а одежду мальчика стирали вместе с простынями. Райт показательно оглядел Гэвина и холодно кивнул в его сторону: - Саймон, «этого» я не просил. Рид бешено зыркнул сначала на Коннора, потом бесцветно на Андерсона. Хэнк, не сводя выразительных, многозначительных глаз с кепки мальчика, осипло проговорил: - Сволочь. - Ты знал, - Райт обворожительно улыбнулся. Он кинул пошляческий взгляд на безобразную задницу Кинга, куда всухую вставлял толстенную палку, и сладко-рассудительно произнёс: - Заметь, он не просит отпустить. Потому что Ральфу не бывает больно, ага. Андерсон ровно и даже слишком решительно-обоснованно крикнул: - Что ты выдумал, сукин сын? Что?! Саймон жалобно пискнул: - Там кровь! Потом тихонько серьёзно повторил: - Там кровь… У растрогавшегося от этой мальчишеской чувствительности Хэнка началось расплываться перед глазами, он не смог пересилить себя глянуть вниз. Гэвин горячо сжимал замёрзшие губы с фиолетцой и перебивал Райта своими прерывистыми рыками. Сначала: - Отпусти, тварь! Но Коннор даже не оборачивался на него. Потом мгновением Рид поменялся и уже нежно-бережно уговаривал: - Отпусти, мальчик, а? Райт слушал только Хэнка и говорил только с Хэнком. - Что выдумал? Ничего особенного. Просто ты скажешь, что дрочил на меня, ммм? Коннор зазывно улыбнулся. Андерсон горько ухмыльнулся, серо огляделся по сторонам и презрительно произнёс, слегка махая головой: - Да ну… Да ну, Коннор, всё это ради такой херни? Мальчик поправил ногу, нагнулся чуть ниже, расправил обхватывающие ножку стула пальцы, потом опять сомкнул, посмотрел на учителя, озорно кивнул и нежно ответил: - Ну да. Хэнк со всей возможной едкостью выговорил, щурясь от отвращения: - Ты сука, Коннор. Такая сука. Райт чисто добавил, кивнув в сторону Кинга: - Ага, я понял. Он ждёт вообще-то. Андерсон прошёлся растерянным взглядом по лицам окружающих и тихо брезгливо произнёс: - Зачем тебе это? Зачем ты трогаешь Ральфа? При чём тут он?! - Я трогаю только тех, кого это трогает. Его трогает, Саймона трогает… тебя трогает. Коннор сахарно-бархатно зыркнул в глаза Хэнку: - Тебя больше всех, как я погляжу. Андерсон отмахнулся, выражая на лице глубочайшую неприязнь. Но не несогласие. Гэвин чёрно наблюдал за своими учениками, которые скользко застыли, за блаженным, не к месту расслабленным тельцем Ральфа, потом опомнился и проревел чумовым голосом: - Отпустил его быстро! Ты знаешь?! Ты знаешь, что я с тобой сделаю?! Коннор медово смотрел на Андерсона: - Говори, что я сказал. Рид зычно ругался на фоне: - Боже, ты и представить себе не можешь, что я с тобой сделаю, сукин сын! Хэнк взвешенно-спокойно решил сменить тактику: - Это пик, Коннор. Это пик. Мальчик хищно ухмыльнулся и свежо произнёс: - Это не пик. Это всего лишь камертон. Андерсон замахал головой и глубокомысленно проговорил: - Я не верю. Коннор как-то трогательно опустил глазки, как будто увидел в ком-то нежданную, ненужную поддержку. Гэвин, закончив свой сокрушительный поток угроз, который Райт не то, что не слушал (мальчик даже не просил его заткнуться), повернулся к Хэнку и ехидно рявкнул: - Скажи. Пиздец, что тебе стоит, а? Просто скажи. Учитель провёл языком по верхнему ряду передних зубов и ненавистно выплюнул: - Хорошо, я дрочил, ублюдок. Доволен? Хэнк не смотрел на Коннора, а отвернул голову в сторону; ветер раздувал его воротник и волосы. Райт молчал. Андерсон ожесточённо, с чувством добавил: - Но не на тебя. Дерзко глянул в лицо Коннора и тускло прохрипел: - А на твою рожу… Она красивая. Да, это было бы правдоподобно, это была бы красивая ложь, но Хэнк не умеет врать. Всё, что он сказал, оказалось настолько неестественным и вытянулось отыгранным самым ужасным способом. Наверное, так, как больше всего не желал Райт. Учитель самодовольно, уверенно продолжал смотреть на мальчика. Коннор разочарованно дёрнул кадыком. А в тёмных глазках можно было прочитать, что он, может быть, даже пожалел из-за того, что вот это всё придумал. Ждал-то, что Хэнк и вымолвить таких слов не осилит. Райт мрачно зыркнул в сторону, неровно моргнул, немножко теряя самообладание, и тихо и податливо промямлил: - Ясно. Коннор просто так словами не кидался, а уж тем более интонациями. Он был обижен дальше некуда. Присел, пошло положил руку в чёрной перчатке на ягодицу Ральфа, затем уцепился под живот и очень-очень медленно вынул ножку, глядя прямо в кровавую дырку. Тёмно-алую ножку, с шершавой впитывающей поверхностью. Хорошо, что скругленную на конце. Для Хэнка теперь не было никакой самонадеянности, леденящей душу тайны о Конноре. Только элегантное объяснение, вполне доступное. И это не верная теория, а вообще единственная из всех теорий, способных прояснить его поведение. Что делает её вдвойне убедительной. Мальчик хотел внимания. Так хотел. И теперь всё, что было фактурно донельзя. Всё разгладилось. А ещё Коннор, вероятно, считал, что его поведение являлось кумулятивным для всех. Для интерната, для Гэвина, для учителей, для ребят, для него самого, конечно. Это ведь стратегия на усиление. Выходки реплицировались с определённой последовательностью. Со смыслом. Но не для Хэнка. Тут он просчитался. А Хэнк не мухлевал. Учитель тонко видел каждую ошибку, каждое заковыристое объяснение, каждое мелкое действие не по плану, бывало - иногда и цели, их суть. Иногда. Коннор просчитался, что ненависть может не только усиливаться и крепиться, а заменяться изящным поиском объяснения причин поведения, вызывающего ненависть. Знал ли Райт, что ненависть Хэнка изменялась диаметрально противоположно увеличению напора «искусства», повышению градуса хулиганских выходок? Гэвин, как только Райт привстал и славно дёрнул рукой за козырёк, кинул многозначительный, полный осуждения взгляд на своих ребят. Его было достаточно, чтобы они ушли, скрывая глазки под кепками. Андерсон медленно подошёл к Ральфу. Он как будто прилип к земле и уже не мог оторваться. Учитель аккуратно помог развернуть затёкшие плечики, чтобы получилось подняться, но мальчик не реагировал. Через минуту Ральф упал на голый бок, потом с закрытыми глазами натянул штаны, забито встал и отрешённо зыркнул на Хэнка. На его грязной мятой щеке остались вдавленные узоры травы. Паренёк униженно дёрнул плечиком и затуманенным взглядом окинул даль с двумя уменьшающимися фигурами старшеньких хулиганов. Хэнк не смотрел, как Рид набросился на Райта. Единственное, что он увидел боковым зрением, как Коннор упал под бешеными ударами. Сейчас Гэвин яро, с чувством выплёвывал, чуть ли не переходя на шёпот: - Я накажу тебя, я изуродую твою задницу. Как же тебе тут заживётся, ты не представляешь. Андерсон вообразил, как Коннор беспомощно валяется в грязи, но глянуть до сих пор не смел. Только слушать глухие удары, шорох листьев, сумасшедшие хрипения грудью Рида и внезапно начавшиеся несчастные мычания Райта. Гэвин продолжал поток угроз. Угроз, кажется, самому ему доставляющих полнейшее удовлетворение. Хэнк уже не выдерживал: решился на ещё один шаг. Встал, но ещё не повернулся, горько вздохнул и громко выговорил: - Рид, ему не карается, он сам себя карает. Как-то слишком философски, по-глупому, будто долго тренировался над этой фразой. Но если мальчик поймёт слова, ему будет всё равно на всю мишуру. Он их понял. Может, он их ждал. Тут никто не звал Андерсона по имени. Но Коннор позвал, хрипло, задыхаясь: - Хэнк. Учитель до боли закусил верхнюю губу и вспомнил «эй, старина» Рида, или тонкое ироничное «учитель» Ральфа, или полное серьёзности и важности «Андерсон» Карла. Но «Хэнка» он не помнил. Только от своей жены, от сына, от семьи, от прошлой жизни. Андерсон осторожно двинул головой и услышал ещё. Со вздохами, с несдерживаемыми стонами между слов, Коннор еле проговорил строчку из «Он жаждет небесного плаща»: - Ступай легко, мои ты топчешь грёзы. Хэнк обернулся и, скрывать нет смысла, ему было так жаль, когда он увидел, как Гэвин отчаянно, с силой, с желанием бьёт мальчика ногами по животу и ниже, по паху. - Блядь, Рид, - тихо прошипел Андерсон и пару шагов прошёл спокойно. Потом, уже не сдерживаясь, нескладно подбежал и грубо оттолкнул Гэвина в спину. Тот, не совладав с нарушением равновесия, неуклюже упал на колени и схватился ладонями за траву. Ощерился, кивнул башкой, ловко встал, вытер костяшкой указательного пальца уголки губ, ожесточённо отфутболил воздух, сжимая кулаки, и глянул на Коннора. Тот валялся на боку с полусогнутыми коленками, обхватив руками живот. Его измученное лицо было в грязи, к щекам прилипли мокрые тёмно-коричневые листья. Мальчик смотрел на возбуждённого Хэнка удивлёнными глазками. Если бы учитель не изучил Коннора достаточно, он бы не понял, что, скорее всего, Райт сейчас явил самый сильный эвфемизм в жизни Андерсона. Он смог его расшифровать, как расшифровал бы хитрую, важную, дорогую полиграмму. Это был глубокий намёк. Очень тонкое и слабое: - Хэнк, если ты оставишь меня сейчас, то… А дальше много вариантов. Недетские: - То я больше не остановлюсь. - То я не сверну с кривой дорожки. - То я навсегда пропал. Или даже какое-нибудь запредельное и метафоричное: - То искусство напрасно. И самое подходящее, самое трагичное: - То все меня оставят. Может, такие расшифровки были слишком романтизированы. Романтизированы в контексте того, что Коннор натворил сейчас. Но не в контексте: «Ступай легко, мои ты топчешь грёзы». И не в контексте того, что Райт уже читал это стихотворение Хэнку. И не в контексте того, что, он всё продумал заранее. Заранее подготовил свой шаг навстречу. Подготовил с возможным вариантом тотального проигрыша. Может, с единственным таким вариантом. Вариантом, ведущим к окончанию. Без выхода какое бы искусство? Всё тщетно. И именно это было наиболее красивым и осмысленным объяснением его стратегии, его искусства. Сейчас Коннор открылся. Открылся проникновенным, нежным; открылся мальчиком, щадящим своё будущее.