Не хочу видеть твоей крови, Коннор.

Хэнк смотрел на взбешённого Рида, который изо всех сил пытался сдерживать одышку и животное желание избить мальчика до полусмерти, на то, как он сбивчиво переступал с ноги на ногу, на его подрагивающие плечи, небритый подбородок со спускающейся к кадыку щетиной, покрасневший нос и злые влажные глаза с серовато-лиловой кожей вокруг. Потом Андерсон мельком глянул на холодно-розовое лицо Коннора в чёрно-коричневых разводах грязи по щекам, на черешневые, искусанные до винного оттенка, губы, какие-то по-детски расслабленные, на сжатые до сих пор плечи, на несуразно оттопыренный кверху кончик коричневого пояса, на беспомощно, женственно согнутые в коленях ноги в запачканных землистыми пятнами и абсолютно испорченных теперь брюках, на съехавший с головы под затылок берет, на обнажившуюся молочно-белую кожу живота и на растрёпанные тёмно-каштановые волосы. Хэнк только заметил: он был без часов. Дул ветер. Пахло холодно-осенней, до ностальгии пресыщающей влагой. Пахло откуда-то с земли, откуда-то, где валялся Коннор. С губ так хотелось сорваться что-нибудь ободряющее. Что-нибудь хоть чуть-чуть согревающее. Но Хэнк случайно подумал о вечерней порке, и получилось только хриплое, неуместное, неуверенное и несвязное, но твёрдое: - Я не хочу видеть твоей крови, Коннор. Такие слова утешения. Не заурядное: «Смирись, тебе сегодня очень достанется». И не какое-нибудь искреннее: «Я не хотел бы, чтобы тебя пороли, но…». Хэнк вообще не говорил так с детьми раньше. Не говорил так серьёзно. Но с этим мальчиком слова складывались только метафорами. Андерсон замолчал, необдуманно зыркнул в выжидающие маленькие глазки, потом продолжил, как-то благородно дрогнув голосом на «кровь»: - Но сегодня кровь будет. Неловко ухмыльнулся своей же глуповатой фразе, зачем-то закусил губу и отчаянно вскинул бровь, не в силах оторвать взгляда от его измазанных туфель, от вздёрнутых низов брюк и невпитывающейся влажной грязи, скопившейся на ворсинках белых мальчишеских носочков. Коннор опустил ресницы. Хэнк не различил, было ли это знаком того, что ему жаль, что ему в общем-то всё равно или что он «и так заранее подготовился, старик». Гэвин неодобрительно, нервно кивнул, сложил руки на груди, шебурша плотной тканью кожаной куртки, и, захлёбываясь в собственном гневе, ненависти к Райту и раздражении от бессмысленности предупреждения Андерсона, яро, даже не пытаясь себя остудить, сучливо-натужно произнёс: - Конечно, будет. И едко заржал, кажется, успокоившись. Может, успокоившись из-за своих же слов. Потом изысканно-ехидно, мелко кивая, добавил: - Нет, не просто кровь. Много крови… Ральф стоял, будто слабо покачиваясь на ветру, и слушал о предстоящем жестоком наказании для Коннора. Но на его лице не было блаженного выражения за ожидающее Райта возмездие. Только тотальная разорённость и опустошённость. Саймон с белоснежными щёчками, объятыми янтарём свежего трепета, перебирал пальцы и никак не мог расслабить вытаращенные зенки. Гэвин задумчиво поднёс ладонь к подбородку и фальшиво заржал, щуря глазки, необработанно-сконфуженно осёкся и тяжко вздохнул таким образом, чтобы это было слышно всем. Потом сказал ещё, грязно и как-то брезгливо-цинично глядя на живот мальчика, теперь более спокойно и желчно-внушительно, как он говорил обычно: - Блядь, сегодня будет очень-о-очень много крови. Коннор, как будто специально оголяя шею под порывы холодного ветра, закинул подбородок кверху, вдавил кепку в землю сильнее, посмотрел в глаза Хэнку и медленно-медленно закусил губу, так что Андерсон наблюдал, как она слащаво белеет под зубами, а потом наливается томной вишнёвой кровью. Хэнк глянул на бликующие влагой чёрные листья и покачивающуюся от ветра бурую траву, вздрогнул от леденяще-пронизывающего озноба и тихо хрипнул: - Вставай. Райт плавно опустил руки и ноги плашмя на землю, слегка жмуря карие глазки и стискивая челюсть, из-за чего тревожно заострились скулы. Ладони мягко положил на землю. Живот оголился ниже. Латеральные широкие мышцы бёдер каменно напрягались под тканью, потом секундно расплылись, когда мальчик расслабился и тихо выдохнул через рот горячим воздухом, так что появился едва заметный пар. Глянул в дымчато-голубое небо, затем хитро на негодующего Хэнка и глуповато-ребячески просветлённым голоском сказал: - Что? Андерсон ещё больше нахмурил брови, зачем-то посмотрел не на Гэвина, а только в его сторону и, пепельно-прокуренно, каким-то обескураженным тоном проговорил: - Что «что»? Ты вставать вообще собираешься? И зыркнул на его белоснежный живот с очерчивающейся впадиной под внутренней косой мышцей, как бы намекая, что тут вообще-то холодно. Коннор ещё не восстановил дыхание, и пресс напрягался с каждым выдохом. Гэвин, будто в его успокоенную вену опять вкололи новую дозу запала, с чувством прошипел, так что были слышны только согласные: - Сука. Мальчик смазливо закатил глазки, как бы театрально поражаясь. Только поражаясь не бешенству Рида, а Хэнку и его завуалированному проявлению заботы даже после всего, что сейчас было. Потом оторвал от земли руку, приподнял её на пару сантиметров, наигранно задержал в воздухе и чудно-изнеможённо, чуть кивнув подбородком, без капли фальши, на выдохе проговорил: - Дашь руку, а? Андерсон теперь глянул не в сторону Рида, а прямо в его, налитые гневом, акульи глазки, пытаясь угадать реакцию, но различить в них что-либо кроме ненависти было невозможно. Потом он посмотрел на руку Коннора, после, в какие-то ясно-простодушные сейчас, тёмные зенки, зачем-то прихлопнул левой ладонью карман на своём пиджаке, сделал капельный, едва заметный, но значимый шаг ближе к Райту, нагнулся и протянул кисть с крепко прижатым к основанию указательного, большим пальцем, который расслабленно, на автомате, оторвался от ладони, когда мальчик поднял свою руку навстречу. Хэнк схватился, крепко подцепил снизу подушечками пальцев нежную, мягко-пластичную, тёплую кожу ладони Коннора, где-то у дугообразной линии под мясистым бугорком, потом взялся по-другому, поудобнее, чувствуя грязную влагу с частицами песка, и увидел кончики своих белых пальцев между большим и указательным Райта. Мальчик подался вверх всем весом и сильно придавил мизинец Хэнка, не сдерживая нажима. Их ладони налились розовой кровью и стали горячими. Учитель глянул в сладко-умиротворённые глазки, стально напряг руку, как рычаг, и вытянул Коннора, который сначала сел на корточки, затем пружинным движением встал, из-за чего энергия передалась Андерсону, и тот ломко отошёл на шаг назад и отпустил небольшую испачканную пастелевую ладошку с тонкой выступающей веной у запястья на тыльной стороне. Райт был ниже, но выпрямился ладно, превозмогая ломоту после ударов, так что Хэнку показалось даже, что он вытянулся, подрос за пять месяцев. Очевидно, до сих пор было больно, потому что мальчик сдерживал глубокие вдохи, даже как-то мужественно раздувая ноздри на частых выдохах и сурово-горестно хмуря бровки. Хэнк отвернулся в сторону Гэвина, но чувствовал упорный взгляд Коннора на своей шее и слышал его слабое клокочущее дыхание. Рид достал зажигалку, зажал сигарету в губах, долго постукивал железным колёсиком, пытаясь поймать огонёк, сделал затяжку, язвительно зыркнул на Райта и раздражённо-вязко, с экспрессивной расстановкой, проговорил под нос: - Что встал? Вали уже, смотреть на тебя не могу, сука. Клубы дыма от опущенной к бедру сигареты между указательным и средним пальцами и изо рта и ноздрей стремительно улетучивались из-за ветра. Коннор шаркнул по влажной траве. Хэнк обернулся на движение и сразу отвёл взгляд на его испачканные брюки. Гэвин замахал головой, прикрыл веки и продолжил более сдержанно, даже усмехаясь: - Стоит ещё тут, ублюдок… Тварь. Райт, не обращая внимания на Рида, прерывистым шёпотом, смешанным со сдавленной болью, не давая кислороду спуститься в подвздох, часто и мелко дыша лёгкими, окликнул Андерсона: - Старик, почему не смотришь на меня? Хэнк приподнял подбородок, как-то уныло нахмурил брови и тревожно глянул в требовательные ангельские глазки мальчика. Потом случайно опустил ресницы и глянул вновь. Со второй попытки. Глянул теперь в упор. Заискивающе, открыто. Так чисто и откровенно, казалось даже, по-детски отчаянно, так, что все мышцы лица расслабились, а глазам стало слишком легко и свободно. Без серьёзного равнодушия, без суровой сдержанности, без наглой озлобленности, без желчной насмешки, без сердитого осуждения. Этого здесь почему-то больше не было. Глянул грустно, честно, негодующе. Глянул с надеждой. И, как будто окрепнув, тихо проговорил: - Смотрю. Теперь Коннор мельком приопустил ресницы и сказал своим серебристым гнусавым голоском: - Можешь не заходить за мной перед поркой, если собирался. Ну… Он прошёлся пошлым, пугливо-тёплым, угнетённо-жадным взглядом по лицу Хэнка, взглядом, который обычно въедливо кидают на чужую наготу: - Ну, как зашёл в прошлый раз. Потом добавил жёстче: - Не заходи, я сам приду. А? Андерсон ответил моментально, не отрывая глаз от испачканного лица Коннора. Ответил ненавязчиво, может, грубовато, но красиво: - Я не собирался. Райт резво повернулся в сторону комнат, но Хэнк всё равно увидел его профиль: как он по-детски неосмысленно закусил губу. Рид кашлянул, потом подошёл к Андерсону. Учитель глубоко вдохнул распространившийся вокруг едкий табачный дым и не мог оторвать взгляда с еле-еле покачивающейся, подбито прихрамывающей, волнующей фигуры Коннора. Он снял кепку за козырёк и пригладил бритый затылок, потом атласную чёлку спереди. Берет обратно надевать не стал. Как-то пьяно споткнулся, засунул руки в карманы, чуть сгорбился, резко промычал сначала несколько первых секунд какой-то мелодии, так что вообще было непонятно, что он такое выдумал, потом натужно запел протяжно-пленительным низким голоском «Don’t Let Me Be Misunderstood» в исполнении The Animals. Запел так чувственно и плотоядно на «Oh Lord», как будто тысячу раз слушал каждую строчку. Коннор мог выбрать любую песню. Но не для Хэнка. Для Хэнка предназначалась именно эта. Рид сделал жадную затяжку, выпустил дым через рот, глянул на Андерсона и остуженно проговорил: - Клянусь, сегодня он не сможет встать с пола. Хэнк почувствовал, как жар покидает его грудь, а холод начинает задувать под пиджак, и обернулся на Ральфа. Тот помято смотрел в сторону Коннора, нахмурив светлые бровки, и исступленно приотрывал верхнюю губу от нижней, пытаясь сдерживать слёзы. Преподаватели без слов проводили мальчика в его комнату на втором этаже. Андерсон не отвлекал взгляда от его золотистой макушки. Рид курил и настойчиво обещал, что «слушай, Райта ждёт наказание по заслугам». Саймон тихо следовал за ними. Гэвин остался в дверях, Харрис - зачем-то тоже; Хэнк вошёл вместе с Кингом в комнатку, не такую большую, где живёт Коннор, увидел его неряшливо заправленную кроватку и долго думал, что сказать, так долго, что Ральф даже успел сначала жутко присесть на бок бедра с помощью опорной руки, каждым нервом лица пытаясь скрыть выражение боли, а потом осторожно прилечь в неудобную позу и вопросительно посмотреть на учителя. Андерсон обернулся на трёх мальчишек, недоумевающе уставившихся на Кинга, в сереньких рубашках и вязаных свитерах всех оттенков коричневого поверх, и тихо сказал, подбирая слова, чтобы не смутить Ральфа перед хулиганами: - Я должен позвать к тебе… Мальчик звонко перебил: - Нет. И нервно дотронулся до подбородка, неестественно скрючив пальцы. Хэнк приблизился и ещё тише, как-то испуганно проговорил: - Но нужно же как-то… обработать… там. Кинг вылупил каре-зелёные глазки и надтреснуто произнёс огрубелым голоском: - Ничего не нужно. После чисто глянул на Андерсона, как бы успокаивая его. Так смотрел прежний весёлый Ральф-хулиган, так смотрел Ральф-карикатурщик в свой помятый листик, так смотрел Ральф в спину Саймона. И насмешливо проговорил: - Идите, учитель. Когда Хэнк уже шагнул за дверь, услышал любопытно-мальчишеское: - Эй, чё с тобой?

***

Андерсон шёл по коридору в направлении к классу порки и резко ощутил поступь Коннора за спиной, но взглянуть назад не посмел. Там внутри было по-осеннему бесцветно, но светло. Блеклые лучи удалялись тональными растяжками от окон, и у противоположных стен всё становилось серым. Пахло столовским супом и переливающейся коричнево-розовой подливой с грубыми мясными волокнами, мытыми полами. Собралось не так много детишек, как иногда бывало. Бывало и по восемь классов. По десять. Приходить-то нужно всем сразу, собирать целый десяток ребят: публично лицезреть позор провинившегося одноклассника. Иначе, какой смысл? Кроме того, таково правило. Райт вошёл за учителем, и они вместе присоединились к остальным ребятам, занявшим привычное место слева в первом ряду. Присоединились к остальным ребятам из класса, кроме Ральфа. Хэнк не стал спрашивать у мальчика, пойдёт ли он или нет. Это было не нужно. Ральфу это было не нужно. И тут приказы директора не работали. А Карл, как Хэнк и предполагал, не явился. Что ж, Гэвин устроил как надо. Как и хотел. У него никогда не имелось списков, если он порол. Мальчики сами договаривались с учителями и выходили даже по желанию: лишь бы скорее отделаться. А порол Гэвин в дни, когда его старшенькие в чём-то грешили, беря на себя обязанности Манфреда. Порол как-то завуалированно. Всех детей сразу, но ведь именно тогда, когда наказывал своих. Ещё Гэвин небрежно смотрел на время и иногда бил слишком долго. За это Андерсон мог не здороваться с ним на следующий день и молчать в курилке. Здесь собралось всего четыре маленьких класса, включая класс Хэнка и Гэвина. Четыре преподавателя, включая Хэнка и Гэвина. Двух младшеньких одноклассников Рид наскоро выпорол за какие-то пустячные шалости. За то, что испортили простыни, вроде бы. Потом ещё двоих, тоже одноклассников, только теперь постарше, за то, что баловались на хоре. Фаулер пожаловался. Выпорол, ни на секунду не мешкая, без отдачи. Остались только дети Хэнка и Гэвина. Ну конечно, Карла же не было: можно не ждать до последнего окончания порки, а уходить, опуская ресницы, не глядя на уныло оставшихся ребят. Рид ни разу не посмотрел в толпу до этого момента, ни разу тем намётанным взглядом, какой он всегда использовал с интернатскими мальчишками. Когда все ушли, он сделал пару запальчивых шагов, хлопая по бокам бёдер внешней стороной лопатки для порки, из-за грубой ткани джинс и гладкой поверхности орудия получался глухой стук. Потом озверело зыркнул в сторону Коннора, с первой попытки попав в него пронизывающим взглядом. Андерсону показалось, или мальчик даже подался вперёд, как будто ждёт не дождётся, когда его вызовут, и слегка улыбнулся. Коннор не менял одежды: грязь на брюках засохла серыми разводами, на пиджаке сзади болтался маленький поблёкший листок. Он ничего не переделывал в себе, как в прошлый раз, перед той поркой. Как если бы специально победно демонстрировал всем свои шрамы и побои. Правда, лицо умыл. Чистейшие бланжевые щёчки как-то пошло вязались с испачканной, мятой одеждой и растрёпанной чёлкой. И смотрел он истомлённо-истасканно, как маленький замученный блудник. Но вначале смуглая задница еврейского паренька и матово-бледная рыженького. На удивление, Гэвин оперативно с ними справился. Чёрненький, ко всему прочему, привыкший: и так часто упирался локтями в этот стол. Второй мальчуган пару раз промычал, но не застонал. Их обоих тоже бил быстро, без страсти. Уже успело чуть-чуть стемнеть, но свет не включили. Может, Рид забыл, а может, ждал этой мрачной полутьмы. Он злобно глянул на свой класс, на более взрослых, широкоплечих в сравнении с ребятами Хэнка, хулиганов, устало опустил веки и тихо сказал блеклым голосом: - Свободны. Когда первый парень подошёл к двери, Рид потёр большим пальцем свободной руки под губой, вниз по подбородку и раздражённо кинул: - Стойте. Мальчики остановились. - Я сегодня проверю ваши комнаты, так что не расслабляйтесь. Когда последний высокий паренёк оказался у выхода, Гэвин сурово приказал: - Эй, дверь закрой. Раздался щелчок, Рид довольно кивнул и ласково сказал с каким-то озабоченным предвкушением: - Ну, иди сюда, Коннор. Он никогда так не куражился с учениками. Стало ещё темнее. Мальчик дерзко хмыкнул, одну руку франтовски завёл за спину, другая болталась у бедра, пока он не шагнул к стене. Теперь он вызывающе водил по ней кончиком указательного пальца и закусывал нижнюю губу, смотря на Гэвина. Подошёл к столу и ангельски улыбнулся, наклонив головку вбок. Гэвин оглядел его снизу вверх, поднял подбородок и грубо сказал: - Штаны. Хэнку стало жарко, потому что он увидел, как Коннор дёрнул плечом, повёл взглядом и приготовился сказать что-то отупляюще-пошлое. Что-то, что выведет Рида из себя до предела, и он больше не сможет остановиться. Но сначала выкристаллизовалась мелкая усмешка губ. Только потом беззастенчивое: - Круто. Не выебешь, так надерёшь зад. Вот так ты придумал, м? Гэвин сжал челюсть до предела, глянул на Хэнка и, сдерживаясь, стараясь всеми силами не орать раньше времени, ломающимся голосом повторил: - Штаны. Райт расстегнул ремень, приподнял низ пиджака, из-за чего шлицы нескладно разошлись и оголились ямочки на спине. Рид рявкнул: - Нет. Я передумал. Штаны снять полностью. И добавил ужасающе: - Они будут мешаться. Тут Андерсон хотел возразить. Вступиться было за что: штаны или шорты – их никто не снимал полностью. Но Коннор насмешливо сказал, глядя прямо перед собой и продолжая расстёгивать брюки: - Да делай, что хочешь. Хэнк почему-то вспомнил часы Райта, осмотрел своих притихших учеников, глазеющих в сторону единственного стола в данном кабинете, и ему показалось, или он увидел просто мальчиков. Забытых обществом, отстранённых, закрытых и забитых в этом отвратительном классе. Не балованных и не проблемных. Каких-то маленьких сейчас. Без «все они такие озлобленные и грязные». Без «все ужасные, мерзкие беспризорники». Без этого. «Что-то хорошее», может быть. И в Конноре тоже. Но где? Так не отыскать. Только интуитивно. Только метафорами. И только эти мелкие детали, за которые можно уцепиться, только эти фразы, не прямые и не чёткие, скорее всего, составляют наиболее вескую и единственную причину такого нового видения хулиганов сейчас. Без доказательств пока. И поэтому даже нелогично и как-то первозданно просто, внезапно и легко. Как будто сложное разгадывание поведения в один момент сменилось чувственным пониманием случайностей. Сначала Райт стянул брюки. Когда их ткань вывернулась, из карманов что-то жалко посыпалось. Хэнк не мог разглядеть что именно. Белые трусы плотно облегали круглые ягодицы. Дальше паренёк нагнулся и снял одну штанину. Наступил на неё ногой, поднял колено и резко сорвал другую. Гэвин приблизился. Коннор плавно спустил трусы двумя руками, оголив мягкую-мягкую кружевную кожу ягодиц, дымчато-персиковую в сумерках, наклонился только корпусом и одной рукой взял трусы, по очереди приподнимая грязные туфли и неаккуратно просовывая ступни между отверстиями, и кинул их ловким движением на смятые брюки. Встал ровно. Хэнк смотрел на его спину. Райт повернулся на Рида, профилем к классу, и изысканно-любезно проговорил, будто через силу разжимая губы: - Пиджак снимать? Гэвин ненавистно выплюнул: - Отвернись. Локти на парту. Райт нагнулся к столу, но продолжал смотреть на Рида. Тот взбесился, подошёл к мальчику вплотную и заорал в самое ухо: - Я как-то неясно выразился?! Потом, сдерживая себя, прикусил губу, но всё же выдавил не по-преподавательски: - Пиздец тебе. Коннор дёрнул плечом, последнюю секунду задержал, теперь уже серьёзный и полный ненависти, взгляд на Гэвине и отвернулся. Рид перенёс лопатку из одной руки в другую и резко взмахнул, до раската разрезая воздух. Мальчика качнуло. Хэнк глянул на время, потом - на загривок Коннора. Гэвин набирал силу, даже испускал громкие выдохи при ударах. Набирал силу так, что с каждым взмахом ему приходилось брать новую, более длинную траекторию: отходить ещё чуть-чуть назад, размашисто заносить руку дальше, так что плечо неестественно выворачивалось. Райта начало качать, как куклу. Икры и двуглавые мышцы бедра, казалось, еле выдерживали. Волосы на макушке тряслись. За несколько минут идеальная мальчишеская задница в лёгких сумерках, как безупречно бывает сливочное бланманже снежно-молочного цвета, теперь стала неоднородно истерзанной плотью. Две тёмные переливающиеся капли скользнули по рельефу голени. Нет, кровь была всегда. Но не так стремительно и страшно. Коннор беспомощно сползал со стола и уже не мог контролировать постановку ног: разводил их как-то слишком широко. Гэвин хватал его, соскальзывающего, пару раз за пиджак и вдавливал в острую поверхность животом, сквозь зубы повторяя: «Встань смирно». Время ещё было. А у Хэнка комом в горле застряло глухое «хватит!», которое он никак не мог выдавить. Рид бросил лопатку и ударил мальчика ногой. Андерсон, судорожно запнувшись, произнёс: - Время, Рид. Первый раз не получился и пришёлся слабым толчком ниже ягодицы. Со второго, скабрезного, грязным ботинком в кровавое месиво, Коннор упал и издал приглушённое, тонкое «а». Упал на задницу, плечом об стол, и гортанно, еле слышно, захрипел от боли. Терпеть больше не было сил. Хэнк подбежал и зачем-то повторил также ошеломлённо и неясно: - Рид, время. Тот никого больше не замечал; к моменту, когда Райт успел поднять с пола спину, Гэвин обхватил ладонью его шею и сильно ударил головой о плоскую железную ножку стола, рядом с которой Коннор упал. Паренёк как-то неестественно замычал. Блики на его вспотевших скулах блестели мрачным перламутром, губы были смочены слюной. Андерсон пытался схватить Рида за плотную ткань куртки - не получилось. Потом просто оттолкнул, когда тот уже занёс ногу, чтобы поддать Райту в бок. Гэвин неуклюже отшагнул назад, теряя равновесие, но не упал. Встал, вытер запястьем уголки губ, и, тяжело дыша, сжимая кулаки, посмотрел в сторону Коннора сумасшедшим, одержимым взглядом. Хэнк, закрывая спиной мальчика, прохрипел: - Роберт, быстро включи свет. Под ногами валялись дольки сушёных яблок, выпавших из его карманов. Андерсон обернулся назад. Из-под посиневших от долгого сжимания губ Коннора, на которых блестела густая слюна, виднелись стиснутые зубы. Взгляд расфокусировался, белки глаз покраснели и, может быть, даже были влажными от накатывающих слёз, между бровями образовалась изогнутая складка. Ладони расслабленно лежали на полу. Он упирался плечом о ножку стола. Под рубашкой наполовину оголялся двигающийся частыми выдохами живот, очерчивались подвздошные гребни и косые мышцы пресса. Учитель не посмотрел на ноги, только мельком увидел, как они неряшливо валяются, грязно разведены и полусогнуты в коленях. Хэнк ненавистно глянул на Гэвина и презрительно проговорил, задыхаясь от протеста: - Ещё раз тронешь его… Запнулся, потом продолжил ещё более яро и огрубело: - Только попробуй. Мне доверят - я сам буду пороть. Гэвин глупо ухмыльнулся и насмешливо закивал. Андерсон надломленно добавил: - Или Карл. Затем сочувственно поднял брови, глянул вниз, отмахиваясь от каких-то мыслей, и сказал сдавленно: - Ты… ты хотел избить его до смерти?.. Или что?.. Гэвин нервно заржал и осмотрелся: - А тебе-то что… жалко, что ли? Хэнк не мог дать точного ответа, просто язык не поворачивался, и только разгорячённо проговорил: - Он ведь ребёнок. Рид опустил ресницы, потом ехидно зыркнул в глаза Андерсону, и беспардонно произнёс: - Сынка, типа, себе присматриваешь? Хэнк закусил губу, угрюмо-криво улыбнулся и сухо ответил: - Заткнись. Переступил с ноги на ногу, мешкался, не хотел снова оборачиваться на жалко валяющегося Коннора и смотреть на его реакцию, но пришлось. У выключателя всё ещё стоял Роберт с повстанческим выражением лица, как будто он до сих пор заблудился где-то на этапе «остриё атаки». Райт внимательно глядел на Хэнка. Глядел серьёзно, по-взрослому. Слегка двинул ладонью по полу и поднёс её к губам, не шевеля ногами. И казалось, не знал вообще, что такое стыд, чтобы даже просто подумать прикрыться или взглянуть вниз, между ног, на то, как вяло лежит его стянутый член. Хотя бы для того, чтобы убедиться, что увидели окружающие. Нет. Стыда не завезли. Или сил на него не осталось. Мальчик слабо хрипнул горлом, не меняя сосредоточенного выражения лица, кашлянул и глотнул. Потом, втягивая щёки и сладко пережёвывая что-то во рту, показательно выплюнул в ладонь густую алую кровь, смешанную со слюной. Затем пьяно провёл языком по внутренней поверхности щёк, не отрывая внимательных глаз от Хэнка, собрал ещё немного слюны и раскрыл рот над рукой, так чтобы она сама стекла. В ладонь вливалась теперь прозрачная и не такая вязкая жидкость с тонкими красными прожилками. Андерсон вначале испугался, потом понял, что Коннор жёстко прикусил язык во время порки. Мальчик вытер руку о бедро, судорожно растирая пальцами всю поверхность хорошенько смоченной слюной кожи цвета топлёного молока. Возможно, за этой агрессивной безудержной сердечностью показать ещё немного своей крови скрывалась робкая и тонкая отчаянность. Хэнк наклонился за его брюками и трусами и мягко кинул их между коленей мальчика. Коннор из-за этого тревожно опустил взгляд, жалко соединил бёдра и жадно пригладил чёлку каким-то жёстким, рваным движением. Затем размякшими руками взял одежду, с большим трудом просунул подтрясывающиеся ноги сначала в трусы, потом в штанишки. И еле-еле встал, со всей силы закусывая нижнюю губу, морща лоб и мучительно тяжко выдыхая, хватаясь локтями за поверхность стола и одновременно натягивая брюки с постукивающим о железную пуговицу тяжёлым ремнём. Потом осторожно-осторожно застегнул молнию и долго возился с блестящей пряжкой. На полу остались размытые багряные разводы и пару нетронутых оранжево-красных капель. Андерсон ничего не мог сказать, только смотреть, как он идёт к выходу, хромая и спотыкаясь, кое-как наступая на ноги, но всё равно пытаясь держать спину ровно. Роберт суетливо шагнул в сторону, давая ему пройти. Затем Райт крепко схватился за ручку двери и тихо вышел. Гэвин давился неистовыми сардоническими смешками, чесал затылок и оглядывал оставшихся присмиревших мальчишек. Теперь, когда все увидели, что Коннор чувствует боль и на порке, паренёк потерял ещё один свой козырь. И перед Хэнком тоже. Нет, не просто потерял козырь, он был унижен глубже некуда.