Не хочу видеть твоей крови, Коннор.

Андерсон окинул взглядом своих ребят: они смотрели на покрашенную льняным цветом деревянную дверь, за которой только что скрылся Райт. Казалось даже, что этот всеобщий жест можно было считать проявлением прикрытого мальчишеского сочувствия. Поникший Саймон тревожно прижимал подбородок к правому плечу. Рид искал возмущёнными глазами тряпку, чтобы вытереть запачканные руки и лопатку для порки, и тускло ухмылялся. Хэнк почему-то случайно подумал, что если сейчас же не выйдет из кабинета, не проследит, как Коннор измученно дойдёт до конца коридора, чтобы затем свернуть налево, к главной двери, и в одиночестве шагнуть на улицу, одетым всего лишь в лёгкий пиджачок, шагнуть в прохладный осенний сумрак, где ветер подул бы на его растрёпанные волосы, на исстрадавшуюся задницу; если он не доглядит за ним здесь, сию минуту, то нет, не заснёт сегодня спокойным и не омрачённым жестокостью этого вечера сном. А он и так не заснул бы. Тогда вовсе нет: теперь подумал по-другому. Скрывать не было смысла: подумал, что, может, удовлетворится, даже получит свой лирический экстаз, если увидит, как Коннор обернётся. Если увидит, что Коннор не плачет. Хэнк быстрым, сбивчивым шагом направился к выходу, засунув одну руку в карман, другой стремительно приготовившись открывать дверь. Так живо и с чувством, а там, в коридоре, освещённом тусклыми лампами, - всё вяло и беспомощно. За высокими окнами капал, прерывисто-неровно стучал по стёклам мелкий дождик. Было настолько тихо, что слышались лязганье тарелок из столовой и непривычно нетвёрдый стук каблуков Райта. Коннор оказался ближе, чем Андерсон предполагал: видимо, останавливался и подтягивал штаны или поправлял пиджак. Он не обернулся, но небрежность походки, которая обычно случается наедине с самим собой, убрал, нескладно выпрямив спину и как-то стыдливо-робко расправив пологие плечики. Брюки надел плохо: одна штанина взбилась складками ниже коленки, ткань на бёдрах нерадиво провисала. Сколько же там ещё крови? Сколько? Если даже в этом коридоре со слабым холодным освещением казалось, что всё под низом пиджака, - всё, начиная с вытачек, идущих от виднеющегося из-под вздёрнувшейся левой шлицы пояска, всё, заканчивая швом посередине, между ягодиц, - не просто пропиталось, а пропиталось насквозь. Нет, не пропиталось. Через чёрную ткань брюк жидко сочилось будто, вытекшим из черничного, не посыпанного штрейзелем, крамбла, раскалённым чернильно-ягодным соком, отливающим тёмным багрянцем и леденящим где-то внизу живота. Леденящим до того, что слабо мнилось: вокруг пахнет железом его крови. Он смотрелся сейчас таким одиноким. Таким одиноким, покинутым и потерянным в этих мокрых штанишках. А там, в комнате, его никто не ждал. Нужно только сложить грязные брюки и пиджак, лечь животом на постель, стараясь не испачкать простынь, и уткнуться лицом в подушку. И так было каждый день. Без крови только, ещё и без игр в футбол с остальными, без каких-то примитивных ребяческих развлечений, без сплетен, без дружбы. Лишь, может быть, собственные мысли, книги и моментами проблески почти истлевшей надежды. Может быть. Или минуты безумной апатии, уже, вероятно, неразличимой мальчиком. Тогда всё гораздо хуже. Хэнк стоял у двери, ждал, пока Коннор зайдёт за угол, а потом увидел, как он, уже в конце коридора, уязвимо-чувственно поднёс правую руку к лицу и тыльной стороной ладони вытер щеку классическим сентиментальным движением, которое явилось даже каким-то горьким отражением трогательной тишины. Мальчик всё-таки решился на этот жест, хотя не знал, кто стоит за его спиной. Рискнул показать. Или больше сил не было прятать. Может, настала пора. Больше Андерсон не думал о формальностях. Не прокручивал в голове то, что произошло днём. Не видел перед собой горького, напряжённого лица Ральфа. Всё как-то пошатнулось. Все события, бывшие непростительными и вылившимися в радужную дисперсию света негативных, отталкивающих чувств, обернулись этими мальчишескими слезами разорванной невозмутимости и вскрытой слабости. Так беспримерно обернулись наизнанку. Обернулись детским одиночеством, обидой и болью. Обернулись белым, не раскладывающимся на другие, светом жалости. Только сегодняшняя порка была жестоким взысканием от Рида? Или вообще, не выделяя частностей, всё являлось нещадными, суровыми воспитательными мерами? Конечно. Тут ведь это стало простым практическим правилом. А кровь - только метафорой, всего лишь притязательным красным бархатом. Не более. Даже не превентивным. Потому что здесь никогда не действовала.

***

На следующий день Коннор появился в классе позже. Позже обычного «на пять минут раньше всех». По-неземному чистенький, кристально причёсанный, он был в новом смоляном пиджачке с широкими лацканами (не вязаном светло-коричневом свитере или серенькой жилетке, как у большинства ребят), в сливочно-бежевой рубашке и в других штанишках более глубокого чёрного цвета. Бархатисто-чёрного цвета. Они сидели темнее и свободнее, и бёдра казались непривычно худыми. Держал за спиной четыре учебника и тетради. Тушь и перья парни оставляли в столах. Медленно, полностью наступая всей поверхностью подошвы, но так сильно сдерживаясь, вовсю стараясь не переносить вес тела в ноги, приблизился к своему месту (теперь уже у стены, а не у окна). И тяжко, еле-еле сел, так упираясь о плоскость парты, что дальние её ножки скрипнули и оторвались от пола. Мальчик переобулся в единственную оставшуюся, неиспорченную пару туфель, что носил летом. А сам, наверное, пришёл с дождливой улицы в каких-нибудь кожаных, лаково-чёрных, штиблетах на низеньком каблуке, которые привезла ему мамаша и которые он точно откладывал до вчерашнего дня. Ральф уже сидел на своём стульчике и безучастно глядел оливково-карими глазками в потёртую красную обложку учебника по английскому языку. Его руки лежали под партой, а опущенные плечи вроде бы даже напряглись, когда он почувствовал, как вошёл Райт. Саймон один раз вкрадчиво обернулся на Кинга. В коридоре, у самого потолка, где-то «прямо над чёртовой дверью моего класса, старина» по мнению Рида, а на самом же деле, пятью метрами левее, раздался звонок. Хэнк встал, взял свой учебник и неторопливо посмотрел на ребят. У него никак не получалось так просто обвести взглядом Коннора в чёрном. Этот нуарный видок вырывался из общей картины, и пришлось задержаться сначала на правой ладошке, аккуратно уложенной поверх тыльной стороны левой, а потом уже - на его лице. Ниже виска, на скуле, светлый, почти незаметный, ровный, блекло-сиреневый синяк, который как-то не ладился с идеально причёсанными бровками и маленькими благородно-карими глазками. Теньки на матовых щёчках были бледно-розовыми, свежие губы - прохладными, дымчато-облачными. Он не выглядел столь уж измученным. По крайней мере, так Хэнку показалось в первую секунду. Правда, сейчас мальчик вообще-то едва ли мог шевелиться, хотя бы ногу переставить, не смел елозить на стуле, да и издавать лишних вздохов после вчерашнего. Поэтому, может, только поэтому смотрел открыто, ясно, даже глубоко и выразительно, чуть напрягая лоб и еле-еле двигая челюстью, претерпевая саднящую боль и не пытаясь изобразить чего-то другого. Так, будто снял с себя немного иронии или, кажется, обратил её на себя. Хэнк опустил веки, пару раз сбивчиво моргнул, затем увлечённо зыркнул на Ральфа. Тот отуманенно глядел на Райта. Саймон резко и гулко ударился предплечьем о нижнюю поверхность стола: хотел поднять руку, но, видимо, забыл, что держал её под партой. Хорошенько ударился. Стыдливо повёл каким-то беспорочным, небесным взглядом, потом, одну ладонь мягко уложив на живот, на тёплую жёлто-коричневую ткань свитера, всё-таки вытянул руку вверх и слабенько проговорил робко-скошенным голоском: - Можно к доске? Учитель зачем-то оценил реакцию Кинга и Райта (Ральф вздрогнул и открыл тетрадку, Коннор продолжил смотреть на Хэнка), по-преподавательски кивнул и противоречиво ответил: - Иди… но я ещё не сказал, что делать. Харрис приподнялся и трепетно-уветливо спросил, хватаясь за учебник: - Что? Андерсон перелистнул странички, отыскал тему и однозвучно произнёс: - Девятый номер… Хэнк на секунду приостановился, потому что Ральф резво вырвал листик из тетрадки. Вырвал громким, бурным, порывистым движением и затем праведно глянул слегка прищуренными глазками на учителя. Нет, преподаватель решил действовать обходительно и, не обращая внимания, продолжил: - … семьдесят шестая страница. Саймон тихонько прошептал прозрачным голоском: - Ага. Хэнк повернулся к доске: смотрел за тем, как Харрис в своих тёмно-серых штанишках тянется на носочках, чтобы писать много и с самого верха, потом царапает каким-то дрянным мелком тёмно-зелёную поверхность, даже не задумываясь сменить его на другой, который будет мягче. С места Кинга слышалось, как тот сминает бумагу, шелестит листочками, двигает ножками стула по полу. Затем ещё бранчливо-хулиганское, пока сдерживающееся и приглушённое: - Слышь, а? Андерсон знал, что за такой азартно-пылкой интонацией обычно следует драка. Он осторожно обернулся. Ральф удерживал двумя пальцами правой руки бумажный самолётик; ожесточённо и как никогда люто ухмыльнулся, запустил его в Райта через ряд, вытягивая предплечье вертикально (отчего мальчишка, сидевший между ними, пригнулся, а остальные подняли глазки наверх, внимательно отслеживая путь самолётика и вслушиваясь в его тонкий шелест), и метко попал кончиком в кремовую шею Коннора, под ухом. Райт не двинулся: только качнул ресницами, перевёл взгляд с букв, появляющихся до этого под наконечником пера, на мальчишескую спину спереди, после - в свой учебник, потом левой рукой смахнул бумагу с правого бедра, из-за чего тихонько зашелестело под партой, и опять продолжил писать. Кинг надтреснуто, неровно рассмеялся. Рассмеялся какой-то пугающей тенью, оставшейся от своих прошлых задорных шуточек. Хэнк сухо приказал: - Прекратить. Ральф высунул кончик языка к левому уголку рта, озорно качнулся на стуле, затем шустро сложил руки на парте, бодро взял перо, но всё равно продолжил кидать на Райта безумно-насмешливые взгляды. Андерсон вновь обратил внимание на Харриса и мягко-снисходительно проговорил: - Саймон, проверь ещё раз. Может, ошибки найдёшь. Кинг не унимался. Спросил уже громче и настойчивее: - Ты оглох, что ли? Коннор аккуратно положил перо у тетради, но смотрел до сих пор вперёд. Ральф хмыкнул, тоже освободил руки, достал из-под парты бледно-жёлтый карандаш, покрутил его несколько секунд между пальцами, откинулся на стуле, чтобы лучше прицелиться и найти правильную траекторию за спиной паренька, разделяющего их, и кинул в Райта, попав ему в колено. На полу отстукивающе-звонко брякнуло. Коннор повернулся, эксцентрично зыркнул в глаза Кингу, легонько улыбнулся, затем как-то животно прошёлся взглядом по всему его лицу снизу-вверх, от подбородка до жёлтой чёлки, и обратно. Он вроде бы не хотел ничего говорить, даже прикусил губу, но хитро посмотрел по сторонам, на любопытствующие физиономии ребят, и, приподнимая бровки, воркующим полушёпотом произнёс: - Да что ты? Карандашик в меня решил кинуть, угу? Кинг сделал рваный вдох, из-за чего его грудь значительно приподнялась, и, не успев выдохнуть, встал, гулко проскрипев ножками стула по полу. Одержимо глядя на Райта, напролом направился к нему, прямо через второй ряд, хватаясь за спинку стульчика мальчика посередине и поверхность парты сидящего за ним. Перенёс вес тела на руки и легонько завис в воздухе между опорами, перепрыгнул. Зацепился низом левого бока вязаной жилетки об уголок стола и сильно потянул за тёмно-серую ткань, отчего ровненькие столбики у этого места съёжились, и у кармана брюк повисла длинная рваная нитка. Кто-то с дальних парт присвистнул. Кинг стремительно подошёл к Коннору, тот с издёвкой продолжал нагло смотреть на него. Двумя руками столкнул Райта со стула: мальчик схватился пальцами за парту, но всё равно упал и привалился к стенке, стукнувшись об неё макушкой. На лоб соскользнула маленькая каштановая прядка. Стул шумливо перевернулся, Ральф буйно отшвырнул его в сторону ногами и с неконтролируемой мощью набросился на раскинувшегося Коннора. Неистово навалился на него всем телом, так что вдвоём они оказались почти под партой, и начал остервенело бить кулаками, пылко надавливать на его бёдра коленями. Золотистый чуб нависал прямо над лицом Райта. Коннор даже головой не крутил. Ребята ворковали, Саймон выразительно поднёс руку к груди и пугливо распахнул круглые голубенькие глазки. К этому моменту поспешно подбежал Хэнк, в порыве кинув учебник на свой стол. Увидел расслабленные туфельки Коннора, который и не сопротивлялся, и торчащие из-под вздёрнутых брюк белые носочки, мечущуюся спину Кинга и его пыльные, безудержно двигающиеся, подошвы. Пригнулся, рокочуще приказывая: «А ну хватит!», схватил Ральфа за плечи, потом, когда вытянул его, двумя руками зажал грудь паренька, чтобы тот успокоился и перестал размахивать кулаками. Когда Кинг утихомирился: твёрдо встал на ноги, пару раз шагнул, хорошенько толкая острыми плечами Андерсона, пытаясь избавиться от его стискивающей хватки, учитель отпустил. Мальчишка поправил манжеты на рубашке, даже бережно пригладил их, и воровски огляделся, то поджимая, то прикусывая сочные, бежево-розовые губы, часто выдыхая. Хэнк словно растерялся, подумав о том, что сейчас вроде бы опять защитил Коннора. Обернулся, скрывая пытливость за хмурой учительской увлечённостью: Райт покраснел в скулах и рассеянно смотрел из-под коротеньких ресниц на свои размякшие ноги. Под приподнятым левым низом пиджака эскизно виднелись подтяжки и вчерашний поясок. Стрелки на бёдрах чуть-чуть сгладились. Глянцевый видок очаровательно потрепался. Учителю вначале показалось, что он слишком ударился головой об стену, потому что паренёк долго не мог скинуть с глаз томную поволоку, но затем Коннор покладисто согнул ноги в коленях, двинул ладонями по полу, легонько закусил верхнюю губу и серьёзно глянул в лицо Андерсона. Но Хэнк и так уже решился обеспокоенно спросить, сам удивляясь своей заботливой интонации: - Всё нормально, Коннор? Мальчик нежно-женственно опустил глазки, признательно усмехнулся, тихо ответил «да» медовым голоском и опять по-взрослому посмотрел на учителя. После один локоть положил на парту, сильно напряг пальцы второй руки, проскользил каблуками по полу, подтянул ноги к себе и с трудом поднялся, не обращаясь за помощью к Андерсону, хотя тот специально подошёл поближе. Когда встал и поправил пиджачок кукольным движением, всё же сказал, даже нетерпеливо-радостно сдерживаясь и прикусывая губы, чтобы не начать раньше времени, пока Хэнк полностью не направит на него своё внимание, не сконцентрируется на этой возбуждённой, задорной лукавости. Сперва начал задумчиво-блаженно: - Коннор… Затем, сладко двинув радужками влево, как-то вдохновлённо-счастливо и одновременно задиристо, прямо-таки лучась животным пылом, на выдохе, спускаясь на возбуждающе вибрирующую, вздрагивающую октаву, произнёс: - Нравится называть меня по имени, м? Умильно втянул молочно-розовые щёчки, девственно моргнул и шально-ясно глянул в глаза Андерсону, что совсем не вязалось с тем, как тяжело он упирался левой рукой о парту, буквально всей силой давил пальцами на деревянную поверхность. Хэнк поймал себя на невыносимой мысли, что в первую секунду он боялся, просто боялся сказать пустое «да», которое бы не передало всего, что накопилось и столь ярко ощущалось. О существовании «нет» Андерсон и не подумал, как и не подумал о том, чтобы вообще счесть такой вопрос глупой, до слащавости приторной, подростковой издёвкой. Этого здесь не было. Только правда, которая почему-то не врезалась в него колко и не оттолкнулась сейчас, как часто бывает, когда слышишь её неожиданно. Может быть, этот вопрос всуе привёл даже к какому-то слабому ощущению вольной лёгкости. Андерсон медленно опустил озабоченный взгляд на напряжённую руку Коннора, затем отрешённо зыркнул в сторону, в трепетное личико Саймона, на доску, потом увидел до сих пор валяющийся стул, перевернул его за спинку, поднёс к слабо стоящему, вдосталь измученному Райту и через плечо разгорячённо сказал Кингу: - Ральф, сядь на место. Коннор придвинул стул, скрипя по полу ножками, и удовлетворённо произнёс сладостно-гнусавым голоском: - Молчишь? Хэнк легонько покачал головой, размеренно подошёл к доске и твёрдо проговорил: - Садись, Саймон. Люк, иди проверяй. Неписаные правила общения запрещали Андерсону заговаривать с Райтом. Но, когда прозвенел звонок, как-то само собой вылетело: - Коннор, задержись. Хэнк даже удивился уверенной высоте и чёткости своего голоса.