***
Дзюба сам везёт его в кафе к Сашке, оставляя подчинённых в квартире. Сжимает руль одной рукой до невозможности сильно так, что натянутая кожа скрипит под его хваткой, второй мягко поглаживает Игоря по взъерошенным волосам. Контраст, всё внутри будоражащий. Акинфеев от таблеток становится совсем пассивным, скидывает кеды, забираясь на кресло с ногами, поджимает острые коленки к груди и головой укладывается на чужое плечо. Как в тот, кажется, такой далёкий первый день. Он тихонько подпевает некоторым знакомым песням и наблюдает за проносящимися мимо машинами. Артём отвечает на звонок, почти что шёпотом говорит, скорее всего, одному из охранников, оставшихся дома, ковёр отправить в химчистку и с Жирковым связаться. Боится атмосферу своим голосом грубым разрушить. Но разрушает её другим. —Так это, правда, было? — говорит мальчик, стоит Дзюбе отложить телефон на приборную панель. Навигатор предупреждает о повороте через несколько сотен метров. Мужчина вздыхает протяжно, и ладонь с методичных движений сбивается. Артёму по-настоящему необходимо посетить боксёрский клуб, оставить всё скопившееся за эти дни на поверхности груши, чтобы потом не оставить на ком-нибудь еле живом. Как только котёнка к другу отвезёт и убедится, что тот в безопасности. Вообще-то, оставлять его одного, без охраны — поступок не из до конца обдуманных, но они просто договариваются, что Игорь никуда из помещения не выйдет, пока машину Дзюбы не увидит. Мальчик просит подвезти Сашку, потому что на улице до сих пор стена из холодного дождя. А ему подбросить школьника домой не составит труда. — Парнишка из областной мелкой группировки попытался взорвать одну из наших баз, где работает достаточно много людей. Он прикрылся тем, что хотел бы вступить в наш Клан и попросил присутствия Саламыча для передачи важной информации. Всем известно, что он второй после меня во всём. Я не мог успокоиться, когда узнал, что самый важный мне человек чуть не погиб вот так глупо. — Тот парень… он мёртв? Автомобиль немного дёргано заворачивает на парковку у небольшого здания кафе, около опустевшего в такую погоду парка. Акинфеев отстраняться пока и не думает. Дышит в унисон с плавно двигающейся рукой на его голове и чихает вдруг, тихонько, с мягким «аптюу». Вызывает лёгкую улыбку на лице мужчины и впервые за несколько дней наблюдает, как глубокая морщинка между бровями разглаживается. У него внутри теплеет моментально. Только морщинка тут же возвращается, а улыбка гаснет, когда приходит время отвечать. Игорь совсем немного жалеет, что спросил. Артём отворачивает голову в сторону бокового окна, произнося следующие слова совсем уж приглушённо. — Да. Я убил его своими руками.***
В кафе к закрытию практически пусто, разве что то тут, то там снуют официанты. От красиво раскрашенных кофейными зёрнами батарей тянет теплом, а вязаные пледы оттенков от бежевого к коричневому на мягких креслах придают месту высшую степень уюта. Фонарики на окнах отражаются в стекле, и барабанящий по подоконнику дождь мягко сочетается с ненавязчивыми мотивами из колонок. Из-за барной стойки доносятся вечерние разговоры о всякой ерунде, а колокольчик у входа звенит не раздражающе звонко, а даже мелодично, когда Сашка заходит внутрь. Он давненько не был тут. Хотя место и осталось неизменённым, десятиклассник изменился сам. Всё вокруг кажется пусть немного, но другим. Головин заказывает большую порцию шоколадного мороженого с кусочками апельсина и краснеет немного, потому что вкус точь-в-точь такой же, как и у шоколадки, которую они с Ерохиным вчерашним вечером запивали вином. Домой мальчик на такси приехал только ко второму часу ночи, беззвучно — как это вообще возможно пьяному от пары бокалов парню — проскользнул в свою комнату и еще до четырёх переписывался с Александром. Его губы сегодня болят ещё больше, а щёки немного раздражены от колючей щетины Ерохина. Но если бы его спросили, жалеет ли он, Сашка бы громко и чётко ответил «н е т». И попросил бы у Жизни повторить. Он заказывает большую порцию мороженого, в ожидании друга съедает половину, вторую думая съесть во время разговора. Во время разговора и кусок в горло не лезет. Пока Игорь рассказывает своим сиплым голосом абсолютно всё — от первой реанимации в три годика по причине избиения до полусмерти и вот до сегодняшнего приступа, утаивая только детали, касающиеся Дзюбы — Головин плачет. Плачет вместе с Акинфеевым, который совершенно никогда об этом не говорил никому, плачет и остановиться не может. Обнимает лучшего друга, о котором, оказывается, на самом-то деле и не знал ничего, крепко-крепко и куда-то в обмотанный вокруг повреждённой шеи шарф говорит про Ерохина, про поцелуй на колесе обозрения, про ленту фотографий, надвое сложенную, про вчерашний сеанс в кинотеатре под открытым небом. Улыбается в ответ на по-настоящему счастливую улыбку парня. И они так и сидят — заплаканные и раскрасневшиеся, в объятьях друг друга — пока за окном совсем не темнеет и мороженое не превращается окончательно в жидкую массу. Игорь звонит Артёму с телефона Головина, игнорирует трясущиеся от нахлынувших воспоминаний руки и искренне радуется наступившему облегчению от высказанности. Теперь между ними секретов нет. Теперь они друг о друге всё знают. Покидать уютное кафе совсем не хочется. Они прощаются с официантами у стойки и выходят только тогда, когда через разводы от дождя на больших окнах видно подъехавший на стоянку Range Rover. Потому что Дзюба так сказал, а значит это важно. Игорь даже спорить не собирается. У мужчины волосы мокрые, а в салоне до головокружения приятно пахнет мёдом, корицей, качественной кожей, жасмином и шалфеем. По-правильному. А ещё никотином. Сильно так, что Акинфеев закашливается на несколько секунд. — Извини. Это всё, что говорит Артём, после управляя машиной в молчании, лишь с играющими желваками под скулами. И не совсем понятно, за что тот конкретно извиняется даже. За то, что в машине покурил. Или за то, что людей убивает. Сашка сзади ёжится от сменившейся враз атмосферы с открытой и дружеской на острую и напряжённую. Он прощается с другом немного стёрто, торопясь уже покинуть автомобиль поскорее, кидает яркое «Приходи на игру в пятницу обязательно! Но только если хорошо себя чувствовать будешь!» и забегает под козырёк подъезда. Провожает тонированную престижную машину взглядом, только потом поднимается вверх по лестнице. Акинфеев трёт глаза от усталости, провожает взглядом размытые от ливня огни города, фигуры людей с зонтами и так безумно хочет всё зарисовать, что в кончиках пальцев слегка покалывает. В кончиках пальцев покалывает ещё и от крайнего понимания, что он, вообще-то, в одной машине с главой преступной организации сидит, что он с ним в квартире одной живет и мультики смотрит, что спорит насчёт того, как правильно называть его огромного пса и глушит пережитки, иногда всплывающие, его прикосновениями, ощущением защищённости через размеренные поглаживания ладони вниз по позвоночнику. В кончиках пальцев покалывает ещё и от крайнего понимания, что он, вообще-то, кажется, к Артёму привязывается бесповоротно. А Артём, вообще-то, кажется, полностью погряз в преступных делах. Мальчик зевает уже двенадцатый раз за время поездки от высотки Саши Головина, и Дзюба — не то, чтобы он считал — не выдерживает. Делает музыку на радио тише, включает обогрев чуть сильнее и ладонь одну с руля на чужой затылок перекладывает. Руки Артёма не пахнут кровью. Руки Артёма пахнут дорогими сигаретами и заботой. И от последнего, сквозящего в каждом его движении, у Игоря мышцы на ногах сводит и коленки дрожат. Ему непривычно от такого контакта тесного, но больше всего непривычно от того, что столько вещей ради него одного лишь делается. — Поспи, — пальцы поглаживают линию роста волос, пропускают короткие прядки, как через расческу. Давят направляюще, чтобы голову на плечо опять положил. Акинфеев на такое улыбается, забывшись, чувствует, как румянец на щеках проступает, но не сопротивляется вовсе. На чужом тёплом теле, как под одеялом, тепло и уютно, и мальчик расслабляется полностью. Он чувствует, что слова в предложения не вяжутся, так что кивает только, щекоча носом шею мужчины. Стягивает натирающий шарф. — Мы не в квартиру едем, Аслану там слишком тесно долго находиться, да и в доме безопаснее будет. Тихо, лес вокруг и речка рядом. Надеюсь, тебе понравится. Город кончается редкими огоньками коттеджей и сетками складов. Дорога между двумя стенами хвойного леса, освещённая множеством фонарей, завораживает, будто бы приглашает в волшебный мир, в сказку. Где-то высоко горит луна, и здесь, достаточно далеко от бетонных джунглей, звёзды горят так ярко, что можно созвездия составлять. У Игоря от ладони в его спутавшихся волосах, от горячего крепкого тела под боком, от аромата, забивающегося в нос, и от эстетичной живописности вокруг внутри что-то плещется, грозясь прорваться, пролиться, затопить. У Артёма от дыхания котёнка, щекочущего шею, от ладошек на его бедре сложенных, от прядей мягких между его пальцами и предвкушения реакции мальчика на новый, считай, дом челюсти сводит от желания прижать худощавое тело ещё ближе к своему и обнимать-обнимать-обнимать. На заднем сидении лежит так и оставшийся незамеченным тайный подарок Акинфееву и забытая та-самая-розовая-кофта Головина. На почту мужчины по уже привычному вечернему графику приходят десятками фотографии от Кокорина. Всё вокруг отдаёт спокойствием.***
Стоит автомобилю перейти с ровной асфальтированной трассы на гравийную подъездную дорогу к гаражу, как мальчик просыпается. Он отводит голову от чужого плеча и переносит вес на руки, потягиваясь. Не рассчитывает только, что вместо мягкого кресла под ладонями будет крепкое бедро, вмиг напрягшееся, а поняв это, тут же одергивает руки. И с полусонной неловкостью почти падает лицом в боковую дверку. Благо, у Артёма реакция хорошая, так что вместо разбитого носа у Игоря только бьющееся размеренно сердце под щекой. Он теряется на секунду, но и после, понимая, как он сейчас сидит и рядом с кем он вот так сидит, всё равно не отстраняется. Вырываться не пытается, только оглушающее «тук-тук» слушает и горит сам, горящим телом практически полностью опутанный. В гараже темно, что обоим на руку играет. Мужчина горящих щек Акинфеева и губ, постоянно облизываемых, не видит. Игорь не видит голодного взгляда на него самого направленного. Дзюба думает, что, возможно, стоит с кем-нибудь уже переспать по-быстрому, потому что вот так вот на такую ерунду реагировать — не нормально вовсе. Котёнок ему голову забивает до предела, мыслями терпкими по крови разносится. Черчесов сказал бы, что у него очевидный недотрах, а Артёму секс одноразовый притёрся до мяса. Он любить хочет, чтобы в ответ любовью тоже, а не стоны проплаченные заранее и хвастовство глупым «А я вот у самого Главы в кровати побывала!». Раньше ему от этого голову сносило. Сейчас воротит не на шутку. — Эй, босс, ужинать будете? Второй незнакомый ещё Игорю охранник появляется с загоревшимся в просторном помещении светом. Мальчик к этому времени надевает кроссовки, а Дзюба выходит, чтобы ему приоткрыть дверь. На вопросительный взгляд Акинфеева знакомит их суховатым «Это Денис Черышев, мой второй лучший охранник, не считая Марио» и «Ну а тебя он знает уже». Они проходят через автоматически опускающуюся дверь гаража на каменную кладку дорожки. Первое, что замечает Игорь, — идеально выстриженный газон и прекрасно продуманный ландшафтный дизайн с подсвечивающимся неоново-голубым бассейном и обустроенным местом для вечеров у костра. Второе, что замечает Игорь, — огромный дом, больше напоминающий целый частный комплекс, выполненный в стилистике минимализма, эко-архитектуры и Баухауза. В голове крутятся слова «модерн, функциональность, продуманность, геометрические формы», но всё, что он выдает, — «Ва-а-ау», не громче шуршащего леса на фоне. Здание полностью отделено от внешнего мира с трёх сторон высокими елями. Фронтовая часть выходит на, как думает Акинфеев, какое-то ответвление от шоссе, где они ехали. На улице темно, но из-за раскиданных повсюду фонариков, абсолютно всё видно. И мальчику кажется, что ночь — лишь приятное к этому всему дополнение. Совсем не наоборот. — Если хочешь посмотреть тут всё, дерзай, вряд ли тебя кто-то остановит. Но это только завтра, сегодня уже поздно, — Артём видит блеск заинтересованности в глазах мальчика, видит, как тому хочется всё перерисовать, узнать, продумать ещё раз, воссоздать чертежи. — Денис, попроси на кухне сделать Игорю что-нибудь на ужин. Себе с Марио тоже, а то вы сегодня забегались, наверное, чтобы пообедать нормально. — А Вы? — Я откажусь. И подготовьте спальню на втором этаже, — не успевают они даже к двери входной подойти, как Акинфеев уже чувствует власть сквозящую здесь повсюду, но власть почему-то с семейностью и уютом связанную прочно. Будто тут мужчина не просто босс, будто он глава одной большой семьи. — Когда закончите, покажите Игорю его комнату, а потом ко мне в кабинет. Нельзя откладывать эту проблему и дальше. Разумеется, такая формулировка мальчика распаляет, он узнать уже хоть немного о совсем не своих делах хочет. Подросток же, ну. Но не лезет, не желая доставлять ещё больше проблем. Ему только грустно немного, что теперь нельзя будет с Дзюбой одним за столом сидеть или смотреть украдкой, как тот готовит, или ходить лишь в майке одной растянутой до коленок, или… ещё кучу вещей теперь уже делать будет нельзя. Ему только грустно немного, а горячая ладонь Артёма уже на его затылке, и от этого непонятно легко, в груди беспричинно тепло. Ладонь же только положил. А внутри уже горит и зудит. Они ужинают рыбными стейками и тушёной спаржей. Высокая подтянутая женщина в фартуке подходит к ним после, спрашивая, всё ли понравилось, и мальчик улыбается немного, интенсивно кивая. У него особых кулинарных привередливостей нет, жизнь не научила. А вот Марио немного косится на свою отложенную в кучку размятую зелёную массу, за что тут же получает от Дениса. Они пререкаются друг с другом несколько минут на португальском — кажется — под несдерживаемый звонкий смех повара. Женщина представляется ему Жанной, от её рук пахнет малиной, когда она вытирает кусочек соуса со щеки Игоря. Говорит, что у них это дело привычное. Пререкания такие, в смысле. А потом говорит, что искренне рада, что он тут, непроизвольно вызывая у мальчика румянец и ощущение материнской заботы. Её хочется обнять, и Акинфеев, на самом деле, замечает, что сделал это, только когда возгласы со стороны затихают, а нежные руки обнимают его в ответ. Он может сразу сказать, что ему его новый дом нравится очень. Марио проводит его по лестнице, геометрически изломанной, на второй этаж, ведёт по коридору до окна на всю стену затемнённого, и сворачивает направо через красиво отделанную дверь из тёмного дерева. У Игоря сил только на то, чтобы «спасибо» сказать и упасть на приятно мягкий матрац, будто бы обволакивающий его тело со всех сторон. Он оставляет оценку интерьера и всего остального на завтра, и уже собирается подтянуть одеяло вниз и укрыться с головой, как натыкается рукой на небольшую коробочку, кажется, с бантом даже. На ощупь находит выключатель светильника на тумбочке, трёт глаза, успевшие от яркости отвыкнуть, и вмиг открывает рот в удивлении. На смену ему приходит детский восторг. А потом смущение со злостью глуховатой. — Это была очень эмоциональная минута. Ты никогда не думал идти в театр с такой мимикой? У косяка двери, привычно опираясь на него плечом, стоит Дзюба с ухмылкой лёгкой, довольной. Будто примерно такую реакцию и ожидал. Он подходит ближе, садится на край кровати рядом с мальчиком и ведёт по воздуху рукой, намекая, чтобы открыл уже. Но вместо этого Акинфеев новенький смартфон кладёт обратно на подушку и отодвигается. — Ты же понимаешь, что я не могу принять такой дорогой подарок? Ты и так сделал уже очень много для меня… это будет лишним. Артём закатывает глаза притворно, на самом деле понимая, насколько момент важный. Для котёнка такого никто никогда не делал. Для него вообще всё вокруг впервые, и каждая первичная эмоция роль играет далеко не последнюю. Он снова перекладывает коробочку поближе к Игорю и смотрит с какой-то неприкрытой нежностью. Парень с ним в гляделки играет из-под бровей. — Ты же понимаешь, что если не примешь подарок, то он просто окажется в мусоре? Я готов сделать для тебя всё, что тебе самому будет необходимо. Даже если ты не скажешь никому о том, что тебе оно, на самом-то деле, необходимо. Акинфеев в лице не меняется, мнёт пальцами одеяло и глазами по лицу мужчины скользит, побуждение к действиям считывает. Румянцем покрывается от внимательного взгляда в ответ. Ему такое внимание чуждо. — Детка, я понимаю, как тебе трудно всё это принять. Ты никогда, наверное, не чувствовал заботы со стороны, и это ужасно, это неправильно. Так не должно было быть. Я просто хочу, чтобы ты ни в чём теперь не нуждался, и хочу, чтобы не заморачи… Кровать прогибается под весом коленей, пытаясь вернуться в прежнее состояние покоя. На улице вдалеке «ухает» сова и Аслан по двору носится, оказавшись, наконец, на свободе. Радуется бесконечно, вокруг двух смеющихся охранников полумесяцы наматывает, а потом окатывает их брызгами, прыгая в бассейн. Мальчик перебивает Дзюбу на полуслове крепкими объятьями, шепчет тихое «спасибо» на повторе в самое ухо и чуть ли не валит их на пол. Чувствует, как тепло из-под рёбер по всему телу разливается. Артём котёнка обнимает в ответ сразу же, на автомате будто, прижимает близко-близко, даря ощущение безопасности, утыкается ему носом за ухо. Чувствует, как с ума сходит уже даже не постепенно. Они, наверное, и раньше, в прошлых жизнях, рядом друг с другом шли. Потому что, ну разве можно с едва ли знакомым человеком таким крепким ощущением дома упиваться?